12. r за описание врачеваний, hurt/comfort. (1/1)

Джонатан из последних сил, хотя его ноги не держат, вваливается в дешевый номер дешевого монреальского отеля, вдыхает морозный воздух, ибо нехуй было оставлять окно открытым, тянет на себя Тайлера, который с трудом передвигается, оставляет за собой кровавый след и с хрипами падает ему на грудь, цепляясь широкими ладонями за плечи, пытаясь удержаться как на месте, так и в сознании. Он слишком тяжелый для того, чтобы долго тащить его на руках или плече, и даже в бессознательном состоянии брыкается, так еще хуй поймешь, сколько он крови потерял, но вроде не так уж и много, поэтому этот вариант отменяется. Как минимум, Джонатан на это надеется, когда, выглянув в коридор, захлопывает дверь, закрывает, чуть не сломав ключ, и прислоняет Тайлера к стене, сбрасывая с себя. Тот стоит несколько секунд более-менее ровно, а потом съезжает вниз по стене, заваливаясь на бок; он совсем плох: ярко-красный потек на голове, от виска к челюсти, волосы смягчили удар, но всё равно; порез на плече; рваная рана от ножа на ляжке, она не видна, но судя по пропитавшейся насквозь штанине, с которой капает, всё очень плохо. Джонатан не лучше: у самого покалечен бок и глубокие царапины на шее— зато он хотя бы может ходить, не подвертывая ногу, и позаботиться о себе и Тайлере. Сторонний человек назвал бы это простым беспокойством о напарнике, но Тайлер ему нихера не просто напарник, он помимо этого интересный собеседник, верный друг, отличный любовник, любимый муж, семья в конце концов, тем более, что это не обязательно должны быть кровные узы. Поэтому Джонатан сбрасывает рюкзаки с себя и волочется с хрипящей, слабо дергающейся, но очень ценной ношей в ванную.

В таком совместном душе нет ничего эротического, самое точное сравнение, которое можно дать, — два старых сбитых автобусом пса, которые зализывают друг другу раны, пока могут хоть это. Джонатан срезает ткань с чужой ноги, попутно толкая липкую от крови голову под ледяную воду, чтобы промыть рану и заставить Тайлера оживиться.— Что ты делаешь...О, прогресс, он хотя бы живой. Тайлер поворачивается так, чтобы струя била в щеку, и даже почти не сопротивляется, когда Джонатан крепко прихватывает его за прядки на виске и возвращает в прежнее положение. Эта необходимая жесткость заставляет его самого застонать от боли, потому что он меняет положение рук и бок снова ноет, а ткань становится тяжелее и мокрее.

— Молчи, просто, блять, молчи.

Джонатан на нервах матерится, переходя на совсем уж что-то гневное и нечленораздельное, когда рассматривает уродливо вспухнувшие розовые края, вскакивает и начинает истерично переминаться с ноги на ногу: ему нужно на пару минут оставить Тайлера тут одного, но Джонатану слишком страшно, что он в полуобмороке начнет шевелиться, ебанётся головой об ванную и поминай, как звали, но в то же время тащить его до рюкзака и обратно было бы самоубийственным и немного тупым. В итоге он выбирает первый вариант и, плюхнувшись на корточки рядом с вялым Тайлером, который еле-еле соображает, со вздохом достает серповидную иглу и нитки. “Не навреди”, — думает Джонатан, вспоминая гиппократову клятву, которая вбита в голову настолько, что даже спустя года лезет, стоит ему взяться за инструменты, потом вкалывает чуть выше неаккуратной линии пореза обезболивающее, следя за тем, как понижается уровень сероватой жидкости, пока ждет, вяжет петелькуи аккуратно пронзает кожу кончиком иглы, острым, как скальпель. Джонатан зашивает методично, несколько отстранённо, концентрируясь исключительно на процессе, потому что если он начнет думать о том, кому он помогает, то запаникует, рука предательски дрогнет — и станет только хуже. Нет, его пугает не вид крови или отвратительные на ощупь и не только раны, он видел вещи и хуже, он, блять, убивал людей ради того, чтобы на это посмотреть, но его пугает сам факт того, что он может ошибиться и сделать хуже человеку, которого любит сильнее всего на свете.

