Часть 2 (1/1)
Проснулся я от крика Ольги Дмитриевны. - Гарри! Ты проспал линейку. Давай живо вставай. Сегодня без тебя никак нельзя. Я оделся и пошел на площадь, встал в шеренгу пионеров. Раз уж соответствовать образу, то до конца, и принимать участие в общественной жизни. - Пионеры! Поприветствуйте нашего нового друга – Гарри Геллера. Он прибыл вчера, из 20-х годов 20-го века, и уже начал осваиваться – перенес мешок сахара и подмел площадь! Помогайте по мере сил ему освоиться в нашем времени. Я сказал: - Спасибо! - Линейка закончена, всем разойтись! Гарри, какие у тебя сейчас планы? - Поброжу, освоюсь. - Так не пойдет! Во-первых, иди умойся. Во-вторых, позавтракай. Потом уже иди осваивайся. Обязательно зайди в кружок кибернетиков, в музыкальный клуб, к художникам, в библиотеку. Давай иди умываться.*** После завтрака я решил сходить в библиотеку. Библиотека, собственно, была по моим меркам очень маленькой, темной, и сильно увешана агитацией. За столом спала девушка-библиотекарь. Я постучался погромче, желая привлечь её внимание. Это удалось; библиотекарь проснулась. Я уже узнал, что её зовут Женя. - Добрый день! Я пришел к вам на правах новенького, посмотреть, что и как. Разрешите мне поглядеть на книги, может быть, взять что-нибудь почитать. - А, я слышала про тебя на линейке. Так уж и быть. Мы с тобой оба пионеры, зови меня на ?ты?. Давай заведу читательский билет. - А это обязательно? - Таковы правила – чтобы я знала, кто унес конкретную книгу к себе. - А что, много уносят? Женя: Нет. Да и смысл уносить? Но таковы правила. Она записала мое имя в чистый, но пожелтевший от времени бланк, показала мне, я расписался. - Походи, посмотри. Тут первый шкаф – произведения классиков, русских и зарубежных. Второй шкаф – произведения современных писателей. Третий шкаф – разные учебники, нужные для подготовки к школе. В основном то, что рекомендуют для классного и внеклассного чтения в советской средней школе. Я пошел посмотреть, начал с первого шкафа. Пыль с обложек книг защекотала мне нос. Поднявшись на небольшую лесенку, я увидел там в общем-то то, что и ожидал: Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Достоевский, Крылов, Толстой, Тургенев, Гоголь, Салтыков-Щедрин в нескольких экземплярах, Гете, Шиллер, Рабле, Дюма, Лесков, Бунин, Куприн в одном, и ещё несколько столь же уважаемых, сколь и незаслуженно погребенных здесь на книжной полке. Издание Шекспира приклеилось к полке, я побоялся его снимать. Неизвестен мне был разве что Максим Горький. Надо будет взять на заметку. В следующем шкафу стояли почти все неизвестные мне авторы. Алексей Толстой, Михаил Шолохов, Николай Островский, Селлинджер, Митчелл, книги про Великую Отечественную войну, различные детективы, фантастика. Третий шкаф был уставлен рядами одинаковых учебников по математике, физике, химии, русскому языку для разных классов, и совсем внизу были технические книги ?Искусство схемотехники?, ?Сопротивление материалов?, ?Начертательная геометрия? и ещё немного того же вида. - Женя, а где здесь могут быть античные, Гомер, Сократ, Платон, Аристотель? - Аристотель сейчас немоден. В школе его не задают. Его физика считается устаревшей. Философия - тоже. Никто и не заказывает. Из Гомера есть выдержки в школьной хрестоматии. Там, в учебниках. Сократ и Платон – это книги по философии, у меня их нет. Нет Платона, нет Канта, нет Гегеля, тем более нет Сартра и Кьекрегора. Нечего пионерам искать ?