Глава первая. (1/2)

Сегодня в участке делать было почти нечего — по крайней мере, так считал Фёдор Инсаров, старший криминалист-следователь. Зато день обещал быть богатым на макулатуру: по словам Гриши, надо вложить ещё чуть-чуть усилий, и откроется свободное место в следственном комитете, а это хороший пинок под зад для собственной карьеры и приятный сюрприз от судьбы. Ну, должно ведь что-то хорошее произойти с Федей после стольких лет учебы (с перерывами в небольшие загулы) и напряженной работы?

Не поймите превратно, заниматься своим делом Федуку (а так его прозвали одногруппники с первого курса — кличка пронеслась и закрепилась за ним уже и в карьере) нравилось. Более того, при всей его внешней простоте, его нетипичный обход к анализированию проблем и к переговорам с жертвами и подозреваемыми уже был неоднократно отмечен специалистами с бóльшим стажем. Так, в свои 26 Фёдор Инсаров стал известен как Федук, один из самых объективных и продуктивных следователей в Москве. Это, конечно, льстило, но и накладывало свои обязательства: впахивать приходилось немерено, и на такие мелочи жизни, вроде поиска своей родственной души, тупо не оставалось времени. У Феди была девушка — милая и в его вкусе, — а таинственный, предназначенный ему ?соул? на горизонте так и не маячил: так есть ли в этой концепции смысл?

В их вечно суетливом мире отсутствие соула знаменовалось едва заметной линией на запястье — и многие либо закрывали на это глаза, женившись по любви и без родственных душ, либо перебивали татухами. Феде было как-то плевать: он не нашёл ?душу?, и на его запястье с рождения красовалась тонкая синия, как от гелиевой ручки, линия. Он не собирался ни скрывать, ни искать свою родственную душу — тем более, о ее местонахождении поблизости обычно уведомляли какие-никакие, а ощущения. Кто-то говорил, что линия темнеет, чтобы затем исчезнуть, у кого-то она жглась, пока не приложить к метке соула... Люди развлекались байками, как могли, а концепция давно не имела под собой никакой романтики: кому это надо в прожженные дни?

Федя бы не думал столько над избитой темой, если бы метка не чесалась с самого утра, а минут сорок назад и вовсе запястье скрутило секундным спазмом, а затем все прошло. Что-то тут было не чисто: не убивают ведь его родственную душу сейчас где-нибудь? Обычно после смерти соула линия пропадает, и ты, считай, получаешь свободу.

Плюс, он ещё не придумал, что сделает, если все же разыщет родственную душу: подростком он часто представлял ту знаменательную встречу, даже посвятил своей ?душе? пару песен под гитару у подъезда. С возрастом романтика предначертанности притупилась, так что Инсаров сейчас честно был в ступоре — у него из головы вылетело о такой простой вещи, что встретить соула все ещё реально.

— О чем задумался, Федь?Гриша Будапештов, его хороший друг ещё со школы и коллега по совместительству, хлопнул толстой папкой прямо по его рабочему месту, тем самым вырывая из раздумий. Инсаров вопросительно вскинул брови и тут же улыбнулся, неопределённо отвечая:— Да так, весна, все тянет философствовать.Гриша весело хмыкнул.— Есть предложение перенести философию на вечер, я тут собираю ребят, отпраздновать вечером. Ты с нами?— А что празднуем?

— Весну, — драматическим шепотом сообщил Будапештов, вырывая из Федука слабый смешок. — Не смейся, мы на самом деле хотим просто развеяться, да и тебе уже хватит чахнуть над бумажками. Место в комитете с твоим послужным списком от тебя точно не убежит, а вот твоя бледность скоро начнёт отпугивать людей. Давай сегодня с нами по стаканчику? Даша в курсе, я уже скинул ей телеграмом.— Я даже не знаю, что тут веселее: что ты сам отмазываешь меня, или то, что ты, представитель органов власти, используешь запрещённую в РФ социалку? — Инсаров уже откровенно рассмеялся. — Но за Дашу спасибо. Я с удовольствием, да и правда, давно не собирались.— Это победа, дамы и господа! — Шутливо вскинул руки Будапештов. — Неповторимый Федук сегодня почтит нас своим присутствием! А за социалку спасибо, тебе, кстати, кинуть впн?— Да нет, я ее все равно не использую.— Ты звучишь, как моя бабушка.

