о глупых страхах (жигори) (1/2)

На Серёже белая-белая рубашка и красный галстук, ярким пятном расцветающий на шее. У него брюки выглажены, начищены парадные ботинки и чуть отросшие волосы аккуратно расчёсаны стараниями Катерины, что вертится вокруг него уже с час. То галстук поправит, то несуществующие складки на рубашке распрямит, наклонившись ради этого так близко к Серёже, почти носом в щёку его утыкаясь, что у Игоря в животе недовольно зацветает репейник – колюче и горько.

Жилин, пожалевший уже, что согласился поучаствовать в школьном мероприятии, устало вздыхает, глаза свои невозможные закатывает, да поглядывает на Игоря взглядом вселенской печали. Забери, мол, меня отсюда, а Катамаранов в ответ может только улыбнуться ему неловко, вновь и вновь взглядом возвращаясь к Катьке, которая снова здесь, опять вьётся ужом вокруг, взглядом сверлит недовольным. Намекает, чтобы Игорь ушёл из этой тесной подсобки, оставил её наедине с Серёжей.

Шиш ей, а не уединение.

Весенняя духота накатывает через открытую форточку, сквозь окно видны заросли сирени, сладкий аромат которой наполняет всё вокруг вот уже несколько дней. Сейчас бы на речку или в лес, бегать по высокой траве и мочить ноги в прохладной речной мути. Но Игорь здесь, сидит на подоконнике, свесив вниз ноги, и смотрит, как снова и снова Катька тянет ладошки свои миниатюрные к чужому галстуку. Серёжа глубоко вздыхает, приподняв голову, и Катамаранов смотрит на открывшийся участок его шеи с точками родинок под челюстью.

Смотрит на немного бледную, не успевшую ещё загореть кожу, на похудевшее после недавно перенесённой ангины лицо и вспоминает, как тогда таскался в гости к Жилиным едва ли не каждый день, приносил то взятый из ниоткуда мёд, то любимые Серёжины книги из библиотеки. Ощущает сильное, но привычное уже желание коснуться руками волос, взъерошить их, портя эту причёску, чтобы как в лесу, когда они только вдвоём бродят по ельнику в поисках белых грибов и маленьких опят, грузно разросшихся на трухлявом пне. Вздыхает глубоко и переводит взгляд ниже, на ставшие немного шире за зиму плечи и обтянутый ремнём пояс штанов. Понимает, что задачу ?не пялиться? это ему не упрощает и решает просто смотреть в окно. Там безопасное сиреневое море и никаких Серёж.

Грузный мохнатый шмель деловито влетает в подсобку через форточку, с удобством устраивается на Жилинском плече, забавным желто-чёрным комком выделяясь на белом фоне. Игорь улыбается – Серёжа хороший, к нему часто то божья коровка на руку прилетит, то чужая собака приветственно помашет хвостом – и тянет руку в его сторону, чтобы забрать насекомое, выпустить обратно в фиолетовые пышные дебри. Он успевает коснуться нагретой теплом Серёжиного тела рубашки кончиками пальцев, когда Катька звучно, но не больно хлопает его по руке. Хмурится на него, голосом резким говорит:– Не трогай, испачкаешь.

Игорь собирается было ответить ей что-нибудь резкое, да так и не говорит ничего. Смотрит на пальцы свои, кое-где испачканные в смеси из пыли, мела и въевшейся в кожу велосипедной смазки, а потом переводит взгляд на Серёжу. Чистого, хорошего Серёжу в рубашке белой, с аккуратно подстриженными ногтями, руками целыми, без царапин и синяков, и ладонь свою опускает. Прячет, скрестив руки на груди, и, ощутив жгучий какой-то стыд, смотрит в пол. Шмель, будто почувствовав чужое смятение, шумно прожжужав, перелетает с Жилинского плеча на Катамарановское.

– Катерина!

У Серёжи голос звонким становится, когда он злится. Он вдыхает, готовясь, видимо, наговорить Кате много всего, о чём – Игорь точно знает – будет потом жалеть. Поэтому Катамаранов пересиливает себя, взгляд поднимает, смотрит прямо в потемневшие от недовольства и тревоги глаза. Говорит невнятно:

– Нич-чё, Серёг. Я пойду лучше. Никогда не любил всю эту канитель праздничную.

– Игорь, стой…– Потом встретимся.

И выходит быстро, успев урвать краем уха раздражённые интонации Серёжиного голоса, что-то говорящего Кате. Домой не хочется, и Катамаранов бродит по знакомой лесной тропе, выходит на дикий речной берег. Садится в зарослях осоки и полыни, рассматривает себя в быстром зеркальном течении. В отражении – нескладный худой мальчишка в неровно заправленной школьной рубашке и развязанном галстуке. С растрёпанными волосами, слишком длинной чёлкой, которую всё никак не найдёт времени обрезать, и в испачканной свежими мазками зелени одежде.

Наверное, рядом с ладным и красивым Серёжей он смотрится ущербно. Вот почему так часто недовольно на них косятся одноклассники и учителя. Игорь раньше слышал, как парочка взрослых сокрушались, что потерянный уже Катамаранов умницу Жилина может испортить, но значения этому не придавал. Мол, что они вообще могут понимать? Оказывается, могут.

Сокрушённо вздохнув, Игорь валится спиной на траву. Смотрит на яркое голубое небо и ощущает, как от яркости этой слезятся глаза. Знакомый шмель жужжит рядышком, приземляется на щёку, лапками своими щекотно ползёт по коже. Игорь гладит его пальцем по пушистой спинке. Думает, что шмель этот на Серёже посидел и не запачкал ничего. Вот бы и Игорю стать шмелём.

Жилин находит его тем же вечером. Раскрасневшийся, румяный весь от бега смотрит взволнованными глазами, рассказывает что-то, садясь рядом, близко так, чтобы соприкасаться локтями и коленями. Игорь от прикосновений уходит, отсаживается чуть дальше и старается не замечать, как грустнеют от этого Серёжины глаза.

Катамаранов себя пересилить не может. Он с этого дня просто боится Серёжу своего испачкать. И руками, и присутствием, и самим собой.

***Время идёт, бежит, не оглядываясь и не спрашивая, успеваешь ли ты за ним. Игорь уже мужик взрослый, не похожий на нескладного подростка, отражавшегося в глади реки. У него за плечами годы встреч, расставаний, всепоглощающей нежности и тихой, скромной даже любви.

И у него всё ещё есть Серёжа. Возмужавший, в красивой милицейской форме, но с теми же карими глазами, полными теплоты и постоянным желанием пожурить то ли за съеденную вместе с блинчиками тарелку, то ли за красноватые точечки на шее, которые с ворчанием утром приходится закрывать воротником рубашки.