вещи в себе? и нечего предаваться экзистенциализму всю вечную жизнь. Впрочем, есть Маркс. Он обязателен для всех. Есть Энгельс. И есть Ленин. Он тоже обязателен. Но их тоже никто не читает. Держат только список с цитатами. Краткий. Потому что и так понятно, что там написано. А зачем читать, тратить на это время, если кругом лето, а книги такие скучные? Все равно те, кто будут спрашивать, сами не читали. Есть четко очерченные вопросы и заранее известные ответы. Их нужно выучить, чтобы получить пятерку. Я удивился. - Это чтение для учителя. А для себя? - А для себя это и не нужно. Сдал экзамен и забыл. Зачем школьнику в жизни Кьекрегор? Все проще. Вот ты сам – и вот они. Мы делаем вот так. Они делают вот так. Или то же самое, но по-другому. Мы носим пионерскую форму и красные галстуки. Они носят что-то другое. Деление на плохое и хорошее. Зачем про это читать книги? Телевизор интереснее. А потом – нет времени, устал после работы. Надо экономить силы, пусть неосознанно. Сейчас, чтобы казаться образованным, нужно всего лишь помнить основные идеи. Да даже и основные идеи не надо, а лишь их названия. Типа Солженицын – ?Архипелаг Гулаг?, и сразу все про него понятно. Михаил Булгаков – ?Мастер и Маргарита?, и тоже все понятно. Гете – это ?Фауст?, и можно его даже не читать. Комбинируя названия идей, ты как бы даешь знак, что человек, который тебя слушает, должен подгрузить в свою память это произведение. Но он не подгружает. Он скользит по поверхности. Потому что тоже оперирует символами. Почему Катерина у Островского – луч света в темном царстве? Кто помнит, какого черта она покончила с собой? Но все знают, что она – луч. Есть некий основной багаж, даваемый школьной программой, который нужно знать абсолютно всем. Есть некоторый дополнительный багаж, который должны знать лишь те, кто входит в свою субкультуру. Поклонник Толкиена должен прочитать ?Властелина колец?, чтобы не выделяться из своей тусовки. Потому что какой же он толкиенист, если не видит разницы между эльфом и орком? - Но разве книга не должна учить доброму, светлому, вечному? - А они учат. Как писал Борхес, есть только четыре основные темы произведений. Хоббиты идут к своему Богу. Но никто не вчитывается. Символика важнее. А зачем они идут, и что несут с собой помимо кольца – это пусть разбирают критики и учителя литературы. Тут же ясно написано, что у хоббита были волосатые ноги. Это символизирует определенный архетип. Все! Больше ничего нет. Мы договорились с обществом, что мы учим прилежно уроки, отвечаем на вопросы из cписка вопросов, они нам ставят хорошие оценки и оставляют нас в покое. И эту модель мы перенесли сюда, и проверяем, как она справится с вечной жизнью. А еще есть вот такие книжки: Женя огляделась по сторонам, достала книгу из ящика стола и показала мне. - Вот! Уильям Берроуз. ?Голый завтрак?. Не путать с Эдгаром Берроузом, который "Тарзан". Посмотри. Книгу можно читать из любого места. Смысл от этого не пострадает. Содержимое нарезано на тонкие куски, как кинопленка. Это имитирует состояние автора, принимающего тяжелые наркотики. Осторожно, это книга не входит в школьную программу! Или вот. Кен Кизи ?Пролетая над гнездом кукушки?. Отвязная вещь. Бунт против системы. Нашим нравится. Или еще вот. Борис Виан, ?Пена дней?. Сатира на общество, из которого ты уехал. Они тоже играли джаз. Или ещё: ЧакПаланик, ?Бойцовский клуб?. - Так что ты советуешь мне взять почитать? - Сам выбирай. Попробуй одно, другое, третье. Можешь не брать ничего. Я надеюсь, Ольга Дмитриевна займет тебя чем-нибудь более полезным, чем сидение с книжкой в руке. Ты успеешь, если захочешь, перечитать хоть всю библиотеку. Я взял у Жени Максима Горького, записался в листок и вышел. Следующим по плану были кружок кибернетиков, художественный кружок и музыкальный кружок. Как раз дали сигнал на обед. После обеда я пошел в художественный кружок. Единственным обитателем кружка была Лена, она пришла незадолго до меня с обеда и готовилась что-то рисовать, подбирала художественные инструменты, кисти, карандаши, тюбики с красками. - Ты пришел-таки! Долго же ты искал меня. Ну рассказывай, где был, что делал. Я рассказал ей про свой разговор с Моцартом, и то, что он сказал мне в автобусе. - Это правильно. Я появилась здесь, как будто бы была все время. Возможно, я слилась с другой девушкой, настоящей Леной, жившей здесь и любящей рисовать. Я не помню момент приезда. И не помню, что бывает, когда уезжаешь. Наверное, я все же здесь недавно.
