Битая посуда (1/1)
Мне казалось, Франка всегда здесь жила. Точнее не так, этот дом был всегда ее. Не в смысле физического обладания, нет, просто он то и дело выдавал ее присутствие, то в отблесках света в широких панорамных окнах, то в теплом запахе древесины вперемежку с ароматом трав; перевязанные грубой бечевкой, они свисали с потолочных балок.Возможно, дело в том, что именно ее стараниями я нашел этот дом. Ее безупречному нюху и энергичным пинкам я обязан тем, что могу босиком выходить на веранду с гитарой и мучить ее, наблюдая закаты над виноградниками. А еще ей я обязан просто тому, что могу выходить куда-то, кроме как в окно.
Присутствие Франчески не поддавалось сомнению с первого дня. Южный темперамент дома, ее фантомный голос, теряющийся в виноградниках, ее тепло, которое делало меня живым. Она жила здесь с далекого две тысячи четырнадцатого, когда мы вместе закупорили первый бочонок вина. Франка ловко справлялась с работой, будто все это время собирала и давила виноград, а не возилась с бумажками. Мои неловкие попытки повторить ее действия встречала смехом и шутками, ничем не выдавая того, что произошло за прошлый год, будто между нами не было той самой метанойи. Следующие три года я вновь был всего-лишь другом. Никаких тайн. Только отголоски ее смеха и привкус губ в вине. Еще немного — и все это стало бы лишь сном, забылось и растворилось в реальности. Только в отличие от депрессии длинною в год, мне не хотелось забывать мою Франку. Она была моей.И когда же Фрэнни действительно переехала ко мне, я понял, насколько призрачным было ее присутствие все эти годы. Она заполнила все свои многократные эхо и отголоски в огромных пустых комнатах. Ее настоящий смех был куда звонче, а вкус губ напоминал о том, какой я дерьмовый винодел. То, что было сном, стало явью, и явь эта превзошла все призраки воображения.Я стал лучше спать. Я перестал думать о плохом, хотя до сих пор боялся потерять ее. Я стал зависим, капризен и требователен, хотя Франка всегда была щедра со мной. Как и со многими другими, нуждающимися в ее щедрости. Потому все наши маленькие ежедневные ритуалы в те короткие утренние часы, когда она в спешке покидала дом, и недостаточно долгие принадлежащие только нам ночи были так важны.Утром ее всегда было слишком мало. Особенно когда она уходила, пока я еще спал. В такие дни Франка ускользала, точно призрак, невидимая и неслышимая, боясь разбудить меня. В такие утра я больше всего жалел, что единственным знаком ее присутствия оставался след помады на губах. Я стал зависим и от утренних поцелуев в том числе. В такие утра особо остро ощущалась нехватка чего-то невыразимого и важного.Франка почти третий месяц работала над своим новым социальным проектом, который, как и все, за что она бралась, перерос в нечто намного большее. Большее, чем можно было проглотить в одиночку, но ее это никогда не останавливало. И сегодня она выступала с первой лекцией в одной из местных общеобразовательных школ в надежде на то, что шаг за шагом сможет изменить ситуацию к лучшему и привлечь внимание широкой общественности, чтобы потом протолкнуть закон в Конгресс. Три месяца я видел Франческу преимущественно уткнувшуюся носом в бумаги. Она просиживала с ними все наши ночи напролет, а утром убегала на работу раньше, чем нормальные люди вообще были в состоянии проснуться.
— Представь, что я в самом разгаре творческого процесса, — ответила она как-то на мои мягкие, но вполне однозначные намеки на то, что таких темпов не выдержит ни один человек. — Альбом записываю.Шпильку в свой адрес пришлось проглотить. Не раз и не два она спускалась посреди ночи в мою домашнюю студию, чтобы собрать с пола разбросанные бумаги и полупустые бутылки вина. Иначе утром я, не так уж и втихую пробираясь к нам в спальню, вполне мог бы несколько раз споткнуться о мусор, распластаться на полу и потом долго, поднимаясь наверх, честить чертовы бутылки на чем свет стоит. В холодные дни она приносила мне плед, в теплые оставляла на столике воду со льдом. И ни разу не сказала о том, какой я самовлюбленный говнюк, зацикленный на том, чтобы изливать страдания в собственных песнях.— Мы обязательно съездим куда-то на выходные, — пообещала она две недели назад, только не уточнила, в какие именно.
