IV. (1/1)

—?Ты в порядке? —?Сарп насчитывает тридцатый удар беспокойной ноги его брата о выступающую дверь шкафа в спальне.—?Да, в порядке, аби. —?И против воли яркая улыбка, пережевывающая собственную серьезность. —?Я женюсь, можешь себе представить?С каких пор это стало нормой?Брат дергает плечом, тихо отзывающимся недавним ранением, неосознанно поглаживает подарок Мелек на запястье. Опускает взгляд на тонкое сплетение, и кривая ухмылка растягивает его губы. Умут замечает, как Сарп хватается за браслет чуть сильнее, чем обычно, и понимает. Он делает так почти каждую ночь, словно в попытке снова ощутить её присутствие. Хотя бы раз.—?Она рада за тебя, кардещим. Мы рады за тебя. —?Сарп смотрит в глаза тем самым прямым ясным взглядом, когда можно прямо сейчас выложить всё, что он испытывает за последние полгода, и быть уверенным, что аби поймёт. Столько света в его глазах.Умут делает вид, что сдувает невидимые пылинки с черного смокинга Сарпа, и пока старший, шутя, отмахивается, чувствует трепетную радость. Радость, которая значит, что он может позаботиться о Сарпе так же, как его аби заботится о нём. И это никогда не исчезнет.***Любовь Эйлем прижимается к его губам с тихой осторожностью, предоставляя возможность осознать, как много времени у них впереди, как это совершенно нормально?— стоять посреди гостиной в их квартире, в теплой тишине с мягким светом ламп, чувствовать запах тела с чуть звенящим парфюмом и сжимать руками воротник помятой рубашки.—?Любить тебя?— самый правильный поступок в моей жизни,?— тихо шепчет он, уткнувшись в ключицу. Умут чувствует ее смущение, но сквозь улыбку понимает, что она не отстраняется.Слова выветриваются из его памяти от ощущения её присутствия, от осознания, насколько Эйлем заключает в себе всё самое лучшее, что есть в нём самом, и как он всё так же не может налюбоваться ею, надышаться запахом сладкой ваты. —?Когда на тебе не останется ни одного сильного волоса, ни одного сантиметра гладкой кожи. До последнего вздоха.Он смотрит на руку, которая обхватывает его поперёк груди, расслабленную и безоружную, смотрит на губы, произносящие те самые слова, которые они говорят друг другу каждый день. Умута вдруг охватывает сильное ощущение чего-то важного, где он сам неотъемлемая часть большого целого. Йылмаз уверен, что у него хватит сил для того, чтобы это осознать, переварить и осилить, потому что….? Потому что семья?— это то, что у него теперь есть. И это никогда не исчезнет.***—?Значит, прилетит сегодня,?— Умут пробует черничный джем, пока Эйлем замешивает тесто для шоколадного торта. —?Я думал, он собирался задержаться ещё на неделю.—?И пропустить день рождения младшего брата? —?фыркает она, чуть качая головой, будто услышала несусветную глупость. —?Тебе ли не знать Сарпа.Ему ли не знать Сарпа. Иногда Умуту всерьёз кажется, что пуповина, соединявшая его с жизнью в утробе мамы, вовсе не была перерезана в роддоме, а втихаря и намертво приклеилась к такому же живому обрывку его старшего брата. Иначе как объяснить это пугающее чувство беспокойства каждый раз, когда Сарп покидал город? Как ты ещё не научился выворачиваться наизнанку от переживаний, как-то спросила его Эйлем. Как описать то головокружительное чувство облегчения и вопиющей радости, когда вся семья собиралась у мамы, и Умут не спускал с брата глаз до тех пор, пока не получал уставший, но твёрдый кивок“я в порядке?? Нет, они по-прежнему воюют за последний кусок маминой пахлавы, хотя он всё чаще позволяет аби брать верх, со страхом отгоняя мысли, что это может быть его последняя радость. Они все еще дерутся за пульт в гостях у мамы, потому что смотреть телевизор на десяти делениях для Сарпа?