1941. Part 2. (1/2)
Через ещё два дня полного безделья, состоящих из сна, еды, чтения и приёма всех лекарств, что вечером и утром давал ему Джордж, Эдвард чувствует себя просто замечательно - накормленным, согретым, здоровым и довольным жизнью.
Пока Джордж на работе, он позволяет себе развернуть бурную операцию по уборке квартиры, чтобы усмирить проснувшуюся жажду деятельности. Джорджа никак нельзя было обвинить в неряшливости, но было очевидно, что чистоту в доме обычно поддерживал кто-то другой – третье лицо, которому, очевидно, путь в квартиру был заказан до тех пор, пока здесь находится Эдвард. Но ведь кто-то должен навести порядок?Эдвард и наводит. Вытирает пыль с абсолютно всех поверхностей, включая верхушки шкафов, перебирает и убирает на место книги, которые скопились вокруг дивана после их ежевечерних литературных дебатов. Критично оглядывает мутные, пыльные окна и решает помыть их с обеих сторон. Перебирает запасы в холодильнике, моет посуду и приступает к приготовлению ужина, посчитав, что соваться в спальню хозяина квартиры, даже под предлогом уборки, будет невежливо.Вернувшись, Джордж не сразу понимает, что не так в квартире. Но что-то явно не так. Видимо, он совсем заработался – потому что верный ответ приходит в голову только к концу ужина. Ну конечно. Никаких завалов книг и оконные стёкла такие прозрачные, что кажется, что их и нет вовсе.Приходится немного поворчать на мальчишку – чтобы поддерживать образ зануды-доктора. Эдвард лишь беспечно пожимает плечами и оправдывается тем, что оконные стёкла настойчиво просили его участия в их судьбе, а всё остальное как-то само собой получилось. Долго сохранять строгость образа не получается – Джордж улыбается и треплет мальчишку по волосам.-Кстати… - на стол перед Эдвардом ложится его паспорт и свёрнутый вдвое лист, который оказывается видом на жительство.-Так быстро?.. – изумлённо спрашивает мальчишка.Мужчина улыбается и молча кивает в ответ. И взгляд у него грустный.Эдвард должен быть счастлив. Он должен быть просто на седьмом небе от счастья. Но ему, почему-то, тоже грустно.Следующим утром Эдвард подаёт прошение на визу, а потом долго гуляет по Лиссабону и поражается тому, насколько беспечен этот город. Он будто не знает о том, что вокруг – война. Двери всех магазинов, книжных лавок и пекарен распахнуты, их витрины полны. Люди снуют туда-сюда – кто-то спешит по своим делам, несомненно, крайне важным, кто-то просто слоняется по городу, кто-то выгуливает собак, кто-то – детей. Все со всеми здороваются, кто-то делится новостями, высунувшись из окна по пояс, кто-то чем-то возмущается, где-то гитарными мотивами надрывается радио… Лиссабон жужжит как рой пчел. Совершенно беззаботных пчел, которым нет дела до того, что происходит за пределами их улья.***С момента подачи прошения на визу проходит неделя. За это время Эдвард успевает окончательно выздороветь, прочитать ещё стопку книг, съесть пару килограмм дьявольски вкусного печенья, которое каждый вечер приносил Джордж. Узнать его фамилию, возраст, то, что он был полевым хирургом на Первой Мировой и то, что он работает совсем без выходных, считая, что они ему вовсе не нужны. Разболтать ему своё настоящее имя, рассказать о том, как он жил до войны, и о том, что он, вообще-то, хочет стать музыкантом, если получится.Эдварда удивляет, как легко ему общаться с этим человеком. Он всегда был довольно замкнутым и обычно подолгу присматривался к новым людям, но для того, чтобы привыкнуть к Джорджу, хватило двух дней. Как будто они были знакомы ещё давно и просто встретились после долгой разлуки. Странное чувство – когда смотришь на человека, которого знаешь меньше двух недель – и тебе кажется, что ты знал его всю свою жизнь. А может быть, даже и больше.Иногда Эдвард думает о том, каким был тот человек, которого любил – и до сих пор любит – этот мужчина? И каким был Джордж до его смерти – без этого марева горькой тоски в глубине карих глаз.
