Глава I, или "Холод, снег, неволя и прочие неудобства республиканского тюремного лагеря" (1/2)

?На севере Ымперия с Англеанскай Рыспубликай зарылись в окопы и дубасятся между ними, та ны туда, ны суда сдвынуться не могут. Мало того, они ишо и в море на караблях стреляются. Баронства же, хлопчик, сначала пытались завалить Йеша мясом, та оно закончилось быстро, теперь решили валить железом. Дикари с Араши не могут выиграть на юге, потому шо мозгов маловато, да и корабли делают, что решето, тьфу ты , ёк-макарёк. Миралюбивыя бойцы Чаладона, хлопчик, неофыцыально ваюют на стороне союзникав, а Мерканты праваливают операцыю за операцыей. Эта мясорубка и не думает заканчиваться, хлопчик. Ымперия вывихнула челюсть, потому шо пыталась проглатить слишкам многа сразу, и обратна уже никак. Саюзники жы настолько тупы, шо умудряются катить бочку не только на Ымперию, а ещё и друх на друха. А тем временем, хлопчик, аппетит этой войны только растёт и растёт. Тьфу, может лучше па крушке пива, хлопчик??

– разнорабочий из вольных земель.Остров Малая Земля был маленьким белым пятном на востоке от безымянного полуострова в Холодном море. От Англеанской республики к острову вело два воздушных пути. Оба они значились на карте открытыми, хотя на деле гражданским запрещено было посещать остров.

Иногда в сторону Малой Земли с материка ходили дирижабли. Либо это был мрачный ?галеон?, не очень-то похожий на те, другие ?галеоны?, которые так любят в Империи Йеша, либо это был потрепанный временем и войнами ?голдфиш?, явно раньше принадлежавший какому-нибудь неудачливому имперскому капитану.

Когда в вечно затянутом свинцовыми тучами небе появлялся мрачный урод, тем, кто видел это, становилось как-то не по себе. Дело было даже не в том, что этот ?галеон? выглядел так, будто вот-вот лопнут канаты и цепи, на которых крепится гондола, и эта груда бесполезного металла весом в почти четыреста тонн рухнет на головы жителей Атмора. Просто люди знали, что обычно везут на этом ?галеоне?. Кого везут, точнее.

?Рыба? же не вызывала никаких чувств. Она просто выглядела как не раз задевавший днищем землю дирижабль. Два нижних ?плавника? были обломаны в нескольких местах, верхний криво трепыхался на ветру, а нормальным выглядел лишь ?хвост? на баллоне. На носу ?голдфиша? стояло смертоносное орудие, один залп из которого мог сбить маленький ?сквид? или хрупкий ?спайр?. Хвачха. Две позолоченные львиные головы, способные изрыгнуть десять ракет каждая, должны были сиять на солнце, но этого не происходило. Не было солнца, да и позолота вся была скрыта копотью. Одна из голов, к тому же, была сильно деформирована мощным взрывом. Имперский капитан приказал взорвать ее, чтобы она не досталась врагу. Ясно было, что после такого хвачха не работала и просто занимала место на носу ?голдфиша?.Уродливый ?галеон? сегодня был еще уродливее, чем обычно. Он шел медленно, к тому же, довольно низко. Даже стоя на земле можно было услышать дикий гул движков. Он перебивал громкий звук чьих-то голосов, неровного хора каких-то людей, что находились под самым баллоном.Каждая клетка, в которой сидело по два или по три заключенных, была маленькой, не более двух метров в ширину и длину. Высота позволяла мужчине среднего роста встать, но не в полный рост.

Мэй Эттвуд досталась клетка, которая находилась у люка, ведущего наружу. На фоне всего остального, что произошло и происходило, этот факт ее радовал. В ?каюте заключенных?, как была названа верхняя палуба, переделанная под маленькую тюрьму, было шумно.Из самых глубин доносились запахи, просто потрясающие в плохом смысле. Мэй уже смирилась с тем, что от ее товарищей по несчастью пахло потом и отходами жизнедеятельности, но не смирилась с тем, как же они любили пошуметь и поболтать. Девушка, в бессилии опустившись на колени, держась за прутья решетки обеими руками, смотрела куда-то вниз, на старые доски, которые чудом не ломались под весом тяжелых клеток и людей. А над ней и вокруг нее звучали голоса. Какие-то люди просто переговаривались между собой, какие-то громко ругались, какие-то пели свои песни, похожие на пиратские.

