1. (1/2)

I'm fallingIn all the good times I find myself longing for changeAnd in the bad times I fear myselfLady Gaga feat. Bradley Cooper - Shallow

Здесь полутьма окутывает дымкой сдержанного благородства, а разлитые по бокалам гроздья винограда прекрасно задают тон непосредственной беседы. Она, подчёркнуто строгая лишь на бумагах, в действительности звучит расслабленными переливами добродушного смеха и ласкающего слух согласия принять условия мощнейшей во всей поднебесной игровой империи.

Таканори Мацумото, коллега Ло Юньси, долго настаивал на том, чтобы их встреча с деловыми партнёрами прошла именно в этом ресторане. И не прогадал, сделка была удачно скреплена крепким рукопожатием и крючковатым росчерком подписи на белой бумаге договора.

— С вами было приятно иметь дело, — на прощание говорит американец и спешит откланяться под предлогом неотложных дел. Юньси подобное бегство кажется смешным, но он самоотверженно держит лицо и только после того, как некий господин американец в тёмном костюме от "HUGO BOSS" скрывается за дверьми их приватного ложа, позволяет себе сдержанную ухмылку.

— Поздравляю, — улыбаясь, говорит Таканори и прячет подписанный контракт в свой неизменный, ?счастливый?, как посмеивался сам Мацумото, кейс.

— Результат, признаться, превзошёл мои самые смелые ожидания, — уловив настроение друга, отвечает Юньси, но по его лицу, усталому и бледному, Таканори понимает, что эти переговоры в действительности не были такими лёгкими для него, как хотел бы показать сейчас Юньси. Вся его поза, деланно расслабленная, напомнила Таканори Мацумото о том, как долго они добивались сотрудничество с американской компанией, и сколько работы было проделано самим Юньси в рекордно короткие сроки.

— Да брось, — отмахивается Таканори, — я прекрасно знаю, что ты бы ни за что не отпустил его, не сыграй он по твоим правилам.

— Ты знаешь меня даже слишком хорошо.

Юньси улыбается и, пригубив бокал с янтарным вином, хочет сказать Таканори что-то ещё. Мысль, снедающая его изнутри сомнениями, далеко не сразу соскальзывает с языка, и Таканори, за много лет привыкший к такой манере друга, украдкой поглядывает на его задумчивое лицо.

— Может, сходим куда-нибудь в бар, отметим? — наконец как будто бы даже несмело предлагает Юньси, но по глазам друга видит, что тот уже ищет для себя убедительное оправдание.

Юньси знает, что у Таканори есть красавица жена и очаровательная дочка. Мужчина бывал у Мацумото в гостях — большая светлая квартира, в коей важно не количество комнат, а тот уют, который был воссоздан домочадцами. Семейное гнёздышко. Тёплый, со звенящим серебром колокольчика детский смех и картинная законченность описанного в сказках семейного очага и благополучия. То, что было невоплотимой мечтой для одного, стало вполне осязаемой реальностью для другого. Но Юньси не завидует, просто вздыхает чуть слышно, а на извиняющуюся, неловкую улыбку друга — сдержанно кивает с ему одному свойственным видом всепрощения и добродушия. Без обид. Ведь он, Юньси, заранее знал ответ на свой вопрос. Глупо было надеяться, что для него, лишнего человека, вдруг найдётся место в череде счастливых семейных дней.

— Извини, — тихо повторяет Таканори. — К нам приехали погостить родители А-Цин. Ты знаешь, какая это обычно суматоха.

— Всё в порядке. Я понимаю.

— Нет, правда... Может, заглянешь к нам на следующих выходных? А-Цин приготовит ужин. Ты же знаешь, что она всегда рада тебе. Мы все рады.

— Конечно. Спасибо.

Он ничего не обещает, но по тону, с каким были сказаны эти отрывистые слова, оба понимают, что Юньси не придёт.