Однажды Эдвард просто спрашивает об этом.После ужина они привычно устроились на диване и засиделись до глубокой ночи – Джордж делал какие-то записи по работе, периодически обращаясь к одному из пяти талмудов, четыре из которых в раскрытом виде лежали на столе, а пятый – на коленях у Эдварда, потому что на стол уже не поместился. Эдвард служил подставкой для важного научного труда и ещё - читал книгу про США, которую случайно раскопал в залежах шкафа.-Тебе не одиноко здесь? – откладывая книгу, тихо спрашивает он у мужчины.-О чем ты?-Ну… ты один, в чужой стране…-Мне будет в равной степени одиноко в любой стране, Эдвард, - отвечает мужчина, не поднимая взгляда, но улыбаясь уголками губ.
-Каким был тот человек? – он, на самом деле, хотел спросить не это. Он совершенно точно хотел спросить, не хочет ли Джордж чаю, или – не пора ли им идти спать, но почему-то спросил о том, о чем думал уже несколько дней, но точно не собирался спрашивать.
Поэтому он чуть прикусывает губу изнутри и с тихой паникой ждёт реакции мужчины. Тот откладывает свои письмена на стол и смотрит на мальчишку. И совсем не сердится, кажется.-Едва ли я смогу рассказать тебе правду. Ведь для меня он был самым лучшим, даже когда всё указывало на то, что это не так, - отвечает Джордж, - я могу рассказать тебе что-то, если ты задашь более конкретный вопрос.-Но… я, вообще-то, совсем не должен об этом спрашивать. Разве тебе не будет сложно?-Мне одинаково сложно и говорить, и молчать о нём.-Он – это всё-таки он, да? – спрашивает Эдвард, чуть склоняя голову вниз и смотря на мужчину исподлобья. Потому что это, вообще-то, очень неприличный вопрос. Уж точно самый неприличный из всех, что он задал за свою жизнь.Но Джордж не осуждает его за любопытство и бестактность - только улыбается тепло и утвердительно кивает. Не спрашивает о том, как мальчишка догадался – в конце концов, важно не это. Важно то, насколько спокойно и даже, можно сказать, равнодушно тот воспринимает подтверждение своей догадки. И вместе того, чтобы задавать глупые вопросы вроде ?как же так?, ?почему? и ?зачем?, он спрашивает совсем о другом.-Сколько вы были вместе?
-Чуть больше двадцати лет.Губы мальчишки складываются в удивлённое ?о?, а взгляд становится ещё любопытнее.
-А как вы познакомились? Вы оба сразу поняли, что всё, это судьба? А как можно понять, разделяет ли человек твои… кхм… - Эдвард смешно морщится и сосредоточенно трёт лоб, пытаясь подобрать формулировку.-…нетипичные взгляды на институт брака? – подсказывает Джордж и мальчишка утвердительно трясет головой.Странно. До этого момента он никогда ни с кем не говорил о Джиме. И не думал, что когда-то расскажет кому-либо их историю. Такие, как они, должны быть невидимками, а их любовь – тайной за семью печатями.Так оно и было. До этого мальчишки.-Он был журналистом. А ещё – моим соседом. Жил этажом выше - на мансарде, вообще-то не предназначенной для проживания там кого-то, кроме голубей и мышей. Это же, по сути, чердак. Но Джим каким-то образом уговорил домоправительницу позволить ему поселится там. Около полугода я пребывал в неведении об этом соседстве, пока как-то раз летним вечером ко мне в раскрытое окно не занесло несколько исписанных убористым почерком листов бумаги. И через пять минут ко мне в дверь постучался Джим, представившись соседом сверху и поинтересовавшись, не залетала ли ко мне на огонёк его статья для газеты. Так и познакомились.Мужчина пожимает плечами и улыбается, вспоминая Джима таким, каким он увидел его впервые – широкая улыбка, ярко-синие глаза, копна непослушных светлых волос, озорными вихрами торчащих в разные стороны. Абсолютно беспечный и ужасно несерьёзный тип – это было видно сразу.