Я порывался подсесть к ней поближе, взять в руки, поцеловать, но Лена ускользнула из моих рук - Подожди немного. Куда ты торопишься? Ты не торопился в том мире. Имей терпение здесь. Мне ещё надо много с тобой сделать. Больше нет тебя пятидесятилетнего. Твой нынешний образ подходит тебе лучше. К тому же, ты теперь здоровее, и не от чего пить порошки по утрам. Где ты уже успел побывать, кроме площади? - Я был в библиотеке. Хотел посмотреть, что можно почитать. Ужасное зрелище. - Да, я знаю. Тут то, что положено по школьной программе и не более. Унифицированное, стандартизированное зрелище. Накопала себе ?Унесенных ветром?, просмотрела. Нормально, в принципе. А на озере был? - Нет, ещё не был. - Обязательно сходи. - А что ты рисуешь? - Да так, природу. Хочу ту косу изобразить. Замысел, будто бы дерево гнется – противостоит коварным силам природы. Его сгибает, а оно только крепчает. Я улыбнулся, вспоминая свои старые опыты со словом. - Опять Ницше? - Да. В какой-то мере. Все, что нас не убивает… Может, и правильно. ?Так говорил Заратустра? - жуткий пафос, художественное произведение, зато читать легко. Тем более, на немецком.
- Можно мне с тобой посидеть? Я буду держать мольберт или помогу нести краски. Мы пошли на косу. Мне составляло огромного труда не отвлекаться. Молодая сила бурлила вовсю. Но я как-то держался. - Вот замечательное место! Какая композиция! Правда, ветра нет. Тут может быть даже два замысла, две идеи, для двух разных картин: первая – с ветром, стихией, вторая – тишина, спокойствие, умиротворенность. Лена поставила лист бумаги и начала набрасывать карандашом очертания ?тихой? картины. Я поразился, наблюдая за её точными, ловкими, умелыми движениями, я и не представлял, что моя Гермина такое умела, эти движения требовали практики. Похоже, это передалось ей все-таки от той русской девушки, которую она заменила в этом мире. Лена набросала и второй эскиз, вроде бы то же самое дерево, но его сгибает ветром, трава примята, на озере волны, и намечены облака, сизые тучи на небе, стремительность, движение, неотвратимая сила. - Как считаешь, это дерево должно поддаваться потому, что это его судьба – быть поваленным бурей? Или судьба дерева – выстоять в буре? Я почувствовал подвох.