В одной клетке с Мэй сидела какая-то мощного вида баба, которая наверняка убила не одного человека за свою жизнь. На свою сокамерницу она смотрела, как на порождение ада. Точнее, как на имперку. Принято было считать, что типичный имперец – это человек с восточной внешностью: узкий разрез глаз, желтоватый оттенок кожи, темные волосы. Мэй частично подходила под это описание. Она была метисом, а из особенностей восточной внешности она переняла только темные волосы и специфичный разрез глаз. И она уже привыкла к тому, что ее считают иммигранткой из Йеша. Если бабу раздражало пение заключенных, а оно ее раздражало почти все время, она брала свою жестяную кружку и принималась колотить ею по прутьям решетки. От этого звука, опасалась Мэй, лопнут барабанные перепонки, и девушка оглохнет. Сколько бы раз Мэй не просила ее перестать бить кружкой о решетку, баба лишь огрызалась или даже харкала в ее сторону.

А лететь еще было долго.

От клеток, в которых сидели женщины, пахло еще одним неприятным ароматом, которым от них может пахнуть раз в месяц. От приторного запаха у Мэй кружилась голова.

Из-за гомона никто не услышал скрипа лестницы. Люк распахнулся, и Мэй непроизвольно улыбнулась дуновению свежего воздуха. На фоне прямоугольника света стояла мрачная грузная фигура надзирателя. Его злобное лицо было замотано шарфом почти до самых глаз.– Не шуметь, – донеслось от него утробное рычание.

Тут же стал слышен гул моторов и свист ветра. Все лучше, чем этот ор.И почти сразу же идиллия была нарушена каким-то заключенным:– Нача-а-альник! – проорал кто-то из глубин.Надзиратель скрестил руки на груди.– Че тебе? – снова прорычал он.– Я жрать хочу!Несколько заключенных согласно загомонили. Мэй, хоть и не начала шуметь, была согласна с ними.Надзиратель, ничего не ответив, исчез. Мэй тяжело вздохнула. А потом опять поднялся этот шум, и резкая смесь всех природных людских запахов ударила ей в нос. Девушка ослабела в беспамятстве......Кто-то бил ее по щекам. Мэй вздохнула и почувствовала, как ее последний завтрак просится наружу. Запах стоял просто невыносимый. Девушка распахнула глаза. Над ней нависло лицо этой самой грозной бабы.– Чего тебе? – поморщилась Мэй, сев нормально.

Баба не ответила, но указала на плошку, стоящую в проходе перед решеткой. Мэй присмотрелась к содержимому. В мучнистой жиже плавали не очень-то красивые куски неизвестно чего. Девушке стало еще хуже от одного лишь вида этой еды.Никто не болтал, звучало лишь чавканье со всех сторон. Иногда кашель.

– Кто хочет мою порцию? – прохрипела Мэй едва слышно. Прокашлявшись, она повторила: – Кто-нибудь хочет мою порцию?!Из клетки напротив на нее посмотрел рыжеволосый мужчина в серенькой военной форме. Его грустное лицо пересекали свежие шрамы. В его светло-карих глазах читалась просьба, чуть ли не мольба. Он поднял бледную руку, привлекая внимание. Мэй, просунув руку сквозь прутья, взяла плошку и протянула ему. Мужчина взял ее и благодарно кивнул.

После этого к ним еще раз заглянул надзиратель. Теперь сквозь гул моторов прорывался еще один звук – шелест волн где-то далеко внизу. Сразу стало как-то холоднее. Мэй поежилась.

Через пару часов начало темнеть. На их палубе ощутимо похолодало. Если кто-то говорил, из его рта вырывалось облачко пара.

