Традиции (1/2)
— Мы ведь договорились, что не будем разводить много шума из Рождества, — начала я осторожно прощупывать почву в надежде, что на этот раз удастся пробиться сквозь непроницаемую завесу тайны.
— Лондон имеет на тебя удивительное влияние, — Крис задумчиво глядел вперед, на суетный предпраздничный город, и поглаживал ручку на дверце автомобиля. — Начинаешь говорить шекспировскими аллюзиями.
Хотела бы я в ответ сказать, что он остается все тем же загадочным засранцем, что и всегда, но это была бы самая натуральная ложь, да и называть Корнера засранцем в английских декорациях просто язык не поворачивался. Похоже, мой чемодан с отборными ругательствами на таможне обменяли на шекспировский словарь.В каждом городе он становился немного другим. В Лос-Анджелесе был самым родным и понятным Кристофером, которого я когда-либо заполучу. В Риме нас непременно накрывало приятной ностальгией. В Берлине… я боялась этого города, боюсь до сих пор, исходя суеверной дрожью каждый раз, когда Крису предстоит ехать туда с концертом. Если бы могла, я бы навсегда запечатала и спрятала Берлин в другой реальности, которая смылась бы первым лос-анджелесским дождем начала ноября. Лондон же возвращал нас к корням. Здесь мне казалось, что я знаю его ровно настолько, насколько знала больше десяти лет назад в ночь Хэллоуина. Загадочный силуэт в полумраке многовековых декораций. Еще один поворот в неизвестность, бой курантов, предвестник сказочного волшебства, — и кэб из машины превратится в экипаж, а Крис будет в задумчивости поглаживать набалдашник трости.— В ЛА сейчас без меня зашиваются, — сожаление в моем голосе было почти натуральным. Никогда не считала себя любительницей сюрпризов, хотя в студенческие годы у меня были все шансы по крайней мере привыкнуть к ним, потому защищать опьяневших и вдвойне обнаглевших звезд в уютно-солнечной Калифорнии было предпочтительнее всего, что могло ждать меня в местной промозглой неизвестности.
— Им полезно почувствовать иногда твою незаменимость, — Крис оторвался от созерцания улиц и посмотрел на меня. — А тебе отдохнуть от чужих проблем. И почувствовать праздник иначе, чем через запах чужой рвоты у себя на одежде.
Стоило только раз так обделаться, чтобы Корнер этим вооружился и напоминал при всяком удобном случае. За все время работы это был один-единственный эпизод, и виноват был не клиент, а какой-то бухой вусмерть чудила неутешительного вида, которого вели в ту самую камеру, откуда собирались выпускать моего подопечного. Сомнительная жидкость радужной окраски излилась из него прямо на мой любимый черный брючный Theory. Невосполнимая(но вполне компенсируемая за счет клиента) потеря, если учесть то, с каким жестоким рвением я расправилась со всеми своими деловыми костюмами в далеком две тысячи четырнадцатом, дабы ознаменовать окончательную и бесповоротную победу над депрессией.— Мне иногда кажется, что твой сарказм так же безграничен, как и музыкальный талант, — хоть это было произнесено в шутку, я действительно верила в его музыку. Даже тогда, когда он сам в ней сомневался. Особенно в такие моменты. Именно потому я не стукнула его за высоколобый ответ.
— И безупречная.
— Как твой макияж перед выходом на сцену.
Никогда не завидовала мальчишкам. Не было ни одного дня в моем детстве, когда бы я с завистью смотрела на своих кузенов с ободранными коленками и в испачканной травой одежде. Я была маленькой принцессой и венцом творения, а они грязными глупыми хрюшами. Но стоило мне только увидеть, как Крис наводит лоск перед концертом — и тут же внутри воспылала невиданная ранее зависть к идеально подведенным глазам и мерцающим теням. И это если забыть о том внутреннем сиянии, которое разрасталось до масштабов безграничной вселенной, стоило ему только оказаться на сцене. Творчество. Что-то такое бестелесно-абстрактное и непонятное. То, чего самой мне так мучительно не хватало. Зато в Крисе этого добра было сполна. Творческий до кончиков пальцев. Неважно сидит ли он в студии за инструментами, пытается усовершенствовать любимые рецепты моей бабули или тащит в Ковент-Гарден через полмира.— Нет, Крис, пожалуйста, — в панике прошептала я, когда он, взяв меня под руку, уверенным шагом направился в театр. Можно было даже не смотреть на афиши, чтобы понять, куда он пытался меня затащить. — Не поступай так со мной.
