Случайный ожог (1/1)
– Посмотри, с чем он пришёл ко мне! – жало мягко плескалось бликами свечей, сталь – будто выплеснули пригоршню Стиксовых вод, разделяя раз и навсегда. Антонио вряд ли мог это угадать, ничего перед собой не видя, кроме своей же беспомощности. А она, она очень хорошо помнила своё почти торжество в тот момент, почти удовольствие от щекочущего осознания, что убийству её Антонио не смог бы помешать, и всё же убитой она не стала.
Трясясь, как в лихорадке, сверкая потемневшими вмиг глазами, герцогиня почти не владела собой. Хотелось хохотать, долго, безудержно, едко насмехаясь над слезами мужа (это слово чуть было не заставило зайтись гомерическим хохотом), рисуя перед ним всё новые и новые картины зверств, которые он мог застать, придя ?минутой позже?, мысленно заставляя его скользить в горячей, такой глубокой на вид, сочащейся отражениями свечных огоньков, крови, хватать безжизненные, кукольные руки её, их детей… Дети. Она застыла, глаза понемногу теряли не только истерическую искристость, но и даже какой-нибудь, хотя бы отдалённо напоминающий о жизни, блеск, покрываясь мутью поднятых из глубины сознания жутких картин. Скорее по памяти, на ощупь, она добралась до столика, неловко и неуверенно, будто старуха, опустилась в кресло. Руки сами нашли бумагу и чернильницу, а когда герцогиня опустила глаза на лист и смогла собрать массу расплывающихся издевательски знаков в слова, прочла следующее:Дорогой мой друг, ибо другом мне только и осталось Вас называть, несмотря на узы, гораздо больше значащие для меня, чем клятва пред алтарём. Надеюсь, другом Вы мне останетесь и прочтя это письмо.Сегодня мне стало окончательно понятно моё и Ваше положение, длить которое непростительно. А потому я покидаю Вас. Вашего благоразумия хватит на то, чтобы забыть меня. Вместе с детьми, которые не заслуживают ничего, кроме любви Вашей (ведь и Ваши они дети, мой друг, и я не верю, что Вы можете сделать их ответчиками за мои прегрешения!) Вы отправитесь за границу и не вернётесь сюда. Вашей называться больше не могупрощайте Оставив письмо на столике, герцогиня порывисто встала, даже несколько испуганно бросившись запирать обе двери в комнату. Ей казалось, что, если она услышит вот теперь, сейчас, чьи-то шаги или голоса в коридоре, то случиться что-то непоправимое. Уже заперев двери, она вспомнила о карете. Велев немедленно подать любую, не дослушав жалобы напуганного неожиданным приказом и тоном крайней спешки слуги на поздний час и уставших лошадей, уже из-за вновь запертой двери послав к дьяволу багаж, девушка снова повалилась в кресло. Это было до дикости странно – всего несколько часов назад она была счастливой, молодой, готовой драться со всем миром за своё счастье, и абсолютно слепой. А теперь, теперь она прозрела, заплатив за возможность увидеть истину всем, что составляло её жизнь.
Ожог от губ брата был хуже клейма. Клеймо несёт несмываемый позор, терзая каждый день и не давая забыть о вине, даже когда боль удаётся победить. Герцогиня же не испытывала стыда, не чувствовала за собой никакой вины, а вместе с тем она была уже мертва, в тот самый момент, когда тело её вперёд ума и сердца поняло всё. Он был готов уйти, но истина, так безжалостно представшая перед ними, уже никуда не могла деться. Дамоклов меч ясно и просто блеснул где-то наверху, наконец-то отбросив пренепонятную игру в прятки, неторопливо и хищно выбирая, что рассечь сперва – его чувство или её. Отличие между ними было одно – брат не мог никого спасти от себя, она же могла. …И, получается, это никакой не обман, она умирает для них, ради их блага. Да. Стук в дверь не сразу вывел герцогиню из оцепенения. С трудом сообразив, что пора идти, она зачем-то обеспокоилась о несобранных вещах, взяла со столика тусклое зеркальце. Поднялась. Сделала шаг, ещё. Неожиданно для себя легко, грациозно.
Танцуя, подошла к двери, открыла, скользнула взглядом по напуганным лицам, скрылась в комнате, но скоро вышла. Не глядя на Антонио, на ходу протянула ему какой-то листок, быстро спустилась, как была, в домашнем платье и ночных туфлях, невесомо, забыв руку слуги, протянувшуюся для помощи что-то уж слишком робко, впорхнула в карету. Кучер опасливо что-то спросил, услышав ответ, крайне озадаченный обернулся на дом, вздохнул и тронул лошадей.