1. Белая лошадь и сахар. (1/1)

1.1828 год, 13 сентября.Белая лошадь и сахар. Утренним инеем заволокло всё: каменную кладку дорог и мостовых, утрене-вялую сентябрьскую траву, наружные подоконники множества окон жилых домов. Великий Петербург встретил Николая Васильевича первым осенним заморозком. Воздух был опасливо влажным, а после Москвы казался юному писателю и вовсе мокрым. Повозка, запряжённая одной породистой белой лошадью с идеально ровным шёлком хвоста, ждала юношу в тумане, недалеко от вокзала?— и это его радовало. Его близкий и единственный друг, Анатолий Ильич Куплинов, по своей традиции сдержал своё слово и позаботился, чтобы у только прибывшего Николая был и свой транспорт, и своя крыша над головой.

Направляясь с двумя чемоданами через привокзальную площадь к ожидающей повозке, писатель отметил белую стройную лошадь в утреннем тумане весьма поэтичным видением.Выйдя из-за повозки, кучер увидел подошедшего, тут же с улыбкой принимая у того чемодан. У кучера была ухоженная белая, как шерсть лошади, небольшая борода, и радушные голубые глаза, оставшиеся молодыми.—?Николай Васильевич, рад Вас видеть! —?они крепко пожали друг другу руки, а пожилой принял и второй чемодан, чтобы погрузить их в повозку. —?Можете звать меня Юрием, я на официальный лоск не пылок, —?голос был силён и громок, но не раздражал. Он напоминал по силе своей и мудрости трёхсотлетний дуб.Николай улыбнулся чуть смущённо, поправляя кожаные перчатки.—?Весьма рад знакомству.—?А я буду Вашим кучером, знаться? Меня по Вас хозяин нанял. Ну, честь имею, честь имею,?— кивнул Юрий, поставив чемоданы внутри экипажа так, чтобы те не упали во время дороги. —?Как оно в Москве? Свои порядки? Да, давно я там не был?— уж лет так двадцать.Николай, занимая место, подумал, что это мог быть вопрос риторический, но ответить решил:—?Что-то изменилось, Юрий.. —?задумчиво, со слабой улыбкой предположил он. —?Изменилась мода дамских шляпок да чистокровность запряжённых коней.Кучер смеялся глубоко и по-мужски красиво?— писателю смех был слышен с улицы, когда натянулись вожжи и лошадь с благородным тактом пошагала по пустой мостовой. Мало, кто в такую рань и мороз выходил из дома, отчего улицы были девственно-туманны, тихи и пусты, а Николай Гоголь наслаждался видом из окна.*** В комнате было сыро и прохладно, а порывы ветра из открытого окна взмывали белую штору. Скромное количество вещей было уже распаковано. Остальное имущество молодого писателя сейчас переправляли рекою на корабле.И самому себе, и Анатолию Ильичу, юноша твёрдо пообещал, что освоившись в Санкт-Петербурге, он постепенно обзаведётся и своим экипажем с кучером, и своей спальней. При бóльшем складе?— и домом. Безделье изматывало юношу, и пусть поэтичный образ статной лошади в тумане ещё прибывал в его сознании, сейчас вдохновения у Николая недоставало. Не хотелось обедать, но хотелось что-то создать. Немного растерянный, он, стоя посреди просторных покоев в ясных светло-синих тонах, пошарил в карманах костюмных брюк. В итоге, юноша выудил лишь одну маленькую конфету.Юный писатель знал?— он не напишет ни единой строчки, пока не получит кубики белого сахара. Пиджак, бережно сложенный на спинке кресла, так и остался на своём месте, а Николай отправился в столовую украдкой, в белоснежной рубашке с закатанными до локтей рукавами. Вместе с хозяевами поместье словно дремало, и юноша ступал вниз, на первый этаж, как мог тише, не желая нарушать тишину. В столовой стол оказался абсолютно пуст?— его накроют к обеду, ибо в субботнее утро завтрак был заменён долгим сном, как подумалось писателю. Он отправился в буфет.Прикусив губу, Николай аккуратно открывал и закрывал дверцы в поиске сахарницы. Он вспоминал, как в детстве, в отчем доме в Больших Сорочинцах, искал в материнской кухне сладости, прокравшись также, тайком.Когда с улыбкой юноша берёт в руки сахарницу, он вздрагивает, услышав позади шаги. В буфет зашла женщина лет тридцати, с русыми волосами, собранными в хвост лентой, и в одежде прислуги.—?Николай Васильевич? —?изумилась она. Юноша, смутившись, опустил взгляд и неуклюже хлопнул дверцей шкафа.О, как же он не любил привлекать к себе внимание, приковывать косые взгляды. Он был очень скромен, поэтому сейчас корил себя, что допустил от себя поведение какого-то мальчишки.Прислужная увидела смятение на лице застывшего гостя.—?Господин, что же Вы?.. —?осторожно спросила она. Николай на секунду поднял взгляд, разомкнул губы, собираясь что-то сказать. Отвёл взгляд обратно, но всё же сказал:—?Простите, пожалуйста,?— тихо проговорил он, неловким движением заправив тёмные отросшие пряди за левое ухо,?— мне просто.. нужен сахар.Некоторое время они молчали. Николаю казалось, что он сейчас провалится под плитку от стыда. Это же надо было так…—?Вам сахар к чаю? —?спохватилась прислужная. —?Давайте, что же Вы, я сама сделаю Вам чай! Вы с дороги устали, отдыхайте, а я всё сделаю!—?Нет-нет.. —?робко покачал головой Николай, медленно отступая к двери и прижимая к себе фарфоровый бочонок. —?Не к чаю,?— всё же посмотрев на сбитую с толку женщину уже с порога, юноша неслышно добавил:?— Простите, —?и поспешно ушёл в спальню.*** Белоснежный сладкий кубик таял во рту, а юный писатель, ткнув бумагу острым кончиком пера, всё ещё корил себя. Он не понимал, как же и почему так выходит: он, всю жизнь желая быть самым неприметным даже в тени, в результате, наоборот, попадал в самые неловкие, смущающие моменты, где был главной персоной. Это казалось нечестным и неправильным, а себе Николай Гоголь казался идиотским шутом в рубашке.?Но кто прекраснее приходит?Как утро свежее горитИ на глаза его наводит?Очаровательно стоит??Николай застыл с очередным кубиком сахара между сомкнутых губ. Выглядело подобающе, но.. может, не станет началом? Слишком откровенно для первых строк.Очнувшись на миг, он вобрал сладость в уста и, прикрыв глаза, застыл снова.

Шёпот нежно ласкал спальню:—?Взгляните же, как мило будит её лилейная рука, его касается слегка, и возвратиться в мир нам нудит. И вот в полглаза он глядит, и вот спросонья говорит…