— А ты - как мой младший брат.Такие шуточные препирательства они могли продолжать ещё очень долго, если бы у Феди коротко не звякнул мобильный. Жестом попросив у друга тишина, Инсаров ответил на звонок — он не успел толком ничего сказать, как на него лавинно обрушились данные о происшествии, и аргументы, почему его присутствие там так жизненно необходимо. Из всего этого потока Федук выловил только краткую информацию, составил примерную общую картину, присвистнул и попросил адрес. Он только успел записать на бумаге какого-то официального вида координаты, как звонок закончился так же резко, как и начался — видимо, нервный в этот раз попался стажёр, что взвывал к легендарному Федуку. Вздохнув и ещё раз посмотрев на адрес, Федя отложил бумаги в сторону (с большой, кстати, радостью).— Извини, Гриш, ехать надо, требуют в какой-то ?NOVA?. Вроде массовое убийство в клубе, повсюду кровь и даже диджей убит.— Kill the DJ тайм? — Вскинул брови Будапештов, но, поняв, что друга этим не рассмешить, в примирительном жесте поднял руки: — Окей-окей, не смешно. Как думаешь, будешь в состоянии вечером? Если что, я понимаю, объясню ребятам, перенесём.— Да нет, расслабься. — Федук махнул рукой, поднимаясь с кресла и натягивая пиджак. — В таких случаях в основном работают судмедэксперты, меня, скорее всего, просто для галочки вызвали, подписать бумаги на стандартный осмотр. Вроде там резня, а значит, можно будет после меня подключить знакомого трасолога, пусть оторвётся.

Гриша только покачал головой:— Странное понятие веселья у тебя, Федук. Очень странное.

— Живу по таким понятиям, какие есть, — фыркнул Инсаров, хлопая себя по карманам в поисках ключей от машины. — Ну, я побежал, бывай. До вечера?— Ага-ага, не навернись на луже крови, бравый следователь.В их работе шутить было, наверное, самым главным, чтобы не сойти с ума раньше времени: так было удобнее и так было безопаснее. Воспринимать же все близко к сердцу означало не прощать себе каждый труп, каждое зашедшее в тупик дело... Федук, конечно, был профи, но и у него бывали моменты, когда ясно понимаешь, что человеческую составляющую себя лучше отключить, чтобы не рехнуться. Спасти всех нереально, а вот правильно распутать дело и грамотно, с ноткой нотаций, подать его прессе — это талант.

Май опускался на Москву долгожданным сухим теплом, а к вечеру пятницы центр начинал приятно гудеть: туда-то криминалист и надеялся заскочить ближе к ночи, пропустить пару стаканов хорошего виски с друзьями и коллегами. Но, видимо, заскочить ему туда предстояло по работе: тяжело вздохнув и расстегнув верхнюю пуговицу белой рубашки, Инсаров завёл мотор, уже морально готовясь встать в пробку. По радио играло что-то очень ненавязчивое, легкое и даже, кажется, про любовь: в тёплый вечер это настраивало на правильные мысли и единственным минусом в ситуации была некстати случившаяся резня.Ну и какой придурок тусует в клубе днём, чтобы там быть потом, к вечеру пятницы, найденным мертвым?

Синия линия на запястье по привычке была скрыта под рукавом рубашки — а оттого Инсаров и не увидел, как медленно, но верно, исчезают синие чернила.

***Лёха Узенюк, более известный как Элджей в узких кругах, раздраженно прицокнул, поджигая кончик сигареты. Только после трёх неудачных попыток затянуться парень осознаёт, что прикурил не с того конца, и материться хочется уже в голос. Треклятая Мэй снова со своими нотациями выела весь мозг чайной ложечкой. При ее красоте, такой характер, по мнению Узенюка, составлял более, чем разрушительную комбинацию. Как там было, ?ты — коррозия моего метала??

С Мэй они познакомились в Японии два года назад, Лёха как раз навещал там младшего брата. Встреча произвела на обоих неизгладимый эффект, и после рядового обмена номерами последовали частые созвоны по скайпу. Упрощал все и тот факт, что Мэй имела русские корни и владела великим и могучим — редкостный плот-твист, опять же по мнению Лёши, их встреча в городе-муравейнике была равна одной тысячной, но, тем не не менее, состоялась.

Мэй переехала в Москву в прошлом году, хотя Узенюк ее честно предупреждал, что ничем хорошим или, тем более, легальным он не промышляет, что деньги грязные, а Лёша пусть и ждёт свою гейшу, но и на других засматривается. Тогда это казалось легко преодолимыми трудностями, а в итоге все обернулось почти годом идеальных отношений, взаимопонимания и прочих ванильных ништяков. Забавно, они даже думали поначалу, что являются той самой парой соулмейтов — почти что нереальное явление в современном мире, где любовь проще найти за пару хрустящих купюр за ночь.