-Я мог бы тогда просто отдать ему его записи – но зачем-то спросил, как же ему живётся на чердаке. Тот сказал, что просто волшебно, только за чаем приходится бегать к мисс Браун на первый этаж.А я зачем-то сказал, чтобы он забегал ко мне, если что. Это же куда ближе – особенно учитывая, что в коридоре моей квартиры была лестница, ведущая прямиком на мансарду. И если найти ключ – то Джим мог попадать в мою квартиру через проход в полу мансарды. Это был вовсе нетипичный для меня порыв, так как тогда я особо ревностно относился к своему личному пространству. Но почему-то эта идея показалась мне интересным экспериментом… В общем, ключ мы нашли. А через неделю я уже не удивлялся, по приходу с работы обнаруживая Джима у себя на кухне, обложенного рукописями, засыпанными крошками от печенья.-И ты на него даже не злился?-Злился, конечно. И ворчал. И грозился, что запру его на его чердаке и никогда больше к себе не впущу, если он продолжит сеять вокруг себя хаос. Как-то даже осуществил эту угрозу, но через три дня понял, что отвык возвращаться в пустую квартиру. Так мы начали жить вместе, по сути, расходясь по своим углам только на ночь. Через три месяца он заявился в мою спальню и обвинительно заявил, что из-за меня больше не может заснуть один. Пришлось пустить его в свою постель. Как оказалось – не на одну ночь, а на ближайшие двадцать лет. Так всё и началось. До крайности прозаично.-Самое важное всегда начинается с чего-то до абсурда обычного, - задумчиво тянет Эдвард, - такая любовь, как у вас – это же, наверное, большая редкость. Вы никогда не расходились? Никто из вас не думал о том, что нужно заводить семью? Насколько тяжело было скрывать то, кто вы на самом деле друг для друга?-Откуда в тебе вдруг появилось столько любопытства? – посмеиваясь, интересуется мужчина и Эдвард тут же смущённо улыбается, опуская взгляд на свои руки, - это не упрёк, Эдвард. Я понимаю, что ты просто очень любознательный, а на некоторые темы вроде этой едва ли можно прочитать в книге или побеседовать с первым встречным. Мы и были семьёй друг для друга, и никогда ничего не скрывали, но и не афишировали. Люди не обращали внимания – для всех вокруг мы были просто парой хороших друзей. И нет, мы никогда не расходились, хотя порой нам было сложно. Мы были этакими идеальными противоположностями – во всём, от поведения и манеры разговора, до внешности и вкусовых предпочтений… Вот и всё. Что тебе ещё рассказать?-Ты любишь его до сих пор?-Определённо да, - кивает Джордж.-А сколько времени прошло?..-Почти полгода.Эдвард смотрит на него - смотрит странно, без тени жалости или сострадания, но почти что с восхищением.-Я бы, наверное, не смог, - качает он головой.-Я тоже до сих пор думаю, что не могу, - честно признаётся Джордж, пожимая плечами.
-Но то, что ты всё ещё здесь, и то, что ты рассказываешь мне всё это – доказывает обратное.
-Да, наверное. Спасибо, Эдвард.Мальчишка улыбается и просто обнимает его.-Живи, пожалуйста. Мир много потеряет, если тебя вдруг не станет.-Мне кажется, ты преувеличиваешь, - улыбается мужчина, обнимая мальчишку в ответ и поглаживая его по спине.-Вовсе нет. Мне лучше знать.
-Как скажешь.За окном светает. Оба решают, что идти спать сейчас уже бессмысленно. Зато есть смысл в том, чтобы выйти на улицу, в тишине пройтись вверх по узким улочкам, вдыхая колючий утренний воздух и дойдя до верхней точки города, остановится на площади и обернуться как раз в тот момент, когда первые лучи солнца падают на ночную серость океанских вод, которые тут же начинают искрить голубым, синим, желтым и оранжевым. Зимой момент, когда солнце только появляется над горизонтом – единственный, когда можно увидеть Атлантический Океан во всей красе. Через пятнадцать минут солнце поднимется выше, спрячется за облаками и всполохи цвета над водой потухнут – океан вновь приобретёт свой монотонный серо-синий зимний окрас.
Но первые минуты рассвета над водами Лиссабона, единственного мирного оплота Европы, подкупающе-беспечного и обезоруживающе-щедрого на вот такие вот моменты ничем не замутнённой красоты, останутся в памяти Эдварда навсегда.Как и человек, который стоит сейчас рядом с ним.На следующий день Джордж приносит ему паспорт с визой и билет на паром, отходящий через двое суток.-Вот и всё. И никаких проблем, - улыбается он, пока мальчишка вертит в руках паспорт, рассматривая маленькую печать. Такое крошечное чернильное жизненно-важное пятнышко. Он прислушивается к себе – но не чувствует радости и облегчения в той степени, в которой их должен чувствовать человек, которому только что вручили билет в жизнь.
И он знает, почему.-Ты не думал о том, чтобы уехать тоже? – тихо спрашивает мальчишка.-Что? Нет. Это – именно то место, в котором я должен быть, - не задумываясь ни на секунду, отвечает Джордж, прекрасно понимая, почему Эдвард задаёт ему сейчас именно этот вопрос. Всё-таки за эти дни они успели довольно сильно привязаться друг к другу, - а у тебя свой путь, мой мальчик.