— Рождество не придет без ?Щелкунчика?. Не припомнишь, кто твердил об этом каждый год, стойко выдерживая насмешки Тома и Ивана? Традиции должны продолжать жить, особенно такая, как эта.
Нонно Франциск рассказал мне об этом волшебстве, когда я была еще совсем маленькой. И хоть сама сказка казалась мне страшной до онемения кончиков пальцев, мы вместе отправились смотреть балет в Рим, когда мне едва исполнилось пять. С тех пор я давно перестала верить во всех святых и пасхального зайца, но волшебство феи Драже крепко держалось до последних лет. Беспрекословно, как африканские племена верят в свои суеверия, я верила в то, что ничего дурного не случится в следующем году, стоит только посмотреть ?Щелкунчика? перед Рождеством.В прошлый Сочельник все чары развеялись. Последние крупицы магии в моей жизни оказались такой же бутафорской мишурой, как блестки в руках герра Дроссельмейера.— Эта для меня мертва.
В прошлом году я провела Рождество в больнице вместе с нонно, пытаясь вымолить у врачей хоть кроху того самого рождественского чуда, на что они только разводили руками и с сочувствием смотрели на девушку, которой было так отчаянно плохо, что она проводила праздники у постели старика, которому они не давали и полугода. За последние десять лет мы пережили несколько операций и множество неутешительных прогнозов, которые Франциск Мадзарино стойко пережил. Но в этот последний раз не надо было быть специалистом, чтобы понять — старик не выберется.Битва была проиграна, хотя и в этот раз дедуля отказывался сдаваться. Сказав, что больничная кормежка убьет его быстрее любого рака, он потребовал, чтобы его увезли домой. В первое время мне казалось, что возвращение домой действительно пошло ему на пользу. А в нашей семье появилась новая тема для шутливых разговоров — череда сменяющих друг друга сиделок, которых нонно гнал с таким отчаянным рвением, будто они были самой смертью.
Полгода прошли, а за ними пришло что-то худшее, чем смерть. Состояние его резко ухудшалось. В хорошие дни он мог вспомнить, как его зовут и кто он такой, в плохие он даже не приходил в сознание. Франциск забывал, кто рядом с ним и почему они переехали с Филикуди. Сильный и суровый гигант превратился в собственную тень, жалкое подобие человека. Магия закончилась. Подвела меня. Прямо как я подвела его, подвожу даже этими самыми словами, но я просто не могла смотреть на него такого, слушать, как он называет меня материным именем, кричит от боли, плачет в редкие моменты просветлений. Я не могласнова и снова отвечать на его вопрос о том, как долго он пребывает в таком состоянии, и видеть боль в его глазах, боль того толка, которую не снимают опиаты.Уже больше трех месяцев я не появлялась на Сицилии. Просто не могла. По правде говоря, я даже слушать редкие разговоры родных о нем не могла. Хотелось закрыться и законсервировать свои воспоминания до того, как я увидела немощного умирающего старика, который просто не мог быть моим нонно. Потому я и наложила вето на Рождество в этом году, в этом и всех следующих. Волшебство этой поры года испарилось безвозвратно и навсегда. Крис не протестовал и принял мое решение, за что я была ему безумно благодарна, до того момента, как оказалась в зале Королевской оперы.
— Просто давай досидим до конца, а потом можешь меня ненавидеть.
— А это вообще возможно?
— Иногда мне кажется, что у тебя бы точно получилось.
Вместе с занавесом во мне всколыхнулись воспоминания совершенно другие.Вот я, маленькая пятилетняя девочка в большом Риме, где взрослые недоверчиво поглядывают на нас с нонно, безмолвно спрашивая, не испортит ли своими капризами им представление такая кроха.Вот эта кроха с восхищением наблюдает за порхающими по сцене снежинками. Они стали одним из моих сильнейших впечатлений о балете. Я не хотела быть принцессой, не хотела быть феей или знатной дамой кватроченто. Только снежинкой, причем чтобы такой мерцающей, как на сцене, что приводило зию Изет?ту в дикий восторг и открывало неограниченное пространство для фантазии над костюмом и ресурсы, над растратой коих нонно не задумывался, когда речь шла обо мне. Тогда же я пошла на балет, поздновато, чтобы танцевать на мировой сцене, но достаточно, чтобы удовлетворить пыл ребенка. Я была безутешной, когда мне пришлось оставить тренировки из-за несовместимости жесткой диеты с моим хрупким здоровьем. До сих пор с горечью смотрю на детей, задействованных в ?Щелкунчике?, в их возрасте я распрощалась с мечтой стать снежинкой навсегда.