– Барышня, – услышала Мэй тихий голос.

Она повернулась на этот звук и снова заметила рыжеволосого мужчину в военной форме. За ним сидел еще один мужчина, но из-за полумрака она видела лишь его силуэт.

– Ты ко мне обращаешься? – недоверчиво спросила девушка.Мужчина не ответил. Вместо этого он протянул ей руку.?Как будто хочет поцелуя?, – промелькнула в голове Мэй мимолетная мысль. Девушка зажмурилась, пытаясь отогнать от себя все подозрения насчет этого мужчины. Когда она открыла глаза, он все еще сидел с протянутой рукой.– Барышня, – еще тише повторил он.Мэй ничего не оставалось. Она протянула руку, и мужчина обхватил ее кисть своими длинными пальцами.

– Ландеберт, – сказал он. Его имя сопровождалось почти сразу испарившимся облачком.– Мэй, – робко представилась девушка.– Из империи Йеша? – Ландеберт прищурился. Он сжал ее кисть сильнее.– С чего бы? – Мэй попыталась убрать руку, но у нее не вышло.– Ты выглядишь как имперская гражданка.

Мэй помотала головой.

– Англеанская республика, – ответила она, и Ландеберт тут же разжал пальцы.Вдох. Выдох. Ей определенно не нравилось общество этого рыжеволосого.

– За внешность посадили, да? – снова подал голос Ландеберт. Он будто бы насмехался.

Мэй фыркнула.– Еще чего, – сказала она. – Какая тебе вообще разница?– Да так, никакая, – Ландеберт уставился куда-то на проход между их клетками. Казалось, он тут же забыл о девушке.– А все же? – он снова поднял свои глаза на нее.– Так ли это важно сейчас? – насупилась Мэй.

– Нет. Просто мне интересно. Сударыня, что сидит с тобой, похожа на убийцу, а вот ты – нет. Так за что тебя посадили?Мэй тихо, но грубо выругалась.– За провал, – сквозь зубы прошипела она.Ландеберт подался вперед и как-то оживился.– За какой провал? – спросил он воодушевленно.Мэй прижалась лбом к прутьям. Как же ей не хотелось говорить об этом!..– Я служила в полиции и должна была поймать одного человека. Плохого человека. Посреди задания мне поручили рулить броневиком. Я, – Мэй всхлипнула, – упустила цель, затопила броневик в реке, а с ним утонул и весь его экипаж, кроме меня. Вот и вся причина.Ландеберт понимающе покивал головой.– А я вот, – начал он, – сбежал из части. Дезертировал, говоря простым языком. За этим уже следует суровое наказание, да?

Мэй кивнула.– При побеге я ушатал дневального табуреткой. Караульного я ударил по затылку прикладом винтовки, которую я успешно стибрил у того же дневального. За мной пустили волкодавов, хе-хе, – Ландеберт провел пальцем по особенно страшному шраму на своем лице. – Догнали все же, суки.– Дезертирство хуже поражения, – сказала Мэй пренебрежительным тоном.

– Не спорю, – вяло улыбнулся Ландеберт.

Мэй хотела было прекратить этот разговор, но он не дал ей этого сделать:– А знаешь, что еще в республике считается более плохим поступком, чем поражение?– Нет, – Мэй уставилась на него как на человека, который ее просто бесит.– Инакомыслие, – Ландеберт указал себе за спину, на человека, который сидел за ним. – Не сомневаюсь, что этот парень потерял руку из-за очередного правительственного заговора.Мужчина за ним встрепенулся и ткнул Ландеберта в плечо. Мэй смогла рассмотреть выделяющиеся в полумраке белые бинты на правой руке, неестественно короткой. Девушка раньше слышала о чем-то подобном; она знала, что некоторым художникам и писателям отрезали кисти рук, а исполнителям – языки. Но вживую она никогда жертв искусства не видела.– Умолкни, – сухо попросил художник Ландеберта.