Через неделю (отнюдь не в отместку Романо) я собрал группу, чтобы поработать над новым материалом, коего за все те недели, которые я был предоставлен самому себе, набралось предостаточно.Жанин недовольно ворчала по поводу издержек и того, что я опять херю все запланированные сроки, но все равно в конце согласилась.
И вот брошенный и капризный ребенок Крис Корнер ждал сессионных музыкантов, чтобы заняться делом и не выглядеть так глупо в своих же глазах. Ожидание вместе с мыслями о собственной беспомощности и зависимости все больше накаляло атмосферу. Уже тогда знал, что лучше бы отменить сессию, но в голове звучали упреки прагматичной Гезанг, и я спустил все на тормоза.Все не клеилось с самого начала. Я настроился на провал и потому обращал внимание на каждую мелочь, которая шла вразрез с первоначальной задумкой, группа еще не успела войти в рабочий ритм, и все слабо понимали, чего я от них хочу. Час за часом мы бились над одной и той же песней, а казалось, что над все той же строчкой. Раз за разом получалось все хуже и хуже.
— Давай возьмем перерыв, — предложила Жанин и получила горячую поддержку группы. —Все слишком устали.— А лажать все не устали?!. — поинтересовался я, оторвавшись от листков с текстами, где с утра появились правки, превосходящие изначальный размер песни. — Неужели это так сложно, блядь? Или тут внезапно у всех руки вросли в жопу? Если так, то даже перерыв в полгода хер поможет!Недовольство, копившееся все эти недели, по капле каждое утро, начало клокотать и закипать гневом. Жанин молча попивала вино, пережидая вполне ожидаемый всплеск безумия. Сессионные музыканты куда менее привыкшие к тому, что творческий процесс в IAMX проходит множество стадий сродни психологическому насилию, массовому психозу и военным действиям, нервно поглядывали куда угодно, только не на меня. И только потом, на осколках кораблекрушения, мы собираем свою музыку. Творение через разрушение. И сейчас в свои права вступило последнее.Не знаю, что меня раздражало больше — привычное спокойствие Жанин или трусящиеся в суеверном страхе сессионщики. Гнев закипал, достигая своего апогея, слова, резкие и неконтролируемые, рвались наружу.— Хоть кто-то из них держал инструменты в руках до того, как прийти в студию?Жанин справедливо проигнорировала обвинения, потому что мы вместе проводили кастинг и были ответственны за команду в равной степени. И это тоже подливало масло в огонь. Я выхватил акустику из рук одного из музыкантов, задев ею бокал на столе, тот разбился о бетонный пол. Осколки вместе с брызгами вина напоминали последствия взрыва. Как кровавое место преступления в сериале Питера Ноуолка.
— Неужели так сложно взять ее в руки и сыграть то, что требуется?!Аккорды, ставшие ненавистными. Взяв гитару в руки, я понял, что больше не в силах их слышать. Только не сегодня, иначе я просто сойду с ума. Двинусь рассудком, если еще раз услышу перечеркнутые десятки раз строки.— Проще разбить ее к хуям, чем заставить вас извлечь из инструмента хотя бы один не фальшивый звук!Схватив ее за гриф, я замахнулся что есть мочи и на глазах у онемевших зрителей совершил первый удар. Удивительно легко она треснула, соприкоснувшись с полом. Слишком легко, для того чтобы унять раздражение, поэтому я замахнулся еще и еще, пока дека не разлетелась в щепки, безвольно повиснув на оставшихся струнах. Облегчение все не приходило. Я словно одержимый крушил то, что и так давно разлетелось на ошметки, пока не услышал ее крик.— Крис! — в ее голосе звенел испуг, и как только я услышал ее, гнев словно затаил дыхание. Ее большие глаза неотрывно следили за мной, и казалось, что все происходит в замедленной съемке. Она медленно опустила руки. Губы ее дрожали, а грудь взметалась вверх-вниз, будто она только что сдала стометровку.Так же в замедленной съемке я отшвырнул остатки гитары в сторону. Надо было остановиться, я хотел все прекратить и отмотать пленку, чтобы стереть из своей памяти ее напуганный взгляд, чтобы не заставлять ее испытывать то, что она сейчас чувствовала, но гнев лишь перевел дыхание, и я, как слепец следовал за ним, вновь срываясь на крик.Жанин продолжала сидеть безучастным свидетелем, только теперь следила за Франческой у меня за спиной. Ребята тоже поглядывали на нее, в то время как сам я был слишком поглощен, одержим. И когда Франка положила руки мне на плечи, я затаил дыхание вместе со всеми. Я боялся себя, но Фрэнни очевидно знала что-то большее, чем все мы. Ее ладони плавно скользнули по предплечьям вниз, заключая меня в объятия.