Таканори уходит. Юньси покидает ресторан следом. Отчего-то сегодня вид этого пылающего роскошью места окончательно портит ему настроение. Задерживаться здесь надолго не было ни желания, ни причин, и потому он, пожелав улыбчивой хостес хорошего вечера, покидает претенциозное заведение.

Улица встречает Юньси промозглой прохладой осеннего вечера. Ветер налетает потоками спешащих пешеходов, сбивает полы его твидового пальто, путается в локонах аккуратно уложенной чёлки. Юньси механическим движением руки, пятерней, зачёсывает отросшие пряди и вежливо просит швейцара в начищенных до блеска лакированных туфлях позволить его помощнику чуть позже забрать со стоянки машину. Швейцар понимающие кивает, но всё равно не может не предложить влиятельному гостю услуги, которые в таких случаях почти заботливо предоставляет отель. — Наш шофёр может отвезти вас, — учтиво улыбается швейцар, и Юньси мельком отмечает тонкую паутинку морщинок, разбегающуюся от уголков его губ.

— Нет, спасибо, — улыбкой на улыбку отвечает Юньси, — сегодня чудесный вечер, я хочу немного прогуляться.

Почтенный старичок, облаченный в тёмно-синюю форму, смотрит на Юньси почти с отцовским сочувствием. На его веку он встречал множество чудаковатых богачей, но Юньси — первый, от кого слишком сильно веет осенней хандрой и несогретым одиночеством. Возможно, именно поэтому учтивый комментарий, который был частью прямых обязанностей швейцара, так и застывает на его потрескавшихся от холодного ветра губах.

— Извините, позвольте, — лишь говорит он и спешно поправляет воротник пальто мужчины.

Юньси следит за расторопными движениями мужчины с едва заметным удивлением, застывшем в уголках его ясных глаз. Но спустя несколько мгновений расслабляется, позволяя чужим руках в накрахмаленных белых перчатках уберечь свою нагую шею, схваченную воротничком деловой рубашки, от проказ легкомысленной непогоды.

— Спасибо, — с теплотой, различимой в его тихом голосе, благодарит Юньси и, кивнув на прощание, растворяется в движении города.

Чем дальше от богатого квартала, тем громче и звонче звучат чужие голоса. Гам обволакивает Юньси, убаюкивает своей странной, непривычно для него, тихого человека, суетливостью. Юньси скользит по толпам проходящих мимо людей с равнодушной отчуждённостью, лишь изредка выхватывая из бурного движения хаотичные детали.

Асфальтная крошка, хрустящая под его дорогими туфлями в том месте, где наиболее интенсивно ступают каблуки и подошвы чужих ног.

Неоновая вывеска, сменившая дорогую афишу театра на главной улице элитного района.

Мгновение, когда светофор переключается с зелёного сигнала на красный.

Юньси замирает, остановившись на обочине, и долго, как после пробуждения от продолжительного, но тяжёлого сна, смотрит по сторонам. Он не помнит, как попал в эту часть города, названия улиц которой кажутся ему лишь смутно знакомыми. Он плохо ориентируется на местности, и потому почти беспрепятственно позволяет чужим рукам, локтям и плечам проталкивать себя по потоку общего хаотичного движения.

Течение людской суетности приводит его к оживлённой улице. Здесь круглосуточные забегаловки граничат с простотой ландшафтного дизайна. Маленькие, аккуратно подстриженные декоративные деревья в больших деревянных кадках подсвечиваются тёплым, рассеивающимся по углам светом высоких фонарей и магазинных вывесок. Здесь больше людей, но меньше хаоса. Здесь есть лишь место плавным прогулкам, дружеским объятиям и тихой музыке, которую Юньси выхватывает из общего гама как-то неосознанно, периферией своего расслабленного сознания.

Тихие переливы мелодий тянут его безвольное тело за тонкую красную ниточку, повязанную на запястье. Так, символ везения и благополучия весьма удачно приводит Юньси к судьбоносной встрече. И теперь, остановившись напротив, Юньси понимает, что она, по всем приметам случайная, на самом деле была предначертана ему Небесами.