– А че? Все равно же...– Умолкни, – повторил он.Мэй непроизвольно поежилась. Здесь становилось все холоднее и холоднее.

Словно бы поняв ее без слов, Ландеберт снял свой потрепанный шарф и протянул его ей.

– Держи, – буркнул мужчина, не глядя на нее.Мэй дрожащими руками приняла шарф, благодарно кивнула и сразу же обмотала его вокруг шеи. Он сохранил тепло предыдущего носителя. Это вызвало у Мэй как радость, так и отвращение.

Спустя час мучений под нестройный хор заключенных Мэй все же задремала, положив голову на плечо сокамерницы. А та, как выяснилось, была и не против.

Мэй проснулась от звука чьего-то голоса. Сначала она не понимала, что происходит. Потом она осознала, что ее конечности замерзли. Она не могла пошевелить одеревеневшими пальцами. Все было очень плохо.– Эй, – снова услышала она этот голос. Казалось, он звучал рядом с ее ухом.Затем – легкий тычок в спину. Мэй вздрогнула, но не повернулась.– Милашка, – вслед за этими словами на Мэй повеяло смрадным запахом. Кто-то провел пальцами вдоль ее позвоночника.

Ей не хотелось двигаться и тратить энергию. Ей было так тепло и удобно, пока она спала. Зачем нужно было ее будить?– Давай согреемся... – обладатель этого на редкость противно звучащего голоса, видимо, был где-то сзади, в соседней клетке.

Мэй так и представила, как этот пока что безликий ублюдок тянется к ней, сует свои тонкие узловатые пальцы сквозь прутья... Девушка вздрогнула. Кто-то громко и пронзительно завизжал. Кем-то оказалась она сама.– Пошел прочь, урод! – закричала она и метнулась в другой угол клетки. Обернувшись, она попыталась посмотреть на этого мужчину. Она успела рассмотреть лишь то, что у него была повязка на глазу и кольцо в носу прежде, чем он скрылся в полумраке дальнего угла своей клетки.

Мэй шумно вздохнула.

Определенно, ей будет нелегко.Раздался далекий скрип. Люк распахнулся. Снаружи виднелась фигура надзирателя.– Прибыли, – сообщил он.Мэй следовала в конце длинной вереницы заключенных. Перед ней прихрамывал Ландеберт, а за ней – тот одноглазый урод, который предлагал ей согреться.

Как только Мэй ступила на трап, все мысли в ее голове испарились. Даже сейчас, когда она шла через ворота, она не могла ни о чем думать. Ей было страшно.

По сторонам от ухабистой дороги, за решетками, толпились заключенные. Мужчины с одной стороны и женщины – с другой. Вдалеке высился главный корпус; в каких-то помещениях горел свет. Мэй завидовала тем, кто сейчас был там. Сейчас она отдала бы все, чтобы оказаться в тепле и уюте.

Новоприбывших заключенных разделили на две колонны.

Мэй ощутила, как у нее дрожат коленки. Ей было страшно. Очень страшно. Даже когда она впервые подняла в воздух учебный ?голдфиш? без пушек, ей не было настолько страшно.

Ей не нравилось, как заключенные смотрят в сторону новых. Ей не нравилось, как хрипит идущий за ней мужчина. Ей не нравилось, что ее ноги погружались в снег по лодыжки.– Кламель, Николас, – услышала Мэй где-то впереди равнодушный голос. Она вздрогнула.

Человек, которого звали Николасом, стоял перед Ландебертом. Значит, скоро ее очередь.

– Имя, – еще один надзиратель, стоявший с планшетом, смотрел на заключенных сквозь защитные очки.– Чехов ди Лакер-Сфорца Ландеберт Вольфрамович, – отчеканил Ландеберт, выпрямившись.

