Часть 4 (1/1)

Когда Загрей просыпается, рядом никого нет. Он потягивается и садится в кровати. Одеяло сползает до пояса, и нагота напоминает обо всем, что случилось вчера.Он обнимает колени и упирается в них лбом, перебирая воспоминания, как сокровища. Столько заботы, столько удовольствия: отец спас его, отец носил его на руках, занимался с ним любовью, говорил, что испугался за него и не хотел потерять, сидел с ним, забыв о работе, пока Загрей не заснул. Словно все мечты осуществились разом.Как что-то настолько прекрасное может оказаться неправильным? Неправильное - их споры, их стычки, словесные и с оружием, неправильное - тяжелое презрительное молчание Аида, вечные попытки Загрея вывести его из себя и злое удовлетворение, когда удается.Но тогда, в объятиях друг друга, это больше походило на исцеление. Будь у Загрея хоть малейшая надежда, что можно оставить все как есть, не раня мать, его не сумели бы прогнать из Подземного мира все герои и чудовища вместе взятые.Он вздыхает и выбирается из постели. Одежда, высушенная и приведенная в порядок, лежит на кушетке. Надев ее, Загрей окидывает придирчивым взглядом отражение в зеркале. В нем что-то не так, как обычно, - а может, поменялось восприятие.Он никогда не чувствовал себя таким сильным без чужих даров. Что-то пробудилось в нем - дремлющая мощь, отголоски которой он чувствовал всегда, но теперь, после соприкосновения с Мглой, ощутил в полной мере. Эта энергия, непоседливая, горячая, пульсирующая в его жилах, гонит его вперед, толкает попробовать себя в бою. Загрей косится на входную дверь. Нечего и надеяться, что Никта позволит ему отмолчаться на этот раз. Отец тоже едва ли пощадит - начнет распекать из-за Мглы, а когда надоест, зашипит, чтобы Загрей держал себя в руках, больше не лез к нему, чтобы подумал о приличиях, о матери...Понятно, что ему важнее Персефона. Он тосковал по ней много лет, вынужденный заботиться о ребенке, которого даже не хотел заводить. Пришло время избавить его от этого бремени, дать ему отдохнуть и побыть с женой.Мать огорчится, узнав, что Загрея больше нет в Доме, но для нее тоже так будет лучше: пусть лучше думает, что ее сын - непостоянный придурок, чем узнает правду. Отец сумеет ее утешить и убедить, что Загрей не стоит ее слез: ему нет равных в искусстве представлять сына в неблаговидном свете.Они любят друг друга намного дольше, чем Загрей существует. Они справятся без него.Вместо того, чтобы выйти из покоев, Загрей сворачивает во внутренний дворик.- Давно не виделись, малец, - говорит Скелли. - Ты в порядке? Не то чтобы время здесь что-то значило, но дрыхнуть несколько суток подряд на тебя не похоже.- Зато прекрасно выспался, - ухмыляется Загрей. В груди словно дыру пробили, но с этим он свыкся.Он берет Стигийский меч: самое привычное оружие, то самое, с которым он пытался сбежать в первый раз, когда еще надеялся, что будет легко. Он так и не находит в себе сил расстаться с печатью мертвых, но берет с собой и цветок граната, подаренный матерью.Он будет скучать. Он уже скучает, о боги...Игнорируя Пакт о наказании, Загрей выпрыгивает в окно. Сила кипит в нем - не позаимствованная у далекой родни, но его собственная, и мертвым не одолеть воплощение жизни, стремящееся покинуть их обитель. Не приняв ни единого дара, он продвигается по Тартару едва ли не быстрее, чем обычно.В последнем зале его ждет Мег, хмуро постукивая рукоятью кнута по ладони. Загрей до сих пор не может отогнать неуместные ассоциации, когда это видит. Столько жарких ночей, еще больше - обид...Их отношения были обречены с того момента, как Аид привел ее и сказал, что Загрею пора стать мужчиной. Чтобы вырастить что-то кроме боли и недоверия на таком фундаменте, им надо было оказаться намного лучше, чем есть.- Чего ты там мнешься, - усмехается Мегера. - Иди сюда и дай мне с тобой расправиться.