Юньси привык выхватывать чёрточки, мелкие, ничего не значащие детали, которые лишь постепенно, при долгом рассмотрении, начинают складываться в полную картинку. Сейчас он так же выхватывает образ по мозаичным кусочкам — яркий, неограненный пазл витража медленно обретает очертания стройной фигуры, взъерошенной макушки, правильного овала лица. Пушистые ресницы трепещут, веки прикрыты, губы ласково шепчут, повторяя за нейлоновыми струнами, музыкальные фразы.

Юньси замирает. Как заворожённый, он следит за изгибами потрепанной гитары, над чьими струнами волнующе-невесомо парят длинные тонкие пальцы. Чётко очерченные суставы, мелкие, едва заметные царапинки на тыльной стороне белой ладони, которой парнишка отстукивает ритм. Дека глухо отзывается на его методичные движения, гриф, трепетно обхватываемый минором, стонет под умелым изгибом сильных пальцев.

Музыка тихая, грустная, играется как будто бы для себя, а не случайных слушателей, и если бы не распахнутый чехол с монетами на дне, Юньси и не подумал бы оставлять деньги. Музыка звучит слишком сокровенно, слишком лично, но парень, не стесняясь, делится её совершенной гармонией с другими. Он открывает душу, поёт о её переживаниях нотами из незнакомых Юньси песен. Лирика парнишки звучит как откровение, и такая безрассудность невероятно поражает Юньси. Как этот мальчишка может доверять толпе? Почему он так спокоен и искренен?

Погрузившись настолько глубоко в свои размышления, Юньси упускает момент, когда незнакомец, к которому он неосознанно подошёл ближе других случайных слушателей, открывает глаза. Большие, волнующие, с едва уловимой искоркой детской непосредственности и лукавства в тёмно-карем омуте. Юньси улавливает трепетание пушистых ресниц мальчишки, движение кончика его юркого языка, которым он нетерпеливо облизывает пересохшие губы.

Юноша не удивляется пристальному вниманию Юньси, он абсолютно спокоен, сдержан, как будто вокруг действительно нет никого, кроме его самого и висящей через плечо гитары. Парень тянется к полупустой бутылке, стоящей тут же, у его ног на асфальте, неторопливо откручивает крышку и припадает к горлышку. Делает маленькие глотки, явно наслаждаясь остужающей уставшее горло прохладой, и... смотрит на Юньси. Его блуждающий взгляд выхватывает его из безликой толпы, фокусируется на тонких чертах лица, оценивающе скользит по статной, узкой фигуре. Статус, подчёркнутый дороговизной одежды, восторженное обоготворение, лучащееся из его глубоких, как ночь, глаз, привлекает внимание юноши. Музыкант обводит Юньси заинтересованным взглядом без стеснения, но с теми явно деланным равнодушием и спокойной наглостью, которые так легко читаются в чертах его расслабленного лица. Юньси не стесняется смотреть в ответ. Он ловит каждое движение наглеца, и по глухому звуку, приводящему в движение соблазнительно очерченное запрокинутой чуть вверх головой адамово яблоко, считает его глотки.

Первый.

Их взгляды сталкиваются.

Второй.

Юньси неосознанно облизывает пересохшие губы.

Третий.

Уголки губ музыканта ломаются в по-детски очаровательной улыбке.

Четвёртый.

Юньси перестаёт контролировать свои действия. Рассудок затуманивается, руки тянутся к спрятанному во внутреннем кармане пиджака портмоне. Мужчина вытаскивает оттуда несколько ровных, ещё пахнущих печатной краской купюр, и не может сдержать разочарованного вздоха — в его распоряжении слишком мало наличных средств. Но он всё-таки кладёт купюры в раскрытый на асфальте гитарный чехол, где собранных за вечер денег оказывается на порядок меньше, чем предлагает талантливому музыканту Юньси сейчас.