Надзиратель хотел было записать, но что-то будто ему помешало.– Повтори, только четко, – буркнул он недовольно.– Чехов ди Лакер-Сфорца...– Ди с большой или маленькой?– С маленькой. Лакер-Сфорца через дефис, – Ландеберт кашлянул в кулак. – Быстрее, пожалуйста.– А ты мне не указывай! – рявкнул надзиратель. – Имя, по слогам!– Лан-де-берт, – Ландеберт мгновенно ссутулился, сжался и будто бы стал меньше в росте. И в весе.– Пиздуй, – надзиратель указал на узкую тропку, по которой уныло плелся Николас Кламель.

Ландеберт снова кашлянул.– Грубо, – прокомментировал он.– Пиздуй нахуй, уебок, блядь! Эстет недоношенный, блядь! – заорал надзиратель вслед Ландеберту. – Дальше, ёб вашу мать!Мэй на ватных ногах подошла к нему.

– Эттвуд, Мэй, – сказала она, опередив его вопрос.

– Умница, – надзиратель сменил тон со злого на нежный. – Не ёб вашу мать, чести не имел.Мэй хотела что-то ответить, но так и замерла с открытым ртом.

– Туда, мисс, – надзиратель указал на другую тропку. – Ротик прикройте, а то зубки заболят, и горлышко застудите.

– Да, бла-го-да-рю... – тупо выдала Мэй и поплелась в сторону бараков.– Доброй ночи, мисс! – раздалось ей вслед насмешливое прощание.

Мэй искренне радовалась тому, что у мужчин и у женщин бараки были разделены.

Ей досталось верхнее место на какой-то койке. Жесткое, холодное, узкое. Мэй не собиралась жаловаться или ныть по этому поводу, нет. Ей было без разницы. На фоне того, что с ней происходило, кровать была чем-то незначительным и маловажным.

Куда хуже ситуация обстояла с женщинами, которые спали на соседних койках. Мэй ненавидела каждую из них.Будили их весьма бесцеремонно. По всему лагерю разносился звон будто бы из глубин ада. Мэй казалось, что она только легла, а уже нужно было вставать.

Вокруг раздавались скрип коек, шуршание одеял, одежды, недовольная ругань женщин. Мэй осторожно высунула ногу из-под одеяла, но тут же засунула ее обратно. За пределами одеяла было слишком холодно.Все же пришлось пересилить себя. Мэй свесила ноги вниз, недовольно потянулась и легко спрыгнула на пол. В тумбе, которую она делила с молчаливой девушкой, спавшей под ней, она нашла расческу, полотенце и зубную щетку, положенные на аккуратно сложенную каторжную форму. Форма представляла собой закрытый утепленный комбинезон, который следовало надевать под верхнюю одежду. Рядом с кроватью стояла пара теплых зимних сапог с заклепками.

Мэй, засунув ноги в сапоги и взяв все принадлежности и одежду, поплелась в душевые.

Спустя двадцать минут появилась надзирательница. Она проводила женщин в столовую.Еще спустя полчаса их начали распределять.

Мэй должна была отправиться на кухню. Это было куда лучше, чем работать на морозе.По пути Мэй увидела Ландеберта Чехова ди Лакер-Сфорца. Он бодро шагал куда-то, закинув на плечо лопату. Куда-то в совершенно противоположную сторону уныло тащился Николас Кламель. Мэй смогла рассмотреть его красивое лицо в обрамлении коротких темных волос и аккуратно подстриженную бородку. Культя на месте правой руки так и была на перевязи.На кухне было тепло. Это место показалось Мэй лучшим местом на свете. А потом ее заставили мыть всю грязную посуду после завтрака, но все равно девушке тут нравилось куда больше, чем снаружи.

Время шло быстро.Новый день сменял предыдущий.

Мэй выполняла всю бабскую работу. Она мыла посуду, стирала вещи, мыла полы, прибиралась в бараках, а пару раз и в корпусе. Как только она добыла где-то нитки с иголкой, к ней стали обращаться заключенные, у которых в каких-нибудь местах были порваны робы. Потом и несколько надзирателей обратились к ней за помощью.В общем – Мэй зарекомендовала себя, как умелая и хозяйственная женщина. И как хороший человек. Таких любили.А Ландеберт Чехов ди Лакер-Сфорца зарекомендовал себя, как ни на что не годный, абсолютно бесполезный и ленивый работник. Кто-то поражался тому, с каким равнодушием он слушал упреки. Кто-то презирал. Большей же части было абсолютно без разницы.