— бред идиота, а Умут не может вздремнуть, если он настроен громче. Они до сих пор делят главное сиденье красного мустанга, и когда младший разгоняется до ста двадцати миль на ночном проспекте, Сарп орёт, что больше никогда не пустит его за руль, угрожая позвонить Барышу и упаковать горе-водителя в камеру на сутки. Но что-то меняется с каждым томительным ожиданием приезда аби домой. Умута отпускает лишь тогда, когда он точно знает, что Сарп дома, в Стамбуле, а не носится чёрт знает в каких горячих точках, ежесекундно рискуя своей головой.—?Эй, мой Меджнун,?— зовет Эйлем закрепившимся за ним прозвищем с лёгкой подачи, черт побери, того же Сарпа! —?Иди сюда.Она тянет его за руку, оставляя на подбородке сладкий поцелуй. Прижимается к поцелованному месту лбом и закрывает глаза. Умут послушно опускает взгляд, пока тонкие пальцы торопливо задирают низ футболки, и слегка вздрагивает. Карие глаза Эйлем загораются, когда она чувствует, как большая липкая ладонь ложится на её живот.—?Вот,?— неуклюже протягивает ему, чуть запинаясь от взгляда Умута. Щемит в груди. От нежности перехватывает дыхание. —?Я хотела дотянуть до вечера, но мне захотелось сейчас. Наш малыш.—?Малыш? —?как-то глупо переспрашивает Умут, а потом тает, наблюдая, как Эйлем непривычно-смущённо кивая, улыбается. Улыбается так, как никогда.Он садится на корточки, чуть касаясь лбом, осторожно трогает еще плоский живот дрожащими пальцами, которые потихоньку нагреваются от тепла ее кожи и замирает. Целует тихо, осторожно, боясь поранить. Выпрямляется во весь рост и осторожно целует её в плечо сквозь ткань футболки.—?Я думаю, что мог бы полюбить тебя,?— улыбка Эйлем становится смелее. Передаётся и ему тоже. Найти своими губами её губы и замереть, чувствуя, как они тут же перехватывают, возвращают, углубляют поцелуй. Даже не задумываясь.—?Думаю, я могла бы полюбить тебя ещё больше?— шепчет она в ответ, закрывая глаза.***—?Что ты рисуешь?Умут любил эти редкие выходные, когда можно было безмятежно сидеть в закусочной мамы, не срываясь на внеочередные вызовы, полученные стотысячным сообщением на пейджер от беспокойного Барыша, ожидая приезда брата, как любил теперь каждый день, проведенный с дочерью. У Мелек не закрывался рот, и Эйлем смешно круглила глаза на его немой вопрос, когда улыбчивые посетители начинали оглядываться на голосистую непоседу. Это ребенок шептал так оглушительно громко, что Умут еле сдерживал смех, когда прямо посреди кафе его дочь вдруг заявляла, что уедет жить к дяде Сарпу, если ей не разрешат сладкое поздним вечером.—?Па-да-вок два-де Са-пу.Она шепелявит, потому что в зубах зажат фломастер. Он гладит дочь по выгнутой от усердия спине, чуть задевая светлые волосы, на которую падают лучи дневного солнца. По костяшкам пальцев тут же скачут солнечные зайчики. Мелек неосознанно закусывает кончик языка, и теперь Умут улыбается по-настоящему. Настоящая племянница Йылмаза.—?Вы только посмотрите, сам Сарп! Ну надо же, как везёт! Почему его волосы синие?—?Он волшебник, пап,?— возмущается Мелек. Она сопит в его раскрытую ладонь, а Умуту всё равно.—?Прекрасный волшебник. Самый лучший на свете,?— тихо хвалит он, глядя на неё. Его дочь. Его безумное счастье. Немного подается вперед и целует пухлую щеку. —?Папина дочка.Мелек вдруг замирает как зверёк, поймавший что-то, спускается с его колен и через мгновение уже стучит сандалями по дощатому полу, выкрикивая с дрожащим восторгом в голосе:—?Дядя Саааааааааааарп!!!Ну наконец-то.