— Это слишком много, — нахмурив брови, говорит парень. Улыбка слетает с его губ, как пальцы с гитарного грифа, — резко, с почти враждебным неблагозвучием.

— Ты заслужил даже больше, чем я дал тебе, — спокойно отвечает Юньси и перехватывает чужую руку, скользнувшую в чехол. — Что ты делаешь?

— Забери половину, — упрямо повторяет мальчишка, комкая в пальцах хрустящие купюры. Но Юньси держит его за запястье крепко, не позволяя холодным рукам юркнуть в карман своего пальто, чтобы вернуть часть суммы.

— Это честные деньги, ты заработал их. Я не возьму назад.

Мальчишка смотрит на него насмешливым взглядом и, вырвав руку из чужого захвата, бросает краткое ?Ладно?.

— Раз ты такой богатый, — укладывая гитару в чехол, продолжает насмехаться музыкант, — может, тогда и за ужин заплатишь?

— Хорошо, — пожав плечами, легко соглашается Юньси. — Что бы ты хотел поесть?

Смерив мужчину хитрым взглядом, музыкант без колебаний выдаёт: — Всего и побольше. — Ладно.

— Ладно?

— Я же сказал.

Юноша тихо хмыкает и, закинув гитару на спину, неторопливо движется вперёд.

— Идём, — зовёт, не оборачиваясь, и не сбавляя темп шагов. — Я знаю одно клёвое место.

И Юньси покорно, словно привязанный тонкой нитью к запястью юноши, идёт за ним следом. Нагоняет, равняется плечом к плечу.

— Ты не сказал своего имени. Или, может быть, хочешь, чтобы я называл тебя "господин"? — начинает рассуждать музыкант. — Нет? Тогда как насчёт "достопочтенный"? Этот достопочтенный так добр к этому никчёмному мальчишке... Как, и это не подходит? — деланно удивляется парнишка, с талантливым актёрским изумлением выгибая густые тёмные брови. — Неужели хочешь, чтобы я называл тебя "папочкой"?

Юньси бросает на дерзкого парнишку быстрый взгляд. Улыбается открытому нахальству, насмешкой изломившей губы юноши, и просит коротко, спокойно, не обращая внимание на едкие издевательства: — Ло Юньси. Это моё имя, можешь звать меня так.

— Хорошо, гэгэ, — с детской непосредственностью тянет юноша и, не скрывая своего любопытства, украдкой бросает на идущего рядом мужчину быстрые взгляды.

Юньси видит, что ситуация забавляет мальчишку, но объяснять свой жест доброты по отношению к талантливому незнакомца он не спешит. Потому что сам едва ли понимает, отчего поступает так.

К нужному месту они приходят, совсем немного поплутав по оживлённым улицам. Вернее, плутал один только Юньси, юноша шёл уверенным, быстрым шагом, ловко уворачиваясь от шумных, пьяных компаний студентов, каких к вечеру в этой части города становилось всё больше.

— Осторожно, гэ, — говорит музыкант и хватает Юньси за локоть, чтобы притянуть ближе, спасти от непредвиденного столкновения с какой-то неадекватной компанией.

Компания залихватски улюлюкает, громко смеётся и, похоже, в действительности намеренно пыталась задеть Юньси мускулистыми плечами.

— Ты привлекаешь так много внимания, гэ, — наигранно сетует, улыбаясь, юноша.

— Много внимания?

— Да. Слишком красивый и дорогой, — беззвучно смеётся мальчишка и не даёт Юньси возможности опомниться, понять, что подразумевают его слова, — толкает ко входу в маленький уличный ресторанчик.

В этот час, поздним вечером пятницы, забегаловка битком забита шумными студентами, отдыхающими семьями и отмечающими конец рабочей недели офисными сотрудниками.

