22. r, ангст. (1/1)

Джонатан на ходу сбрасывает оксфорды, развязывает бабочку, давая тканевой полоске безвольно — прямо как он сам — болтаться на шее, и, устроив ноги на столе, плюхается на расшатанный стул, который тут же начинает угрожающе скрипеть, но он не обращает внимания, откидываясь назад и закуривая, в какой раз за этот день, будто ему плевать, что это вторая пачка уже, а на часах всего пять. Снаружи неприятно орут дети, бесконечно визжат машины, над ухом жужжат мухи, да еще и пáрит, как перед грозой, но всё равно так лучше, чем сидеть внутри, потому за тот год, который прошел со смерти Джонатана, он так и не обжился в квартирке, которую снимал: кондиционер всё ещё сломан; на стенах нет обоев, на полу — ковра; окна открываются всё так же с трудом; на раковине в ванной лежат только опасная бритва, расческа да щетка с пастой; в подранном шкафу пусто, исключение составляют только стопка белья, огромная дешевая майка с такими же шортами и несколько фраков, одинаковых, черно-белых, таких, какие носили чопорные выпускники престижных английских университетов в конце девятнадцатого века, когда выходили в свет и посещали салоны, конечно же с псевдо-золотыми карманными часиками и ключом. Джонатан, даже имея деньги на покупку, продолжает снимать, во-первых, основная сумма лежит на карточке, если бы он снял, то выглядело бы странно, потому что для всего мира — и для себя тоже, впрочем — он мёртв, во-вторых, ему легче жить с осознанием того, что если вдруг нужно будет снова сбегать, то всё, что нужно, помещается в рюкзак, ничто и никто не привязывает его к месту или человеку. А в воспоминаниях особой нужды нет, поэтому они не потревожат: первые полгода Джонатан упивался ими, мучился, бесился, когда думал о временах, когда был жив, и это перемололо его в фарш, перемололо настолько сильно, что теперь он запоминает только яркие события, вроде своих бессмысленных и кровавых, но красивых налётов на банки или храмы в одиночку, причем если первые приносят какой-никакой доход, то во вторых он получает нет, не успокоение души своей, просто лучше немного становится, — Джонатан иногда, перестреляв — всё равно никому не интересны страны третьего мира, спишут всё на очередную [террористическую] атаку, и дело с концом — всех присутствующих, одним движением падает на колени, складывает ладони в молебном жесте, прикрывает глаза и сидит так, прислушиваясь к голосам снаружи и тиканью часов, чтобы попытаться хоть как-то убрать — это же храм, должно же полегче стать — горчащий комок навалившихся проблем в горле, но ни в коем случае не желая показаться для всех вокруг прозревшим, не ища никакого спасения и спасения у бога или богов, не стоит поминать их всуе; Джонатан не религиозен и в такие моменты вечно вспоминает то, что говорил ему Тайлер, давным-давно, когда у них всё было действительно хорошо: выдуманные всесильные люди не помогут тебе, особенно в трудную минуту.

Кстати о Тайлере. Джонатан думает о нем много, но большую часть времени считает себя или виноватым перед ним, за то, что так поступил, вернее поступили с ним, хотя вина ничего не решает, или списанным со счетов, по той же причине. Но большую часть времени Джонатан прокручивает в голове то, что он бы сделал или сказал, если бы они сейчас были тут оба. Чертова жуска. И сейчас он тоже думает о том, что Тайлер бы или в своей привычной, немного дурацкой прямоте обеспокоено заметил, что у Джонатана кровь на щеках, причем непонятно, его или чужая, и потребовал бы сходить промыть и бриться нормально, а не с скрытым желанием прекратить существовать, а то бы и позаботился сам, всё зависит от настроения, или чертыхнулся, глядя на количество окурков в пепельнице, и возмущенно отобрал сигарету, мол, ты мне еще живым нужен, а не с раком легких. Хотя вот окурков там и правда много. Джонатан прикрывает глаза и залепляет очередной сигаретой в эту кучу, чтобы затушить, но промахивается и попадает в собственную руку, пальцами которой он постукивал по столешнице. Боль растекается по поврежденной коже не только в месте, где тлеющий кончик её коснулся, но и вокруг, отвлекая всё внимание на себя, на красное пятно ожога, присыпанное пеплом. Джонатан не психопат никакой, чтобы себе специально физически вредить, поэтому огрызок сразу же откидывает, но и латать не кидается сию секунду, а просто сидит и смотрит на то, как пятнышко кровоточит. Достаточно завораживающе, однако.