Газировка чувств оказалась холодным лимонадом: на запястье у обоих по-прежнему красовалось по тонкой, едва видимой глазу, линии — отметка человека, так и не нашедшего родственную душу. Все знакомые Леши жили с такими же: в двадцать первом веке нет ни времени, ни желания искать своего соула. Да и зачем, когда можно подобрать человека самостоятельно, независимо от какого-то провидения? Было в этом что-то дерзкое и им обоим по душе — контраст культур, контраст языков и собственная друг другу не предназначенность. Это было ново, это было интересно и вседозволенностью пьянило рассудок — наверное это и называют любовью.Только вот у Эла на запястье линия была тоненькая, оплетающая аккурат в том месте, где бьется размеренно пульс, и ярко-синяя. Первоначально у него даже была идея забить знак соула татуировкой — какой смысл кого-то ждать, когда настоящее, никем непрописанное, найдено самостоятельно?

У Мэй линия была серебристая — и не заметишь, не приглядываясь. Леша в первый раз не увидел и искренне обрадовался: неужели сработало? Неужели они — родственные души?Пришлось розовые очки менять на вполне реальные.

Только пару месяцев назад, когда Леше наконец стали попадаться масштабные дела, требующие частых отъездов, их отношения испортились: Мэй подозревала в изменах, ее семья давила традициями, а Элджей не собирался оправдывать чьих-то навязанных ожиданий: домик в Осаке и кучка детей явно не были его профилем. Общие темы для разговоров стали сводиться к обсуждению погоды и ещё какой-то нейтральной хуйни, чтобы лишний раз не разругаться в хлам — вот и вся тебе романтика длительных отношений, превратившаяся в тяготившую зависимость. Этим утром Узенюк, снова придя в квартиру в районе 5 утра, все же решил расстаться с японкой — что прямо ей и сказал. Мэй ушла, на удивление, тихо, больше времени заняли сборы. Только громко хлопнула дверью и со своими чемоданами прихватила, кажется, пару Элджеевских толстовок, которые любила носить дома: ну и хрен с ним, ему не жалко. Жалко было только, что все так закончилось, несмотря на затраченные, сука, усилия, проблемы с визой и собственное потраченное время. Противно было до склизкой горечи где-то в горле — оставалось только напиться в компании красивых девочек (желательно азиатской внешности: привет, паттерны по Фрейду!) и, возможно, кокоса.

Смяв испорченную сигарету в забитых пальцах, Узенюк закурил новую, попутно набирая номер знакомого клуба, где был подходящий эскорт на вечер.Ему определённо нужно было выпить, расслабиться...И, возможно, снова умереть, чтобы опять воскреснуть с утра. Рядовая практика.На звонок и обговариавание деталей ушло порядка пяти минут, и вот уже закрытый клуб NOVA ждал Элджея в самом центре Москвы. Уставший и выжатый, как лимон, Лёха и не заметил, как добрался туда; не помнил, как прошёл фейс-контроль, нагло улыбаясь белесыми глазами; как радушно поприветствовал своих гейш на сегодняшнюю ночь. Воспоминания чередовались с настоящим: вот, милая девочка азиатской внешности (просто признай уже свой фетиш, Узенюк) плескает ему в стакан виски, вот улыбается розовыми губками и даёт на узкой ладошке таблетку... А вот, когда-то в забытом прошлом, он закидывает руки Мэй на плечи, тянет к себе с простыми объятиями, даже без пошлости, а та и рада подаваться навстречу ласке. Потому что любит безбашенного Сайонара боя, потому что ждёт каждый вечер. Вот они лежат на одной кровати, болтая о чем-то далеком, а вот уже сидят по разные края, спиной друг к другу. Разные, такие непохожие линии на двух запястьях переливаются стробоскопами в полутьме их спальни — и приходит запоздалое осознание того, насколько это все было неправильно.

Мэй разбивает замок из чужих пальцев у неё на плечах, и руки Элджея плетьми падают вниз.

Вот японка злится, вот плачет... все сливается в сумасшедший калейдоскоп, бессмысленную карусель, и Элджей прикрывает глаза, принимает таблетку из узкой ладошки и запивает ее виски. Словно решая проверить, на сколько же его хватит, прикуривает толстую Dunhill и выдыхает дым девочке в лицо.

На фоне звучит расслабляющая музыка, в их VIP-ложе тихо: только смех шлюх, да стук льда о грани стакана нарушают идиллию.

Куда ни глянь, вокруг одни идиоты и светодиоды — остается только пить черную воду и алкоголь.

Когда Лёха все-так ловит дзен (ну или просто изрядно накуривается), то видит, как крайняя от него девочка падает на пол, неаккуратно запачкав пол и стены кровью. Серьезно, так скоро? Узенюк только покачивает в длинных пальцах гранённый стакан с виски и наблюдает, как его бывшая изрезает девочек из эскорта в салат. Настроения звать охрану или бежать самому просто нет, как нет и желания отводить взгляд от беснующейся японки: в ярости она даже как-то паранормально красива.