Юньси непривычно. Стоило им войти внутрь, протолкнувшись через столпившихся в проходе детях, мужчин и женщин, как в лицо Юньси полыхнуло жаром кухни, крепким ароматом перченного бульона и едким запахом потных тел.

— Не теряйся, — стараясь перекричать толпу, громко говорит юноша, и хватает Юньси за рукав пальто. Тащит, бесцеремонно расталкивая плечами людей, на второй этаж к свободному столику. Здесь, наверху, народу гораздо меньше, а потому и дышится чуть легче, чем в заполненном паром зале нижнего этажа.

Юньси снимает пальто и, за неимением гардероба или хотя бы вешалки, аккуратно, рукавчик к рукавчик, складывает верхнюю одежду и вешает её на спинку деревянного стула. Мальчишка насмешливо следит за его манипуляциями, скрывшись за раскрытой картой меню, и лишь тихонько посмеивается, не говоря ни слова. Отблеск этих тёмных, шаловливых глаз Юньси встречает со спокойной улыбкой.

— Уже выбрал что-нибудь? — ласково интересуется он, а сам даже не притрагивается к своему экземпляру меню на столе.

— Да, — согласно кивает юноша и переводит взгляд на педантично сложенные в замочек руки Юньси. — А ты?

— Я не голоден.

— Брезгуешь?

— Просто не голоден.

Вежливый отказ Юньси встречен тихим фырканьем — мол, ?ага, так я тебе и поверил...?, но ничего больше музыкант сказать не успевает, так как к их столику подходит улыбчивая молодая официантка. И пока юноша делает заказ, Юньси размышляет над той разительной разницей между роскошным рестораном, в котором у него сегодня проходила деловая встреча, и этим шумным, полным жизни заведением. И пока это небольшое, жаркое, битком забитое уличное заведение нравится Юньси многим больше, ведь здесь было то, чего так сильно не хватало идеальным, но лишённым жизни, почти восковым, ресторанам богатой части города,— лёгкость, искреннее веселье и движение. — О чём задумался, гэ? — очаровательно улыбнувшись, спрашивает юноша. Официантка уже принесла им напитки — пиво в маленьких стеклянных бутылочках, — и сейчас музыкант старательно разделывался с плотно закрученной крышкой. — Держи, — говорит он и протягивает одну открытую бутылку Юньси.

— Спасибо, — коротко благодарит мужчина, но на вопрос отвечать не спешит.

Официантка приносит множество блюд, и Юньси не без улыбки думает, что мальчишка действительно решил проверить меру его щедрости. Он усмехается своим мыслям, отпивает немного прохладного пива и неожиданно даже для самого себя просит: — Расскажи о себе. Мальчишка молчит и, не поднимая головы, сосредоточенно ковыряет палочками в миске с лапшой. Он не смущён — Юньси это видит, — скорее, просто тщательно обдумывает вопрос. Взвешивает каждое слово, осторожничает.

Забавно. С такой простотой и лёгкостью согласился пойти за незнакомым человеком, отужинать за его счёт, и с таким трудом говорит о себе. Однако Юньси ловит себя на мысли, что именно эта застенчивость, граничащая с деланной дерзостью, ему ужасно импонирует.

— Что ты хочешь узнать? — спрашивает юноша, не выдерживав лисьего любопытства в глазах напротив. Положив палочки на стол и отодвинув от себя тарелку, он смотрит на Юньси в ответ со спокойным вызовом.

— Для начала мне было бы достаточно и твоего имени. — Артур. — Просто Артур?

Настал черёд Юньси удивляться. — Просто Артур. Что-нибудь ещё? — Не хочешь узнать, почему ты здесь, со мной, Артур? — Потому что я привёл нас сюда? — отвечает он вопросом на вопрос.

