Запись первая: законы времени (1/1)

Я живу в мире, где время и мерило существования, и единственная валюта одновременно. Я живу в мире, где чашка кофе в среднем стоит семь-десять минут, а чтобы заработать на неё, ты вынужден тратить вполовину больше времени; где самый заурядный, базовый обед обходится в тридцать пять-сорок пять минут, поэтому позволить себе даже пятнадцать минут на его употребление — это немыслимая роскошь: ради приобретения пищи ты уже расходуешь больше времени, чем составляет его стоимость. Я живу в мире, где смерть (или как минимум старение) генетически побеждена: до двадцати пяти лет внешне люди ничем не отличаются от своих далёких предшественников, находящихся в непрерывном процессе изменения организма. Однако стоит лишь переступить указанную возрастную грань — к ровной и размеренной мелодии наших сердец примешивается чёткая ритмическая пульсация времени, ознаменовывающая для нас финиш: старение становится совершенно невозможным, а вот смерть...

Смерть видна на расстоянии одного года.

Одного года, чёткими неоновыми линиями высеченными на правой руке в виде крупного ряда зелёных цифр. В момент обретения своих жизненных часов, неумолимо истончающихся каждую секунду, я ощутил всеобъемлющую пустоту. Подобное испытывает человек, которому говорят о неизлечимой болезни и отмеряют безапелляционный срок. Когда оглашают такого рода вердикт, ты оказываешься в плену, дезориентированный и лишённый прав, абсолютно неспособный проживать каждый момент в полную силу.

Личный таймер проявился в день моего рождения: близился закат и я был углублён в редактирование статьи. Я громко ахнул от острой вспышки боли, сопровождающей ряд цифр. Коллеги оглянулись на меня, но, поняв причину, почти сразу отвели взгляд: все они были старше меня, все они успели столкнуться с бесповоротным взрослением и, очевидно, смирились с ним.

А я никак не мог отвести взгляда от равнодушного течения секунд и принять как факт то, что такое существует. И не просто существует, но и принимается.

Я оказался в плену. В клетке, выстроенной цифрами моего персонального таймера. Странно было думать о том, как я уже с завтрашнего утра буду заниматься обычными делами или, ещё хуже, спать следующей ночью.

Безмятежно спать, пока моё время, секунда за секундой, будет делать клетку для меня всё прочнее и прочнее.* * * Несмотря на заботу родителей, которые пытались никоим образом не нагнетать обстановку и не травмировать мою психику до последнего, с первых осознанных лет жизни я понимал (отнять моё зрение, как и склонность к наблюдательности и анализу они всё же были не в силах), что жить взрослым откровенно тяжело. И это была не просто пустопорожняя мысль, проскальзывающая вскользь и исчезающая бесследно, а глубинное укоренившееся осознание, точно я когда-то уже имел подобный опыт. Мои мать и отец обладали особыми силами, сверхъестественными специфическими дарами. Они позволяли им по результатам выполненной работы располагать временем в большем количестве, нежели по самым смелым меркам могли получить обычные люди — люди без привилегий. И даже при таком раскладе, разрыв между получаемым и отдаваемымпредельно ощутим. Даже при максимально затраченном в сутках времени на заработок ты в лучшем случае выйдешь в ноль.

В тот день, когда я получил своёцифровое клеймо (иначе я не могу назвать по непостижимо абсурдным причинам существующее явление), родители подарили мне четыре года. На их жизненных часах осталось по пять лет. Они уверили меня, что всё будет в порядке, ведь наша родословная защищена проявляющимся в каждом поколении даром. Я априори в абсолютной безопасности, моя способность обязательно себя проявит — так говорили родители.

(Благодаря привычке изучать окружающий мир и добывать информацию самостоятельно, я знал подоплёку происхождения одарённыхдолгие годы до серьёзной беседы с родными. Как оказалось, любая магическая способность обуславливалась не стихийными процессами, а исключительно наличием в твоём роду мистических договоров с демонами. Не было указано чётко, когда точно, до внедрения великого и могучего времени в наши тела, непосредственно в этот переломный момент или после него, но раса демонов пришла к решению, что оставлять каплю чар в ДНК человека — потеря мелочная, а извлекаемая выгода внушительная. Итак, магическая энергия передавалась из поколения в поколение, преобразовываясь в различные сверхъестественные навыки, а вместе с этим передавались артефакт с пентаграммой и информация по призыву демона. На призыв своего одарённого демон обязан откликнуться в любом случае. Призыв может осуществиться, а может и не прозвучать, но по итогу, если сделка оформляется, демон оставляет ещё одну крупицу магии в своём контакторе, которую тот передаёт своим детям при их наличии. Следующее поколение может обнаружить в себе уже две способности, а не одну, либо же одну с расширенными функциями — и по нарастающей. Созданная линия может оборваться, но это редкость, учитывая сложившиеся реалии: рано или поздно случается нечто ужаснее перспективы потерять душу. Кроме того, для демона никакого ущерба нет. Как минимум он получит душу за свою работу, как максимум — пожертвованную однажды магию в умноженном объёме и усовершенствованном виде.) Тем не менее, я прожил два года после своего вступления во взрослую жизнь, полную тягот, но ничего необычного в себе не обнаружил. Думаю, дополнительных двух лет предостаточно, чтобы наконец принять истину: я стал исключением из правила. Досадно, конечно, но жить можно. Просто в несколько раз труднее. И, хотя мне удалось избежать первородной силы потрясения и ужаса, ранящей восприимчивые юные умы, я никогда не смогу избавиться от трёх чудовищных истин. Разница между получаемым и отдаваемым колоссальная. Жизнь имеет цену в предельно чётко прописанных цифрах.

Мы вынуждены умирать при изобретённом бессмертии. Кто-то решил, что имеет право так цинично и мерзко играть, распоряжаясь человеческими жизнями. Что ж, вызов принят.

Я, Хельм Свордштайн, не остановлюсь, пока не перепишу правила этой абсурдной игры до основания.