Мысли идут сплошным потоком, и, ругаясь сам с собой в голове, Джонатан и на замечает, как заканчивает с Тайлером, который так и не пришел в сознание за всё время, пока Джонатан его клепал, и начинает шить себе дрожащими руками, потому что адреналин дает о себе знать. Получается быстрее и неровнее, но ему всё равно, хотя он знает, что Тайлер — если увидит, конечно, — цокнет языком, покачает головой, самолично снимет швы и переделает по-человечески, переживая, мол, ты совсем себя не бережешь.

Джонатан заваливает Тайлера на диван в углу, потому что кровать какого-то хуя сломана, а объяснять владельцам мотеля кровавые пятна, груду оружия, разодранную мокрую одежду и двух подыхающих наемников с множеством разных паспортов, один из которых в отключке, он сейчас не намерен, а вырубается почти сразу.

***— Ты проснулся. Спасибо.

Полусонный Джонатан вздрагивает, дергаясь, потому что он точно помнит, что засыпал в кресле, так как на двоих места не хватило бы, но сейчас-то он удобно устроился головой на ручке дивана напротив бодро похрустывающего яблоком Тайлера, который развалился в одних шортах, из одежды только они и огромный пластырь на плече. Взгляд сам собой падает на швы, всё выглядит вполне прилично, воспаления нет, и Джонатан облегченно выдыхает, садясь:

— Ты про рану? Нет проблем, и ляг, тебе не стоит шевелиться много и активно ближайшие пару дней, — он тянет Тайлера не себя, мол, я тоже пойду поем, лежи, но Тайлер не дает Джонатану сделать это: подходит, притягивает к себе, с шипением садится и укладывает рядом, привычно зарываясь носом в волосы.

— Тогда ты тоже иди сюда. Я люблю тебя.

— Только потому, что я о тебе забочусь, — привычно самоуничижительно отшучивается Джонатан и получает за это предупреждающий шлепок по затылку, мол, не в мою смену. Тайлер принципиально не дает ему даже заикаться о том, что он не человек, а бесполезная херня, потому что как-то они разговорились и он очень верно заметил, что Джонатана от второй попытки суицида отделяет только тот факт, что он не думает о происходящем и себе слишком много. А еще пообещал не давать Джонатану это делать, с переменным — от многолетних установок избавляться не так-то просто, как может показаться, — успехом с этим справляется, за что Джонатан глубоко в душе ему невероятно благодарен.

— Нет. Я люблю, потому что ты — это ты, и не любить тебя в моем случае было бы кощунством, — Тайлер поворачивается на бок, гладит его по щеке и говорит максимально тихо и серьезно, хотя его, похоже, немного скрючило от боли. Так не годится.

— Понял-понял, всё. Я тебя тоже.Спи, дурак, — нарочно нейтрально шепчет Джонатан, целуя Тайлера, прикрывшего глаза, в уголок губ.

— Сам такой, — Тайлер все же не может закончить перепалку нормально, а обязательно оставит за собой даже в дружеском переругивании последнее слово, но Джонатана это не заботит совершенно, потому что он греется не только в привычном тепле тела рядом, но и под пледом, в который Тайлер любезно самовольно замотал и Джонатана, и себя, и ему так хорошо, что он ответственно решает оставить разбор полетов и решение проблем на завтра, вернее, на тот промежуток времени, который они оба зовут “завтра”: день, когда они отсыпаются, физически подживают и возвращаются к своему привычному деятельному образу жизни. А пока они оба спят, переплетясь — Джонатан старается прижаться сильнее, но не задевать рану, — ногами, руками, лицами друг к другу, уютно щекоча дыханием шею.