- Если дерево сломается, то что же ты будешь рисовать? Значит, тебе же выгоднее, чтобы оно оставалось целым и стойким. - Но я могу нарисовать его и сломанным не до конца. В процессе. - Фактически, это будет то же самое. - Почему это? - Оно же уже сломалось. Значит, понятно, что с ним будет в следующий момент. Зачем же сражаться дальше? - А вдруг вот прямо сейчас буря возьмет – и кончится? Вдруг на горизонте уже показалась полоска, свободная от туч? А дерево уже сломалось. - Тогда ему выгоднее стоять и ждать. Ведь буря рано или поздно кончится. - Дерево может сделать ещё и по-другому. Оно может принять силу бури. А само переродиться, сгнить, истлеть, маленькие бактерии опять переработают дерево в питательные вещества для других деревьев, выросших на том же месте. - Но это будет уже не то дерево. - А какая разница, то дерево или нет? Если дерево дает тень. - Ну да, невелика разница между яблоней и грушей. И то, и другое, идет в пищу. Функция дерева – выполняется. Но к чему ты ведешь? - А вдруг дерево – это символ. Неизвестные мореплаватели с другой стороны озера плывут к этому дереву. Оно у них самый главный ориентир. А после бури дерева нет – и мореплаватели теряются посреди озера, не зная направления, и погибают от голода? - А, допустим, сейчас зима. Крестьянин сжег весь уголь дома. Если он не срубит это дерево и не пустит его на огонь в своем очаге, то и сам крестьянин, и его семья замерзнут. И не доживут до весны. - А мореплаватели погибнут? - А если мореплаватели не погибнут, то погибнет крестьянин. - А почему бы крестьянину не пойти в лес, вон в тот, например, и не нарубить дров там? - Хороший вопрос. Может быть, он ослабел от простуды. Или не знает о роли этого дерева как маяка.
- Нет, нет никакой возможности рисовать это дерево погибающим. Оно должно стоять. Лена некоторое время доводила свой эскиз. - Ну вот, я тебя и отвлекла немного от разглядывания меня и от мыслей от близости с тобой. Ты переключился совсем на другое. - Лена, я все равно хочу быть с тобой побольше. Мне очень нравится, что ты занимаешься не только танцами и развлечениями. - О, может быть, тогда я приносила больше пользы. Все-таки я помогала мужчинам быть настоящими мужчинами. Более настоящими, чем они есть или могли бы быть. Это даже работа доктора, а не просто куртизанки. Танцы и психология. - И еще мне очень приятно, что ты больше не думаешь о смерти. - Гарри, я тебе хочу кое-что показать. Лена достала из кармана формы нож. Небольшой, блестящий, на вид очень острый. С пятнами засохшей краски на лезвии. - Я им обрезаю холст по краю рамы. И разгибаю скрепки на листах бумаги. Подчищаю потеки засохшей краски. Еще очень полезен тюбик с краской проткнуть. Ты понимаешь, для чего ещё этот нож может быть полезен. Однако все не так просто. Тут умереть нельзя. Все, что тебя ожидает – это душевные муки и общественное порицание. На седьмой день я приеду опять на том же самом автобусе. Сейчас говорилось что-то очень важное, что-то поднимающее двойное дно у этого мира... Нужно узнать об этом побольше. Я переспросил: - А если… если я? - Тогда приедешь уже ты. И Ольга Дмитриевна точно так же выдаст тебе форму, и даст ключи от домика. Ты, возможно, потеряешь память. А, может, и нет. Тут есть те, кто теряли, и те, кто не терял. Некоторые теряют от случая к случаю. Некоторые позже все вспоминают. Некоторые вспоминают даже то, что не помнили. Лена остановилась, посмотрела на меня ещё раз: - Кажется, можно попробовать нанести краску. - Но что это за цвет у тебя получается? - Я художник, я так вижу. Необязательно дереву быть зеленым. Цвет должен символизировать. - Пока ты его не раскрасила, рисунок был похож сам на себя. Сейчас это рисунок шизофреника. - Нет, это новый стиль. Новое направление. Когда ваши дадаисты выставили в галерее писсуар с подписью ?