Часть 2 (1/1)
— Удивительно, правда? — М? Элис гнется к нему как кошка, вышептывает на своем низком, грудном, зверином языке, хитро поблескивая глазами: — Мои несчастливые отношения стали причиной счастливых твоих. — Э-э... серьезно? Эрванну с набитым ртом сейчас бы не рассмеяться. Глупышка, неужели она думает, что полгода спустя все стало иначе? Исмаэль все еще шарахается вечерами, ходит по другую сторону улицы и подушку кладет поперек кровати, голову понурую зарывая в одеяла. Исмаэль все еще прячется — от него, от Жоли, от жизни. А Элис тут, нога на ногу, как ни в чем ни бывало утверждает обратное. Эрванну с набитым ртом сейчас бы не подавиться. Наивная, разве они оба не знают, что люди не отпускают столь просто? Пускай даже мертвые люди. — Он к ней на могилу ходит чаще, чем ночует в моем доме. — О... Ее губы кривятся, будто отдельно от лица сияющими подводкой глазами и улыбающимися морщинками вокруг готовятся плакать. Белая чашка корабликом тонет в ладонях, и во взгляде мелькает что-то такое же, тонущее, безнадежное. Элис виновато вздрагивает, словно его слова разрывными пулями оседают у нее глубоко внутри. — Прости. — Нет, ты прости. Неудачная тема. Эрванну с набитым ртом сейчас бы не задохнуться. Дурашливая — или дурашливый он, ведь он, только он сам во всем виноват, — как можно уверять себя день за днем, что у них все в порядке? Иллюзорные ручки Жоли плащом ложатся плечи. И, конечно, это все нереально, но... Исмаэль все еще верует. В нее единую, белую, непобедимую, верует. Переманить его в свою паству Эрванну никак не удается.
Но он... да, безусловно, как Исмаэль в Жоли, так он в него верует тоже. И потому не сдается. — Неудачная ситуация. — Неудачные мы. Они неловко друг другу улыбаются. Нетронутый чай покрывается мутной пленкой, но аппетит давно пропал. Эрванн ерошит непослушные волосы, рассеянно смотря по сторонам, после встает. Вскидывает сумку через голову и тянется к пахнущей пудрой щечке. — Спасибо за компанию, Элис. Рад повидаться. — Ты только брату ни-ни! — Да, я помню... ты все еще скрываешься, верно? Вместо ответа она льнет к его дутой куртке, пробирается за воротник. Холодным прикосновением обжигает кожу, но справиться с ознобом минутное дело. — Ты совсем замерзла! Элис нарочито медленно облизывает губы и заглядывает Эрванну в глаза, пряча нос в змеиной коже шарфа. — Ты его отогреешь, точно как и мои руки. Просто подожди немножко, ладно? Призраки, говорят, боятся тепла. Эрванн на прощание целует ее веки в синеватых прожилках, и это куда больше, чем благодарный жест.*** Исмаэль подпирает собою полки у окна, створки которого раскрыты настежь. Беспокойный ветер играет с занавесками, причесывает темные волосы и второй кожей застывает на лопатках. Эрванн готов спорить, что под расстегнутой рубашкой он чувствует себя как дома. — Куришь? Снова?.. Исмаэль даже не слушает. Молча разворачивается, падает на стул и подпирает подбородок ладонью. Брови домиком, на скатерти нераспечатанная пачка сигарет. Взгляд в никуда. Эрванн его со спины обнимает, носом невесомо дорожку прочерчивает от виска куда-то безразборчиво вниз. Под пальцами суматошно дергаются венки. — Она опять здесь, с нами? Исмаэль надсадно дышит, жмурится. Свободная рука скребет столешницу. И где-то под ребрами гаснет за стоном стон, взрывы невидимых снарядов на невидимой войне с собственным сердцем. Эрванн холодеющее ухо целует легонько и, сползая, голову на колени доверчиво кладет тому, кто отталкивает чаще, чем подается согласно навстречу. Вручает себя беззаветно. — Ничего, ничего. Исмаэль наугад переплетает их пальцы. И скулит, тихонечко, жалко. Побитый щенок, раненый волк. Эрванн закусывает губу, чтобы не вторить. Он должен быть сильным. Ради них двоих — троих? — быть мужественным, жертвенным, уверенным в каждом шаге. Мягким и всепрощающим, исцеляющим любые раны. Верным. Он будет, будет. Обязательно. Прямо в эту минуту. — Возвращайся ко мне, когда она уйдет, хорошо? Я пока подожду. Подожду, гладя тебя. Лелея тебя. Любя. Как обещал когда-то.