Гнев попал в западню, закашлялся в последних конвульсиях и растаял в ее бесконечном тепле. Она поцеловала меня и, шепча всякие бессмысленные милые глупости на итальянском, усадила на диван. Не так давно Билл шутливо остерегал меня, после того, как увидел Франческу в зале суда, что она способна усмирить любого дикого зверя. Предлагал бежать, пока не стало слишком поздно. Не лучшая из шуток Скарсгорда. Но в одном он был прав — Франка была способна усмирить всех моих диких зверей. Находила общий язык со всеми моими демонами.— А теперь сиди здесь, — сказала она тем тоном, которого боялись ослушаться даже самые отъявленные ее клиенты, и умчалась за аптечкой.Тишина в студии оборвалась, только когда Фрэнни вновь застучала каблуками по бетонному полу. Она опустилась на колени и с явным недовольством осмотрела мои босые ноги.— Ходить босиком по осколкам красиво только в метафорах в песнях, знаешь ли, — сказала она, доставая пинцетом один из осколков. Франка была внимательна и хладнокровна, когда я бы на ее месте боялся даже прикоснуться к ранам, чтобы не видеть, как она вздрагивает от боли. Она же только посматривала на меня исподлобья, когда я шипел, безмолвно напоминая о том, кто во всем виноват.Еще раз осмотрев результат работы, она отставила блюдце с осколками и взялась за бутылку антисептика. Жанин с любопытством покосилась на результат операции и присвистнула.— Такое впечатление, что Фрэнки извлекла из тебя весь гребаный бокал!— Если хорошенько присмотреться и взять в руки веник, на полу можно обнаружить то, что я проглядела, — ответила мой лечащий врач, отвлекшись от смачивания ватного тампона спиртовым раствором. Я перевел дыхание перед экзекуцией, а ребята решили принять ее слова в качестве призыва к действию, пока она не раздала команды более конкретно и доходчиво.Вокруг кипела работа, пока я позорно морщился от боли в нежных руках прекрасной Франчески.
— Кажется, ты мне за что-то мстишь, — шуткой я попытался намекнуть ей, что с промыванием ран пора бы уже и закончить.— Тебе не кажется, — охотно согласилась она, прикладывая ватный тампон к одной из царапин, и отвлеклась на горе-уборщиков:— Ковер не забудьте!— Я тут подумал, может, тебе стоит почаще приходить на наши репетиции. Кажется, тебя здесь понимают лучше, чем меня.— Постарайся меньше крушить инструменты, — посоветовала Франка, заклеивая мне ноги разноцветным пластырем с пингвинами. — Глядишь — и с пониманием дела на лад пойдут.Я буквально слышал, как мое самоуважение и уважение всей группы с треском летит в Тимбукту.— Открытый урок в младшей школе, — ответила она на мой возмущенный взгляд. — В следующий раз постарайся не ходить по стеклу. И не заставлять меня волноваться.Последняя ключевая фраза — причина мсти и пластыря с пингвинами. Наверное, сицилийской мафии никто не сообщал, что месть подают в холодном виде.
— Разгоняй побыстрее своих дуралеев, — приподнявшись с колен, прошептала она и едва ощутимо прикусила мочку уха. Ее длинные волосы скрыли от остальных мое секундное замешательство и ее хищную улыбку. — Лечащий врач настаивает на постельном режиме.Похоже, подавать все блюда исключительно горячими — главная сицилийская традиция, только вот вряд ли какая мафия может быть такой отходчивой, и у ее обещаний обязательно будет двойное дно.— И еще одно, Крис, — она обернулась, стоя на лестнице, — постарайся никого здесь не поубивать, потому что потом мне будет очень сложно объяснить произошедшее судье.?Очень сложно? прозвучало одновременно обнадеживающе и грозно, потому что мне не хотелось когда-либо услышать от нее ?невозможно?.