Фонтан? - ты тоже думал, что это скульптура шизофреника? - У меня (да и у тебя) на родине такое называли дегенеративным искусством! - Ты забылся. Дегенеративное искусство было несколько позже, в 30-х – 40-х. А ты сбежал из 20-х. Ты мог разве что Малевича с Кандинским там встретить. Каков, по-твоему, смысл ?Черного квадрата?? - Никакой. - А вот и неверно. Он был ценен не сам по себе. Он знаменовал собой икону супрематизма, пустое, вакантное место. - Потерянное поколение? - Нет, потерянное поколение – это лишь шаблон. Каждое поколение считает себя потерянным. И каждое считает, что оно – самое потерянное. Но, видишь, создатели этого мира милосердны - они не позволяют нам отставать от общего прогресса. Лена поставила другой лист и нарисовала сразу краской, без эскизов, одной сплошной линией зеленую косу, синюю полосу воды, черное вертикальное, обозначающее ствол, добавила тонкие параллельные земле черточки, обозначающие ветер. - Так лучше? Все элементы на месте. Мысль передана. Остальное додумают. - Это рисунок детсадовца! - От рисунка детсадовца это отличается выверенностью каждой линии и наличием идеи. Мы с тобой сами идею придумывали. Но можно и ещё вот так: Лена взяла ещё один чистый лист, но теперь её техника изменилась: она взяла самую большую, похожую на малярную, круглую кисть, смочила её в баночке с краской полностью, размазала по донышку банки, поводила по свободному месту палитры так, что щетина посильнее распушилась во все стороны. - Гарри, держи станок! Я взялся за подставку для листов рукой. - Нет, не так. Держи сзади! Я зашел за станок. - Пригнись! Я пригнулся. И Лена со всего размаху поставила кистью в центре здоровенное пятно. Краска полетела во все стороны. Я еле удержал станок. Лена остервенело тыкала и тыкала в бумагу кистью, брызги попадали на все, что можно. - Так. Это будет изображать землю. Теперь то же самое – для воды. - А, может, не надо? - Нет! Картина только начинается. Привлеченная шумом, к нам подошла Ольга Дмитриевна. Увидела выражение глаз Лены и решила не вмешиваться. Лена отмыла в озере кисть, набрала другой краски, и набила изображение кромки воды, с кучей брызг. Изображение ствола дерева было сделано в той же манере.
Наконец, Лена решила, что картина готова. Вся забрызганная краской, она смеялась среди раздавленной кисти, среди опустошенных баночек, скептически смотрящей Ольги Дмитриевны, меня, картины из кучи цветных пятен, политой краской травы. Вожатая подошла, наконец, поближе. Она явно пыталась подобрать слова для описания сути происходящего. - Что это вы здесь устроили? - Я знакомила Гарри с новыми тенденциями современного искусства. Я показывала ему, что такое перфоманс. Причем, сам Гарри оказался заодно и участником действия, вон как перемазался, пока картину держал. А вы были в роли наблюдателя перфоманса. Сам Уорхол бы гордился. - Но что это за картина? Какие-то пятна. На дерево не похоже. - А я рисовала не дерево. Я рисовала процесс борьбы со стихией. Сама картина не важна. Важен смысл, который в нее вкладывают. Я опять удивился: - Теперь ЭТО называют искусством? Ольга Дмитриевна ответила мне: - Да, это постмодернизм. - Надо пойти от всего этого отмыться. Где тут у вас душ? - Душа нет. Есть баня. Иди в баню, Гарри. Да и тебе, Лена, не мешало бы. Лена ответила:
- Я подожду, пока он помоется. Сильно я его озадачила. Он даже про меня забыл. Ну ничего, у него ещё будет шанс. У нас впереди много времени. Ольга Дмитриевна покачала головой: - Лена, убери за собой. Нельзя же оставлять такой красивый берег такого красивого озера в таком виде. - Ну, на самом деле, эту покрашенную брызгами краски траву можно назвать инсталляцией… - Лена, Гарри уже ушел, мне ты про эту инсталляцию можешь голову не морочить. У вас, я знаю, один художник свое дерьмо в консервных банках за искусство выдавал. - Да, там самое ценное было – подпись художника. Само собой, открывать никто не собирался. - А в результате, Лена, получилась картина, которую даже на стену столовой стыдно повесить. Разве что самому Гарри отдать, на память. - Ничего, он повесит. Просто чтобы было. А для стены столовой я в стиле реализма подготовлю. - Отлично, ты сама это сказала. Действуй. Но только сейчас за собой убери. И Лена осталась убираться.