Их отношения всегда были необычными, так что тот факт, что хрупкая Мэй легко управляется с катаной, Леху удивил не сильно: очередной приебнутый плот-твист их лав-стори, и пробивает только на слабый смешок.

Слезливых надежд, что девушка пришла за ним, чтобы они вместе унеслись в закат, нет. Только сейчас приходит понимание, что у них даже метки не зря были разных цветов: настолько разные, настолько непохожие и одинаково одинокие.

Либо ты, либо тебя.

Когда в помещении они остаются только вдвоём из живых, тет-а-тет, Элджей прикрывает слепые для обывателя глаза и растягивает полные губы в улыбке. Мэй всегда умела читать его априори нечитаемый взгляд даже в линзах, дразнила и, тем самым, восхищала. И сейчас она толкует его эмоции верно — настоящая японская катана (наверняка, черти, тяжёлая, и как такая хрупкая девочка ею замахивается? последняя мысль в голове совершенно глупая и скорее отвлекающая от осознания собственной скорой кончины) звучит слишком близко своей сталью, чтобы в следующий миг пройти через солнечное сплетение, разорвать мышцы и ткани, вырывая из горла тихий хрип. И нет никаких спецэффектов, никакой газировки чувств и даже банальное ?айлбибэк? из горла не лезет. Под пальцами бьется кровь, и Лёха думает, что пошло-ка оно все нахуй. Его все равно рано или поздно убили бы: какая разница, своя ли девчонка, чужая ли шестерка. Жалеет он, наверное, только о том, что все-таки не снял линзы, да и о том, что не съездил к океану. На соула ему по-прежнему плевать: метка напоследок только обжигает болью, словно напоминая, что уходишь ты, Узенюк, из этой жизни опять же одиноким.А потом на него медленно наползает чернота, и у неё голос Мэй.

Лёха не видит, как на рукояти катаны вспыхивает лиловым переплетение иероглифов, складывающихся в замысловатое ?Элджей?. Мэй кисло растягивает губы в улыбке и деловито достаёт из начинающих леденеть пальцев Сайонары боя прикуренную Dunhill. Затягивается крепко, до кашля и горечи, оставляя на фильтре темно-красный след от помады, и сбрасывает пепел на пол. Она работает в перчатках — ну не дура же, чтобы попадаться на горячем? — так что на неё подозрения навесить не должны. Мало ли кому дорогу мог перейти загадочный Элджей, занимающийся подпольной торговлей оружия и наркотиков? Вариантов уйма, а вот вероятность того, что резню устроила хрупкая девочка, стремительно близится к нулю.

Ее метка на запястье никак на смерть Элджея не реагирует. Блять.

Мэй с досадой вдавливает сигарету в прозрачную пепельницу до упора, пока окурок не начинает напоминать расплющенный полублинчик, и задумчиво окидывает тело бывшего возлюбленного взглядом. Лёша красив даже сейчас, в своей погребальной маске, в расслабленной позе, запрокинутой вверх куда-то головой и с нечитаемым взглядом. Мэй проводит пальцами по его скуле, пачкает перчатки в крови и тихонько выдыхает.

Любовь — это всегда одно из двух: дар или проклятие, так гласит старая японская пословица.

И Мэй выбирает проклятие.***Оцепленное место преступления — удовольствие то еще, но для привыкшего следователя эта картина более, чем обыденная. Главное, не забыть на входе в помещение надеть бахилы и перчатки, чтобы лишний раз не усложнять дактилоскопическую экспретизу ребятам из аналитического отдела: делов-то. Паркуя машину у клуба и заходя за оцепленные растяжки, Федя успевает достать рабочие документы, тыкнуть кому-то в лицо значком и на входе столкнуться с противной режущей болью в области запястья. Хочется ругнуться — кажется, родственная душа ему попалась неспокойная и с шилом в заднице. Неужели так близко? Но здесь все знакомые из аналитики, на них такой реакции прежде не было, а больше тут никого нового...

Ну не труп же ему сватать будут, верно? Очень хочется, по крайней мере, в это верить.— Сергей Чертков, я друг погибшего, — внезапно нарушает рефлексию подкравшийся со спины незнакомец.

— Фёдор Инсаров, старший криминалист-следователь, — по привычке представляется Федук и взглядом сканирует мужчину: тот в ответ на его представление даже не дрогнул, а это вроде как единственное новое лицо здесь. Уж не соул ли? — Сожалею о Вашей утрате, но гражданским запрещено находиться на месте преступления.— Я не гражданский, — почти обиженно тянет Сергей. — Майор в отставке.

Против воли Инсарову очень хочется брякнуть ?за что — майор?? потому что на майорский возраст новый знакомый явно не выглядит: да, заросший, но обычно майоры куда более...

— Выгляжу несолидно, извините, — весело скалится Чертков, — отставлен после травмы. Показать погоны?