Часть 1 (1/1)

Осознание приходит в один совершенно обычный день и ослепляет. Исмаэль щурится, чтобы прогнать назойливый белый свет, а потом понимает — он больше не видит Жоли. Она ему больше не снится. Клавиши под пальцами ощущаются до боли знакомо, и рядом с ним снова жужжит о чем-то пространственном Элис, но все словно стало иначе. Другие окна, другие газетные полосы, другие сумерки опускаются на улицу. А вот Эрванн, что ждет у входа, — прежний. От кончиков взъерошенных волос до стоптанных пяток ботинок. Улыбается солнечно, протягивает плотно завернутый пакет. — Булочки с изюмом. Все, как ты любишь. Исмаэль толкает его к стене дома и целует, чтобы проверить. Не резко, не настойчиво — а с лаской. Слегка покореженной, немного позабытой, но все же. Эрванн удивленно хмурится. — Это ни на что не похоже. Исмаэль кивает: даже поцелуй — и тот другой. Отзывается всплеском эмоций, оставляет после себя приятное послевкусие. Они вместе полгода, и вот так вот у них [у него, Исмаэля] — впервые. Исмаэль не дожидается вопросов, просто берет за руку и тащит домой. Через горящие улочки, под визг машин и скрежет счетчика на пешеходных переходах. Эрванн за ним как на поводке, но он чувствует прожигающий спину недоумевающий взгляд. Эрванн слишком привык к его отрицанию, и принятие, и ответная забота для него — в новинку. Исмаэль ловит себя на мысли, что чуть сожалеет об этом. — Ты хочешь знать все? Я не скажу. Он бросает слова, как камни — с накалом и грубо, и Эрванн улыбается. Это ему знакомо. Тоска, помноженная на отстраненность, резкость и холодность — вот его Исмаэль, и он другим его не знал и не видел. — Ты все-таки тот Исмаэль, которого я люблю. А я уж испугался, что тебя подменили. Исмаэль ищет ключи по карманам. Тяжелые брелки, яркий желтый шар на цепочке — они принадлежат ему уже давно, и он пользуется ими чаще, чем ключами от собственной квартиры. Там тихо, пустынно, а еще не пахнет шоколадом, ванилью и книжными корешками. Исмаэлю постепенно перестают нравиться светлые широкие стены и кровать с решетчатой спинкой. Она большая, с холодным бельем и неказистыми подушками. Между ними редко удается найти Эрванна. Куда проще в его комнате и на его постели — узкой, но теплой, в объятиях учебников и безвкусно-пестрых простыней. Исмаэль считает, что их цветастые уголки некрасиво смотрятся на бледном теле с редкими созвездиями родинок. Его руки поверх выпирающих ключиц определенно выглядят эстетичнее. — Помолчи, — бросает через плечо, а сам ощущает, как ловкие пальцы заползают ему под толстовку. В Париже — ранняя весна, промозглый ветер и частые дожди. Исмаэль носит бретонские свитера поверх своей одежды, затирая их пальцами у ворота, зовет отвратительными, но не снимает. Погода явно против. Он взбегает по лестнице, и каждый шаг звонко отзывается в ночной тишине. Подошва стучит по полу, и звук этот легкий — такой, будто он не несет за собой страдания пережитых лет и вину перед Жоли. Будто воспоминания о ней превратились в пушинку. Эрванн стягивает куртку в коридоре прямиком через голову, но останавливается подождать его у двери к себе. Смотрит лукаво — словно все-все понимает, но понятливо молчит. Исмаэль кусает себя за язык, чтобы проглотить благодарность. Ему кажется, что нежные слова он обязательно скажет позже. Как только с тихим скрипом дверь запирается, он прижимает Эрванна к ее деревянной створке. — Окна расшторены, — тихо шепчет тот в поцелуй. — Это не важно. Исмаэль чувствует под пальцами его удивленную дрожь и пробирается ладонями под теплую ткань пуловера. Эрванн покрывается мурашками, и щипать мягкую кожу на его боках — удивительно-приятно. Исмаэль увлекается и не сразу замечает пристальный, внимательный взгляд. Эрванн разглядывает его душу, вытягивая ее из-за ледяной ширмы. — Что-то в тебе изменилось. Признаться в этом — сложно. Сложно подобрать слова и объяснить — в том числе, и самому себе, — что, кажется, избавился от гнета. Простил и отпустил. Вздохнул иначе.

