Глава 6. Плывя по течению (1/2)

Юноша свернулся в позе эмбриона на жесткой, грязной кровати, расположенной в игровой комнате Коровина.

Слезы катились по его щекам одна за другой, оставляя за собой влажные борозды. Мисаки задавался немым вопросом: как у него вообще остались слезы?

В конце концов, учитывая, что он пережил, он был удивлен, что вообще способен на какие-либо эмоции.

Не смотря на стреляющую боль, которую он испытывал, Мисаки съежился в себя еще сильнее. Он отчетливо слышал, как его мучитель радостно напевает какую-то незаурядную мелодию, принимая душ в соседней комнате. После всех действий Коровина, его жизнерадостное посвистывания было полностью перекрыто оглушающим эхом его собственных криков, которые до сих пор звенели в его ушах.

Мисаки старательно закрыл свои уши ладонями, будто надеясь, что это поможет избавиться ему от криков, похожих на галлюцинации обезумевшего разума. Он прикрыл свои опухшие глаза, лежа на окровавленных простынях, в попытке спастись, укрыться, сбежать от всех ужасных видений того, что с ним сотворили, хотя он прекрасно понимал, что ЭТО навсегда запечатлелось в его памяти.

Мисаки свернулся так сильно, как только возможно, обхватывая себя за колени, будто пытаясь стать настолько маленьким и незаметным, чтобы совсем исчезнуть. Он пошел на сделку, которую предложил ему Коровин, отдав ему свое тело. Но это было недостаточно для похитителя, Коровин впал в безумие, он взял, что хотел... и брал... и брал...

Это продолжалось часами.

На его коже не было ни единого миллиметра, который не приносил бы мучительной боли. Его спина и туловище горели от глубоких следов, осталвенных острыми ногтями Коровина. Его ярость доходила до того, что мужчина делал паузы во время их трахания просто для того, чтобы вычистить соскобленную кожу из-под его ногтей. Он содрал так много кожи с него, что с трудом мог более ухватиться за тело своего молодого пленника, оно было потное и испачканное в крови.

Кроме того, Коровин кусал его в самые незащищенные места, и его стройная фигура была теперь полностью покрыта темно-фиолетовыми синяками.

Мисаки просто напросто не смог бы сбежать сейчас, даже если бы он захотел. Садист оставил отпечатки своих зубов даже в основании его ног. Теперь они пульсировали так сильно, что юноша сомневался, сможет ли он вообще когда-нибудь ходить также, как раньше. Не то, чтобы он мог вообще ходить: Мисаки чувствовал, как из его разодранного, травмированного ануса текут различные по своей консистенции жидкости: кровь, смазка и сперма. Боль от многочисленных толчков его похитителя пронзала его кишечник и мучительной болью оседало внизу живота.Видя все это перед глазами, казалось, будто Мисаки может просто задохнуться в беззвучном рыдании.

Еще один всхлип бездонного отчаяния вырывался наружу из искалеченного после грубого насильственного минета горла и юноша начал задыхаться.За все то время, пока Усаги-сан и Мисаки были вместе, он никогда не просил его "обслуживать" так, как он был вынужден ублажать Коровина.

Жалкий стон сожаления слетел с губ Мисаки. Он так сильно желал, чтобы на месте его похитителя был Усаги-сан. Так сильно...Конечно, юноша знал, что его кролик мечтал об этом, и он планировал когда-нибудь это сделать. Горе Мисаки усилилось от одной мысли о том, что первый человек, которому он "добровольно" сделал это, пойдя на сделку, был никто иной, как Владимир Коровин. Это осознание было спусковым крючком, чтобы он твердо решил для себя: когда он вернется домой, то будет ублажать Усаги-сана до тех самых пор, пока у него не закончится сперма, чтобы вкус семени его любовника навсегда перекрыл воспоминания об этом насильственном акте со стороны этого психопата.

Как будто, внутренне соглашаясь с этой мыслью, живот Мисаки сжался. Он судорожно вздыхал от боли, когда его израненное тело было охвачено мучительными спазмами. Слабо, но Мисаки попытался подняться, когда его живот свело, и вся сперма, которую его похититель испустил в его горло, вырвалась наружу.

Мисаки рвало так много, что он был готов поклясться: в скором времени все его внутренние органы выйдут наружу.Длинная слюна, наполненная семенем Коровина свисала с его распухшей, раздутой нижней губы. В таком опустошенном состоянии он даже не мог застелить окровавленными простынями остатки блевотины, что, несомненно, могло расцениваться его похитителем как еще одно нарушение правил и заслуживало бы очередного наказания.

Мисаки почувствовал, как его мысли блуждают, пьяные от боли и травмы. Он снова закрыл глаза и обнаружил, что его уставший мозг возвращает его в первый раз, когда Усаги-сан его коснулся.

Возможно, со стороны это выглядело насилием: автор сам напал на него, против его воли.

Но он знал другую правду.

Юноша вспомнил, как впервые увидел Усами Акихико: какой-то писатель, который должен был его обучать, в зловещей манере навис над его братом. Все время после этого инцидента Мисаки пытался убедить себя, что он испытывал отвращение к поведению этого человека, хотя, на самом деле, с того самого первого момента, когда он увидел его, он был глубоко удивлён.

Обрывки воспоминаний о лучшем друге его брата мучали Мисаки в течении нескольких дней с того момента, хотя Мисаки старался никому об этом не говорить. В то время он был слишгом напуган, чтобы признать: то самое ощущение, которое сразило его при виде лобызаний брата и его лучшего друга было не отвращение.

Это было желание.То же самое произошло и в первый раз в квартире Усаги-сана. Найдя ту самую книгу, где были в самых ярких красках описаны неприличные действа между его братом и писателем, Мисаки был возмущен, что имя его братика так легко и непристойно использовалось в этих паршивых "книжонках". Хотя на самом деле его поведение было вызвано еще и жгучей, неосознаваемой им ревностью, но на тот момент он был совершенно не готов справиться с этими чувствами.