*** Я опять вышел посмотреть на звезды перед отбоем. Максим Горький меня впечатлил. Я читал про жизнь опустившихся людей в ночлежке, и думал параллельно о том, что они, в отличие от меня, проживавшего в удобной современной квартире, вовсе не рассуждали о самоубийстве и не метались по городу, пытаясь сбежать от самих себя. Но и они умирали, и не могли рассчитывать на то, что уготовано мне. И не пытались, а просто жили, как могли. С площади доносились звуки метлы Слави. Вскоре стихли и они. Звезды все так же мерцали, яркие, тяжелые. Луны не было видно. Заухала ночная птица. Я было подумал, что лагерь и получил свое название из-за сов, водившихся в этих местах в изобилии. Либо сов позже завезли, чтобы символизировать название лагеря? Сзади ко мне подошла Лена, поцеловала так, как умела только она, когда-то, где-то, в другой жизни. Она спросила меня: - О чем думаешь? - Честно? - Да, честно. Она надеется, что я скажу, что думаю о ней... - О тебе. - Это сейчас, когда я подошла. А две минуты назад? Только честно. Ого! Вот это номер. Я ответил: - О совах. - А что ты думаешь о совах? - Вот думаю, лагерь назвали в честь сов или совы поселились потому, что здесь лагерь? - Глупый вопрос и неподходящий. Не так. Сова – символ мудрой птицы. Большая голова, большие глаза, сидит на ветке важная, как будто только что прочитала ?Мир как воля и представление?. А советский пионер должен хорошо учиться. Чтобы не быть раздолбаем, запускать ракеты в космос, строить атомные реакторы, роботов и лазерное оружие. Поэтому символ совы вполне тут подходит. Умный как сова, и маленький как пионер. Совенок. Никому ведь нет дела до того, что совы едят мышей. А совы – ну есть одна сова на квадратный километр, и она тебе попалась. Она посмотрела на землю, потом на меня. - Странно, но какая-то часть меня боится сов. Это осталось от бывшей хозяйки этого тела, художницы. И эта бывшая хозяйка сегодня, похоже, не против… Мы пошли в домик.*** Гарри: Ты мне не пояснила про ракеты и лазерное оружие. Лена: Это к кибернетикам. Я лишь могу, так сказать, с культурной точки зрения. И не сегодня.*** Во сне я увидел озеро. На горизонте появилась лодка, маленькая лодка под белым парусом, издалека невозможно было различить ничего, кроме клочка белого над водой озера, на фоне облаков, на фоне неба, на фоне птиц, яркого солнца. Лодка медленно приближалась, её гнал ветер, водил по глади озера вдоль берега. Люди в лодке искали то самое дерево, чтобы увидеть берег, чтобы пристать, чтобы закончить свое путешествие. Но дерево было стерто с холста Леной, её тоненьким острым ножом была счищена краска, и лишь небольшие брызги, налипшие на синь воды волоски, едва заметные человеческому глазу, оставались на холсте, и никто из людей в той лодке не мог заметить их, сколько не старался, в самую мощную подзорную трубу, даже если бы труба была в десять, в сто, в тысячу раз более мощной. Лодка ходила ещё три дня и три ночи, убирая на ночь парус, чтобы не сломать в бурю, и поднимая парус утром, чтобы поймать ветер, ходила по все расширяющемуся кругу, искала берег, столь близкий, столь желанный, но на исходе третьей ночи пропала, иссяк дух её пассажиров и команды, и никто её больше не видел, и никто больше не поднял парус, никто не взял в руки весла, никто не сказал ?Вперед!?, никто не сказал ?Земля?, никто не посмел позвать путешественников проплыть чуть дальше того круга, и они не проплыли, не вырвались, не доверились, не открылись, не показались, ушли в пучину вместе со всем, что было с ними и в них. Тогда Лена улыбнулась, опять нарисовала на холсте дерево, и дерево стало ждать очередных путешественников, как будто всегда было тут, и никуда не пропадало.