Трудно рассказать о том, что любовь, за счет которой он эгоистично лечился, вдруг оказалась обоюдной. — Возможно. — Это не вопрос, — Эрванн фыркает, а у самого глаза темные-темные и глубокие настолько, что можно упасть и утонуть безвозвратно. — Точно говорю: в тебе что-то изменилось. Исмаэль кивает. Безумно хочется курить — он всегда умел находить язык с окружающими, но сейчас отчего-то тяжко. Ведь мальчишка напротив — он же по уши, он же страдает молча и просто надеется на чудо. И у Исмаэля наконец появились слова для того, чтобы облегчить его боль, чтобы отрастить ему крылья. Но он боится — что однажды все вернется на круги своя. И Жоли снова... он кусает губу до крови, зарекаясь вспоминать ее имя. — Ты прав. Он подталкивает Эрванна к постели, и каждое движение его полно ласки. Ему все еще сложно произнести "я, кажется, люблю тебя" вслух, и он говорит это телом. — Не сомневаюсь. Эрванн подается в руки, как котенок, и его волосы привычно заплетаются между пальцами. Исмаэль не тянет их на себя, а разглаживает — медленно и осторожно. Снимает толстовку, прижимается кожей к коже и переворачивает их обоих. Эрванн сверху, он тянется губами к шее, но Исмаэль перехватывает его на середине пути. Проталкивает язык в податливый и горячий рот и впервые не закрывает глаза. Ему не нужна Жоли — теперь это ясно. Щемящая тоска в груди прошла, исчезла. Перед взглядом — Эрванн, морщинки в уголках смеющихся губ, светлые торчащие пряди. Красивый настолько, что захватывает дух. Исмаэль гладит его нежные скулы и запечатляет в памяти все мгновения до единого. Эрванн постепенно перестает дышать. — Ты другой, — его голос почти не слышно за симфонией парижской улицы. — В чем дело, Исмаэль? Исмаэль расстегивает его джинсы, выпутывает пояс из креплений и подсекает напряженные руки. Эрванн падает ему на грудь, и это очень интимно — чувствовать его всего, от тонкой шеи и до похолодевших икр. Спасая от сквозняка, Исмаэль оплетает его своими ногами и зажимает рукой спину. — Все в порядке? Эрванн больше взволнован, чем возбужден, и это действительно трогательно, но он спугивает момент. Исмаэль шипит на него едва ли рассерженно, а потом снова примагничивается взглядом — к одиноким родинкам, к острому кончику носа и лопаткам-иглам. Выжидает, пока сердце не налаживает темп: — Все в порядке, — он решается, и это как шаг с обрыва: стремительный и смертельный. — Сейчас все правда в порядке. Улыбка Эрванна светлее солнца, и Исмаэль ловит ее в свои ладони. Ласково целует, забирая сомнения, и приподнимает на руках, садясь. Кусает линию челюсти, а потом опрокидывает на подушки и накрывает собой. И когда Эрванн зарывается руками в белое покрывало, сладко жмурится и выдыхает через рот, произнося гортанную "о", Исмаэль налегает всем телом и старается не моргать. Он такой замечательный — его бретонский мальчик, выгибается как кошка, дарит себя до последней капли. И теперь, спустя столько месяцев ожиданий и реабилитации, Исмаэлю наконец хочется подарить себя в ответ. Он касается языком алеющего уха, ловит сбившееся дыхание и честно бормочет в покрывшуюся потом кожу: — Я, кажется, люблю тебя. Эрванн заходится в немом стоне, и это последний меткий выпад. Исмаэль прикусывает бледную шею и понимает: он повержен. Победила снова любовь.