о карандашах и разговорах (братья Жилины, фоном жигори) (2/2)

Брат сопит в ответ, нос чешет запястьем и ворочается немного на узкой для двоих людей кровати. Мнётся долго, и, спутав уголок Витиного одеяла со своим, теребить его в пальцах начинает. Жила не говорит ничего. Что ему, уголка жалко?

– Это Игорь.У Вити в груди тут же клубок злости шипеть начинает и ядом плеваться. Если этот дикое болотное нечто успело всяких гадостей Серёже наговорить, Жила ему райскую жизнь обеспечит.

– Что он сделал?

– Он, ну… поцеловал.

– Кого?

– Меня.

Витя на пару мгновений зависает. Моргает в пространство, пытаясь сопоставить слёзы и поцелуй, но в голову не приходит ничего. Кроме, разве что, одного. Ощущая, как клокочет что-то угрожающе внутри, Жила спрашивает ровно:

– А ты хотел?

– Чт-…чего?Серёжа тормозит, но Витя неожиданно терпеливо для себя продолжает:– Ты хотел, чтобы он тебя поцеловал, или нет? Если он с силой…

– Нет, конечно! То есть, да, хотел. – Брат от возмущения голос повышает, и Жила тыкает его пальцем в лоб предупреждающе. – Кошмар какой, Вить, он бы не стал никогда…– Не ори. Я просто уточнил. Так чё сырость тогда разводишь?

Серёжа ворчит что-то невнятно, тянет было уголок одеяла, но Витя дёргает ткань на себя. Побаловался и ладно, пусть вон своё одеяло жамкает. Укутывается плотнее, ожидая ответа, и чувствует, как снова грустнеет Серёжа. Плечи свои опускает и вздыхает тяжело, обдавая щёку Жилы тёплым дыханием. Витя не торопит, трёт сонно пальцами глаза и дремать уже начинает, когда Серёжа тихо, едва слышно спрашивает:– Я ненормальный, да?

?Конечно, нормальные люди сгущёнку с солёными огурцами не жрут?, думает Витя, но вслух не говорит. Потому что Серёжа спрашивает совсем не об этом. Жила молчит.

– Я просто… просто хочу быть нормальным. Хочу любить девчонку какую-нибудь, а не… Но не могу. Оно само выходит. Мне после поцелуя сначала так хорошо было, потому что… Ну это же Игорь. А потом стало плохо. Я же, выходит, урод какой-то. Разлагающий элемент, деталька бракованная…В голосе Серёжи мелькают слёзы, и Жила с ноющим сердцем придвигается к нему ближе. Обнимает и брата, и их спутавшиеся одеяла, по волосам взъерошенным поглаживает, коря себя за эти нежности.

– Никакой ты не урод, понял? Красавец, прям как я. – Серёжа фыркает тихо, уткнувшись лицом Вите в плечо. – Если ты ничего изменить не можешь, то смирись и получай удовольствие. Зажимайся там втихую с лешим своим…– Витя…– И просто живи, понял? Знаешь же, что я всегда за тебя.

– Знаю.

– Ну и всё.

Серёжа, прилипала тактильная, льнёт ближе, обнимает крепко, и Жила вздыхает тяжело. Рукой грубовато по спине похлопывает, зевает и устраивает подбородок на макушке брата.

Утром они просыпаются смущённые и покрасневшие. Жила перебирается на свою кровать невозмутимо, пока Серёжа рассеянно трёт пальцами опухшие красные веки.

По устоявшейся уже традиции, они больше никогда об этой ночи не говорят.