Она взмывает в воздух, разворачивая крыло, и атакует сверху. Она довольно предсказуема - или Загрей дрался с ней слишком много раз. Сейчас ей не всегда удается даже его оцарапать.- Ты двигаешься иначе, - замечает Мегера. Ее кнут запаздывает на долю секунды, не успевая вытянуть Загрея от паха до подбородка. - Кто тебя благословил? Я не узнаю эту силу.- Она моя собственная.- Смешно, Заг, - без тени улыбки откликается Мегера, и точный выпад прокладывает прямой путь к ее сердцу. Она успевает только выругаться, и ее уносит Стикс. Загрей остается в одиночестве посреди арены.Мег вздохнет с облегчением от того, что ей больше не нужно будет заступать ему дорогу? Или будет скучать по их схваткам и разговорам в комнате отдыха? Она начала теплее к нему относиться - может, даже согласилась бы попробовать снова, если бы он был достаточно упорен. Если бы его это интересовало.Может, когда-нибудь потом.Асфодель - неизбежные ожоги, красно-рыжее мерцание лавы, запах гари, въедающийся в кожу и одежду. Дорога чуть сложнее, сам Загрей - слегка притомился, но ничего, с чего нельзя справиться.В Асфоделе его нагоняет Танатос, как всегда, до невозможности деловой:- Давай покончим с этим побыстрее, у меня мало времени, - он сдергивает косу со спины, преграждая путь группе бескровных. Танатос - смерть неумолимая, но неторопливая. Чтобы убивать быстро, надо учиться убивать быстро. У Загрея было достаточно практики, чтобы наловчиться, и из соревнования он выходит победителем.- Когда я был в Доме в последний раз, то слышал, что ты какое-то время не делал обходов и не выходил из своей комнаты, - он протягивает Загрею пульсирующее сердце кентавра. - Все в порядке?- Да, просто надо было отдохнуть. Взять перерыв. Представляешь, я даже отоспался.- Ты и сон? - губы Танатоса трогает слабая улыбка, и его взгляд задерживается на лице Загрея, словно он засмотрелся.Танатос редко кому улыбается. В разговорах с Загреем иногда у него становится такой голос, что хочется сгрести этот недоверчивый комок нервов в объятия - правда, поступи он так в реальности, Танатос наверняка бы запаниковал и исчез.Танатос нравится ему, но сейчас совсем не то время и обстоятельства, чтобы разбираться, что это за чувство. Будет ли он зол, что Загрей ушел, не предупредив его? Наверняка. Но Загрей не может сказать ему причину, по которой решил бежать, и не хочет видеть неизбежное осуждение. Ничего, они наверняка еще встретятся позже, на поверхности - когда пути назад не будет, станет легче объясниться.Элизиум - самый сложный отрезок пути. Умелые воины со щитами и в броне, накопившаяся усталость и раны. Но Загрей успешно проходит и его.- Харон, ты же позаботишься о Скелли, если что? - спрашивает он, добравшись до храма Стикс и завернув туда, где стигийский лодочник расположил свою лавку.Харон озадаченно наклоняет голову, выдыхая клуб сиреневого дыма вместе с вопросительным хриплым звуком.- Просто спросил на всякий случай. Он неплохой парень, и его помощь была полезной.Харон кивает.- Спасибо. Ладно, я пошел. Береги себя!Тоннели сатиров, красная живая кровь, из-за которой убивать становится пугающе легко: оказывается, он может останавливать сердца. Хлебнуть мутной воды из фонтана, взять набитый падалью мешок - и можно идти договариваться с Цербером. Тот чует неладное и тоскливо скулит, облизывая Загрею руку.- Прости, дружок. Но я правда должен.Цербер не принимает извинений, но все же неохотно освобождает путь наружу.- Отец, я не хочу драться. Не сегодня, - Загрей развоплощает меч, глядя в спину Аида, который притворяется, что ему интересней смотреть на воду.- Мне показалось, ты в отличной форме, учитывая, как стремительно ты бросился бежать, - отзывается Аид. Ледяной ветер треплет его волосы и рвет с плеч плащ.- Да, не жалуюсь... если вдруг тебе правда интересно.- После того, как ты чуть не убил себя, мне следовало заложить чертово окно в твоих покоях камнем. В пределах Дома труднее найти способ себе навредить. Хотя, думаю, ты бы справился и с этим, лишь бы досадить мне, верно, мальчишка?