Юньси ничего на это не говорит, только вдруг взрывается несдержанным, заливистым хохотом. Посетители заведения не обращают на бурные приступы веселья мужчины внимания, а вот Артур округляет глаза от неожиданности. — Я сказал что-то настолько смешное? — решается, наконец, когда Юньси отсмеялся, уточнить он. — Нет, — прочистив горло, отвечает мужчина и хорошо выверенным движением ослабляет удушающую петлю галстука на своей шее. — Ты сказал даже слишком правильные слова. Артур на это предпочитает промолчать. Когда Юньси расстёгивает пару верхних пуговиц на воротничке белоснежной рубашки, юноша вдруг рдеет и суетливо переводит взгляд к медленно остывающим кушаньям. Юньси замечает смущение Артура в мелочах: вот его беспокойные длинные пальцы нервно сминают край тонкой скатерти, а вот между густых бровей тенью ложится хмурая, но совершенно очаровательная морщинка.Артур не поднимает головы и ничего не говорит, только упрямо продолжает терроризировать палочками несчастные куриные крылышки в остром соусе. Наконец, он не выдерживает, вновь отодвигает от себя тарелку, поднимает на Юньси тяжёлый взгляд и тихо, но отчётливо задаёт давно волновавший его вопрос: — Так почему мы здесь, гэ? — Мне казалось, что пять минут назад ты сам был в состоянии ответить на свой вопрос. — Ладно, — сговорчиво кивает Артур, — попробую спросить иначе. Как часто ты оплачиваешь ужин незнакомцам? — Сегодня впервые, — честно отвечает Юньси и оставляет недопитую бутылку пива в сторону. Не то чтобы она так уж сильно мешала ему рассматривать пылающие очаровательным румянцем щёки собеседника, но всё-таки так было лучше. И ближе. Проклятый стол, словом, тоже всё страшно портит, но Юньси не торопится, лишь только бессовестно кладёт руки на столешницу и осторожно, миллиметр за миллиметром, склоняется к занимаемой Артуром половине. — Гэ, скажи, только честно, я пойму и всё прощу: тебе просто скучно, да? Глаза у Артура хмельные, клокочут жаром смутных подозрений, которые Юньси не торопится развеять несостоятельностью собственных желаний. — Мне одиноко, Артур. Мне очень одиноко, — тихо, едва не шёпотом признается он, но для Артура это откровение звучит во сто крат громче множества наперебой кричащих голосов мужчин и женщин за соседними столиками. Артур обдумывает его слова чуть дольше приемлемого. По крайней мере, за эту секунду Юньси успевает тысячу раз пожалеть о сказанном. Каким, должно быть, жалким он теперь выглядит в глазах Артура. — На самом деле меня привлекла твоя музыка, — продолжает Юньси в надежде поправить ситуацию, сгладить неловкость производимого впечатления. Однако с каждым новым словом становится только хуже. Момент упущен, а происходящее всё больше напоминает паршивый сценарий какой-то низкопробной дорамы. — В ней было так много... душевной теплоты и...

Юньси становится противно от самого себя. Он не договаривает, обрывая преувеличенно драматичные реплики глухим молчанием.

— Пойдём отсюда, — устало выдыхает Артур и, накинув на плечи тонкую джинсовую куртку, а следом и гитару, неожиданно по-джентельменски помогает Юньси справиться с воротником на его пальто.

Руки Артура отличаются от рук того швейцара, который проделывал всё то же самое там, перед входом в роскошный ресторан. Движения старика были хорошо выверенными, в них сквозила давно забытая Юньси отеческая забота. Движения же Артура торопливы, немного хаотичны и по-мальчишески неловки, и Юньси, наблюдая за ним, не может удержаться от улыбки.

— Спасибо, — мягко благодарит он и снова позволяет Артуру провести себя через галдящую толпу.

— Ты на машине? — интересуется Артур, когда они, наконец, оказываются на улице.

Город, охваченный тёмно-синим полотном позднего вечера, только начинает пробуждаться от дневного, утомительного сна скучной, "должной" жизни. Кварталы, ещё утром хранящие сдержанное молчание, сейчас медленно наливаются светом, торопливыми шагами и звонким, пьяным смехом.