Чтобы Чехов не сидел без дела, его отправили на кухню, к женщинам. Это вызвало смешки среди мужской части заключенных. Ландеберту же это было только на руку; он так и хотел заниматься ерундовой работой в тепле и в компании симпатичных леди. Или не очень симпатичных. Или же, откровенно говоря, страшных, как чума.Николас Кламель, не способный левой рукой практически ни на что, был так же, как и Ландеберт, отправлен на кухню. Он подсчитывал тонны доставляемой еды, отмечал что-то и докладывал в конце каждого рабочего дня.Так прошло несколько скучных недель.Единственным знаменательным событием оказалось самоубийство какой-то девчонки. Она подставила свою очаровательную головку под струю раскаленного пара. То, что осталось от ее ангельского личика, невозможно было описать нормальными, приличными словами.

Мэй чистила картошку. Как и Ландеберт, сидевший рядом. Иногда мимо них проходил Николас. Обычно он что-то бормотал себе под нос. Иногда останавливался, чтобы поглядеть на ход работы.

– Рутина, – бурчал Ландеберт. Его пальцы были в порезах от ножа.– Завали, – отвечала Мэй. Ее раздражали такие люди, как он.– Зато рядом со мной сидит одна из самых хорошеньких леди, которые здесь вообще есть, – Ландеберт ехидно улыбнулся и бросил на нее красноречивый взгляд.

– Спасибо, – Мэй кинула кожуру в ведро, – но нет, – очищенный клубень полетел через всю кухню в другое ведро.

– Что – ?нет?? – Ландеберт посмотрел на то, что осталось от неаккуратно очищенного клубня, вздохнул и кинул его в мусор.– Ты мне не нравишься. Не хочу с тобой разговаривать.– Почему?Мэй не ответила.

– Не болтайте, – посоветовал Николас, который опять прошел мимо них.– А че ты нам указываешь? – Ландеберт кинул в него гнилым клубнем. Тот успел увернуться.– Вы отвлекаете меня, – равнодушно ответил Николас.

– От чего? От бормотания? – хихикнул Ландеберт.Николас, пожав плечами, побрел дальше.– Барышня, – снова обратился к Мэй Ландеберт. – Как насчет... Сходить куда-нибудь? Вечерком этак лет через семь?– Нет, – Мэй точным броском закинула очередной клубень в ведро. – Ни через семь, ни через сто семь.

– Да ладно тебе! – Ландеберт кинул клубень, но не попал. – Я знаю одно прекрасное заведение в Петербурге.– Нет, – повторила Мэй.– Его не закроют к тому времени, обещаю.– Нет.Ландеберт тяжело вздохнул и прекратил попытки.

Его хватило ненадолго.– Знаешь, – сказал он минут через пятнадцать, – я всегда хотел стать капитаном.

Мэй стоило больших усилий не начать кричать на него. Она промолчала, а картофелину бросила слишком сильно, из-за чего та перелетела через ведро.

– Николас, подбери, пожалуйста! – воскликнула девушка и потянулась за новым клубнем.– Я раньше всегда читал о небесных пиратах... Так хотелось стать капитаном такого корабля.– Капитан Рыжая борода, – буркнула Мэй.– Нет, – Ландеберт ойкнул, порезавшись. – Я хотел бороздить небеса...

Пока Чехов задумчиво смотрел на порезанный палец, Мэй успела сама сходить и подобрать брошенный мимо клубень.

– У меня начали возникать странные идеи, – сказал Ландеберт заговорщическим тоном, как только Мэй села рядом снова.– Ну? – без интереса буркнула та.– Угнать дирижабль.

– Угнать? – Мэй насмешливо фыркнула.– Да, – Ландеберт все смотрел на свой палец.

– Зачем? Ты хотя бы штурвал найти можешь?– Могу, – обиженно ответил Чехов.