- Послушай, мне жаль, что я заставил тебя волноваться...- Волноваться за тебя - самая бессмысленная трата сил, которую можно придумать, - Аид разворачивается, смеряя его сумрачным взглядом.- Было приятно увидеть, что тебе не все равно, но я этого не планировал, - Загрей разводит руками. - Ты знаешь, чего я хотел добиться. Я и этот побег-то начал, чтобы проверить, могу ли теперь выжить на поверхности. Пожалуйста, отец, давай хоть раз не будем грызть друг другу глотки и притворимся, что у нас нормальная семья.- Нормальная семья? - Аид редко смеется, но, когда это происходит, впечатление остается гнетущее. Да и поводы он выбирает не самые веселые. - Сын, раздвигающий ноги перед собственным отцом - это нормальная семья?- В той же степени, в какой и отец, у которого на этого сына стоит. Я же сказал: притворимся. Конечно, я могу выпустить тебе кишки и потом пойти на прогулку сам, но неужели тебе самому не любопытно, как далеко я смогу уйти?Аид раздраженно вздыхает. Загрей не может на него насмотреться. Можно повременить с уходом до следующего раза, можно дотянуть до возвращения мамы, урвав напоследок столько отцовского тепла, сколько получится. Но хватит ли ему тогда решимости? Или он снова начнет изобретать отговорки, медлить, страдать и обманывать Персефону, пока не сорвется и не сотворит что-то ужасное?- Пошли, - говорит Аид.Снег шипит под их ногами. Ветер пронизывает до костей, и Загрей ежится. Он давно не был на поверхности так долго и без необходимости драться, когда от напряжения пот заливает глаза, что совсем забыл, каким кусачим бывает холод.Они добираются до обрыва. Загрей всегда задерживался здесь, когда шел к матери, и смотрел, как первые солнечные лучи прорезают тьму. После того, как Персефона переселилась под землю, он начал умирать раньше - так ни разу и не добрался до ее домика.Аид останавливается и стягивает шлем, зажимая его под мышкой. Загрей встает рядом. Небо светлеет, и показывается сияющий краешек солнца, заливая розовым океанскую гладь.С непривычки слезятся глаза. Загрей украдкой бросает взгляд на отца: тот щурится, в остальном выражение его лица непроницаемо. Он не отрывает глаз от восходящего светила. Он всегда отрицал, что хотел бы властвовать над морем или небесами вместо Подземного мира, но все-таки...Короткая соломинка. Мрачный мир мертвых вместо рассветов и закатов, вместо бескрайнего океана и бездонного неба. Бесконечная работа вместо пиров и развлечений на Олимпе.То, что он не может даже покинуть свои владения, что он заперт в них, несправедливо. Так же несправедливо, как и то, что Кронос решил сожрать своих детей, а не растить их и защищать, как полагается отцу. Так же несправедливо, как, должно быть, ощущался для Аида уход Персефоны.Всю жизнь вытягивать короткую соломинку. Делать не то, что хочется, а то, что должен. Довольствоваться тем, что уготовило провидение, судьба, Мойры - и не роптать и не пытаться ничего изменить. И считать, что это единственный верный способ жить, пытаться научить собственного сына тому, что жизнь - это потери, труд и необходимость защищаться.Загрей задыхается от жалости.Почувствовав взгляд, Аид поворачивает к нему голову:- На что ты пялишься, мальчишка?- Я люблю тебя, - выпаливает Загрей. - Хочу, чтобы ты знал. Хоть между нами все и вышло паршиво, ты все же мой отец.Аид поднимает бровь, глядя на него с откровенным недоумением. Ну да, на что он вообще рассчитывал.Аид вдруг болезненно кривится, прижимая пальцы к переносице. Загрей знает этот жест: первый признак того, что царство мертвых заявляет права на тебя - головокружение и давящая боль.- Кровь и тьма... - бормочет Аид. - Я успел забыть, это происходит.Потом подтягиваются тошнота, ломота во всем теле, слабость, начинает ныть сердце. Они усиливаются, пока не становится невыносимо терпеть.