о ночи и об утре (мальберты) (1/2)
Поздний летний вечер наполняется звуками: сверчки стрекочут о чём-то своём, во дворе шумно переговаривающаяся компания время от времени взрывается смехом. Закрыть бы окно, чтобы не отвлекаться, но прохладный лёгкий ветерок приятно ползёт по кабинету, охлаждая уставшую голову, ерошит собранные в небрежный хвост волосы, и Альберт просто сосредотачивается. Абстрагироваться пытается, чтобы доделать то, что успел себе наметить утром, и поправляет сползшие немного на кончик носа очки.
Цифры скачут перед глазами, разбегаются, не хотят сходиться суммы со счетов, будто назло уходя то в минус, то в безбожно огромный плюс, и Алик чувствует, как от раздражения начинает чесаться местечко под лопаткой. Вздыхает коротко, успокаиваясь, и мельком смотрит на часы. Те показывают второй час ночи. Поздно уже, Миша, наверное, десятый сон досматривает.
Откинувшись на спинку кресла, Альберт прикрывает устало глаза. Вслушивается в успокаивающие звуки ночи, в тиканье часов настенных, висящих в зале, и касается пальцами гудящих висков. Последняя неделя месяца всегда получается напряжённой, и решивший попробовать в этот раз разобраться во всем побыстрее Алик выматывается до тяжести во всём теле и болящей головы. Приходится со скрипом признаться самому себе, что сегодня он уже вряд ли сможет что-то сделать.
Алик сидит так пару минут и удивлённо взгляд поднимает, когда слышит тихие приближающиеся шаги. Миша, одетый в застиранные домашние штаны, стоит у двери. Облокачивается расслабленно о косяк, смотрит взглядом текучим и плавленым, от которого всегда в груди просыпается кот – довольный и сыто потягивающийся внутри, задевающий стены рёбер острыми коготками.
Они смотрят друг на друга в тишине, и Алик непроизвольно разглядывает шрамы, виднеющиеся на обнажённой широкой груди. На левом боку, у нижней границы рёбер, виднеется самый свежий – розоватый от широкого лезвия ножа, который предназначался не Мише и на который Малиновский нарвался сам, по глупости. Подставился нарочно, зная, куда этот нож полетит, а потом выслушивал нотации, подкрепляемые аккуратными прикосновениями и выдохами судорожными куда-то в шею.
Видимо, что-то мелькает на лице Алика, потому что Миша подходит ближе, становится рядом совсем и тянет руку вперёд, чтобы снять очки с чужого лица. Мимолётно пальцами проходится за ухом, по скуле, и прислоняется к столу, отодвинув документы от края. Алик подбородок вверх поднимает, чтобы всё разглядеть – ракурс получается очень уж удачным.
– А я тебе ванну набрал.
Алик, отвлечённый маячащим перед лицом полуобнажённым телом, сначала не понимает. Хмурится недоумённо, спрашивает:– Что?– Ванну. Это такое углубление в камне, в которое можно воду набир…– Миша.
Малиновский смеётся родным хрипловатым смехом. Склоняется ниже и касается мягко губами лба, переносицы, уголка глаза.
– Сидишь тут весь день. Так и одуреть можно. Я решил, что тебе расслабиться надо.– Ванна помогает расслабиться?Алик выдыхает довольно, когда Миша резинку с волос стягивает, пальцами пряди за уши убирает и целует в губы медленно и дразняще. Малиновский тихо воркует в поцелуй:– Обычная, может, и не помогает. А та, которую я подготовил, очень даже.
– И что же в ней такого особенного?– Я.
Альберт мычит заинтересованно и с кресла встаёт. Руками оглаживает плечи тёплые, снова в поцелуй тянется и идёт вслед за пятящимся из кабинета Мишей. В ванной жарко, пар оседает на зеркале, а рубашка тут же прилипает к телу. Алик снимает её, наблюдая, как избавляется от штанов Малиновский.
Вода обжигающе горячая, и Алик опускается в неё с довольным вздохом, с весельем тихим наблюдая, как морщится и ойкает Миша. Малиновский, не любящий высокие температуры в душе, всё равно воды набрал горячей, судя по запаху, даже добавил что-то, и у Алика от этой маленькой заботы сводит что-то под рёбрами.
Ванна большая, купленная специально вот для таких случаев, и они с лёгкостью помещаются в ней вдвоём. Алик заваливается немного на плечо Миши, вздыхает умиротворённо и наблюдает, как скачут блики от лампочек на колыхающейся глади воды. Хочется лежать вот так, чувствуя присутствие любимого человека рядом, и ничего не делать. А ещё очень хочется спать, и он зевает коротко, не сдержавшись. Малиновский приобнимает, водит легонько кончиками пальцев по влажной коже, почёсывает затылок и отстраняется немного. Алик хочет было возмутиться, куда тот собрался, но тут широкие ладони касаются плеч напряжённых, разминают, проходятся вдоль спины, за кромку воды опускаются и легонько по бокам проводят.
Миша возится с чем-то позади, втирает что-то приятно пахнущее в кожу, поливает аккуратно голову из ковшика, положив руку на чужую шею, и разомлевший Алик просто позволяет ему делать с собой, что вздумается, доверчиво начиная дремать в остывающей воде. Стоит смирно, когда Малиновский его большим полотенцем оборачивает, и не ворчит даже, когда Миша легко на руки подхватывает, направляясь в сторону спальни. Только щекой прислоняется к влажной коже и чувствует, что начинает засыпать.
На периферии сознания мелькают мысли о неловком стыде, что его как ребёнка по дому носят. О том, что, может быть, Миша рассчитывал на что-то, устраивая совместные поплескушки в ванной, а уставший Алек тупо заснул. Но все мысли гаснут, когда кто-то накрывает одеялом и целует едва ощутимо в висок.