i love you more than any man (1/1)

джонатан не любит пить, но вынужден, чтобы заглушить душевную боль. он выпивает рюмку, вторую, третью, пока в голове не начинает блаженно шуметь, и всё тело не превращается в желе или вату, пока в глазах картинка не начинает плыть барная стойка, пустые шоты и рюмки, люди вокруг, пока всё не становится каруселью, и ему резко не захочется засмеяться.он буквально вырубается, привалившись на стойку и положив голову на сложенные руки, в голове вертится одно: лучше бы ты действительно сдох.джонатан пьяно всхлипывает, прячет лицо за волосами и пытается дышать уже забитым от рыданий носом, и это так по-детски и глупо, будто кто-то сейчас возьмёт и пожалеет его за то, за что он взялся сам; никто его не заставлял. сам нарвался, сам и страдает, никто не поддержит, не поможет, должен сам. нет, есть, конечно, джет, но она слишком счастлива, да и ни в коем случае не должна переться на другой конец земного шара, чтобы ткнуть джонатана пальцем в бок, на что тот только съёжится и поднимет на неё грустные глаза побитого пса.тайлер, которого он не ждал от слова совсем, почти силой забирает джонатана отсюда, тащит его под локоть, даже не за руку, как раньше, но всё равно джонатан обгоняет его в какой-то момент, обхватывает лицо ладонями, шепчет, пускай с пьяной улыбкой, что любит тайлера больше всех. тайлер затаскивает его в дом уже на плече, потому что джонатан успевает влететь в фонарный столб, теперь будет шишка на лбу, но он уверен, что тайлер его будет любить и с этой несчастной шишкой. он хмельно растягивает уголки губ в улыбке, прикрывает глаза, позволяя себя нести; можно потрогать чужие волосы, аккуратно дёрнуть, пока есть возможность, всё равно тайлер не возразит, просто вздохнёт и спросит сам себя, зачем ему это всё, зачем ему джонатан, но так и не найдёт ответа.

по доброй воле? потому что не хочет ещё больше проблем для себя из-за джонатана, который лезет везде и всюду ввиду своего искреннего любопытства, а если точнее, то шила в заднице и любви к адреналину? потому что так надо? но для кого? точно не для самого себя, он же... не любит. это точно так. но ведь возится, почти как с ребёнком, забирая с каждой своеобразной пьянки и стараясь как можно быстрее привести в чувство, чтобы вместо:

— я люблю тебя больше, чем кто-либо другой.услышать:

— ложь. хорошо придумал, согласись?

тайлер только кивает, но в душе ему больно. да, хочется поверить в такую небылицу, что джонатан его любит, что у них всё хорошо, что они вместе, а не просыпаются в разных постелях, в разных городах, в разных странах. сейчас — удивительное исключение, когда джонатан приходит домой, а не заваливается к кому-то, чтобы отоспаться и утром не иметь никакого желания просыпаться — лишь бы тайлер не понял, как ему плохо без него. как ему хочется просыпаться в чужих горячих руках, чувствовать себя любимым, чувствовать, что он любит, и его любят в ответ, хочется быть идиотом, помешанным на любви, хочется полноценно касаться, а не общаться взглядами: почти мёртвый, безразличный, возможно даже ненастоящий, — джонатан надеется на это — подавляет другой — полон каких-то надежд, которые не оправдаются, ещё живой. и это несправедливо. джонатан пытается сделать всё, чтобы увидеть улыбку на чужом лице, попробовать её, а не получить очередной холодный взгляд и ощутить всё чужое напряжение на себе — это добивает.джонатан приходит в себя под ледяными струями воды; чужие руки сжимают за плечи, они обжигают, хоть им обоим холодно. тайлер опускает голову, постепенно расслабляет пальцы, отпуская джонатана — он хочет уйти, пусть джонатан оклемается. рейк незаметно убирает тёмную прядь за ухо, украдкой гладит и направляется к выходу из кабинки — его одежда сырая, ему нужно переодеться, чтобы не простыть. но всё становится неважным, когда хмельной-нехмельной джонатан кидается ему в объятия, держит крепко-крепко руками и прижимается, почти впиваясь аккуратно состриженными под ноль, но все еще острыми ногтями в лопатки, лишь бы не разрыдаться при нём, только сипло шепчет-просит:— останься, пожалуйста.тайлер до боли кусает себя за губу: тяжело переносить на себя не свою боль, не желая этого, так просто выходит, он стал чертовым эмпатом с ним, — и он бережно обнимает джонатана, зарывается носом в волосы на макушке и жмурится, снова открывая глаза и аккуратно касаясь пальцами чужих напряжённых позвонков, ощущая дрожь. он и сам дрожит, но не от холода.

— хорошо.