Тогда приходит Стикс.Загрей прислушивается к своим ощущениям: ничего особенного, только холодно, и глазам неприятно от света.- Ты ничего не чувствуешь, - Аид смотрит на него с подозрением.- Верно. Похоже, не зря спускался во Мглу.- Проклятье... - отец пошатывается, но с негодованием отпихивает Загрея, когда тот тянется его поддержать. Ладно, пора переходить к главному. Он вздыхает и говорит:- На самом деле, я позвал тебя сюда, чтобы попрощаться.- Что? Маленький мерзавец, ты говорил, что не сбежишь!- Я говорил, что не хочу, - поправляет Загрей. - Это правда. Но вариантов лучше у меня нет. Я люблю тебя, и не только как отца. Я люблю маму. Я хочу, чтобы вы были счастливы, но так получилось, что я с рождения приношу вам несчастье.- Да что ты... - хрипит Аид.- Выслушай меня, пожалуйста. Сначала я появился на свет мертвым, и это стало для мамы последней каплей. Я был для тебя напоминанием о ней, потом стал разочарованием. Потом подтолкнул тебя к запретной связи. Я - источник многих твоих проблем, но хочу перестать им быть и уж тем более не хочу стать им для мамы. Я не смогу удержаться и не бороться за твое внимание, если останусь дома. Рано или поздно мама заметит, что что-то не так. Не хочу даже думать, насколько ее ранит правда. Нельзя этого допустить, так что я должен уйти.- Ты понятия не имеешь, что за мир ждет тебя за пределами царства мертвых.- Значит, пришло время узнать. Мгла помогла мне по-настоящему стать богом крови - буду разбираться, что это значит.- Отправишься на Олимп к родне? - Аид выглядит изможденным и еле стоит на ногах. Печальное зрелище. Времени осталось совсем немного.- Нет. Во мне достаточно Тьмы, чтобы скрыться от их взгляда. Я пойду своей дорогой. Не надо меня искать, ладно? Я вернусь, когда буду готов, но это будет нескоро. Передай маме, что я ее люблю, и позаботься о ней.- Стой, чтоб тебя... Я тебя не пущу. Я не разрешаю тебе уйти!Но Подземный мир уже тянет Аида обратно. Он тяжело обрушивается на колени.- Я вырос, отец. Ты уже давно не решаешь за меня. - Загрей опускается рядом и обхватывает руками его лицо. - Прощения просить не буду, но надеюсь, что ты понимаешь.Не давая ответить, он прижимается губами к губам Аида, врывается в горячий влажный рот, жадно скользит языком по его языку, ловя угасающее дыхание, пока не чувствует привкус железа - и соли, но то его собственные слезы.Он отстраняется, и Аид падает в снег. Его тело растекается алой водой и уходит в мерзлую землю, просачиваясь глубже и глубже, чтобы слиться с потоком Стикса и вернуть повелителя мертвых царству, которому он принадлежит.Загрей поднимается на ноги. Вся поверхность открыта перед ним. Весь солнечный, неизведанный мир, когда-то желанный, но больше - нет. Загрей хочет домой.Боль в груди - совсем настоящая, будто и впрямь кровоточит рана от чего-то, вырванного с корнем.***Никта понимает, что что-то не так, по его лицу. Они слишком давно друг друга знают, чтобы Аид мог ее обмануть показным спокойствием. Она не выказывает ни волнения, ни удивления, узнав новость, - только голос становится холоднее.- Меня беспокоит, что это похоже не на взвешенное решение, а на бегство, - произносит она отрешенно. - В Загрее много Тьмы, которая скрывает его перемещения, но, пока он ушел недалеко, Танатос может попытаться его найти.- Не вижу смысла, - устало говорит Аид. Больше всего он хочет, чтобы Никта оставила его в покое. - Я не могу дать мальчишке то, чего он хочет. Это тупик. Может, ему и правда будет там лучше.Воплощение ночи задерживает на нем непроницаемый взгляд.- Не накручивай себя и не сдавайся раньше времени, Аид.- Я не нуждаюсь в твоих советах, Никта.Она пожимает плечами и исчезает. Аид садится за стол. Разворачивает перед собой чистый пергамент, придвигает чернильницу. Он старается быть хладнокровным, хотя мысль, что он может снова остаться один, парализует.Персефона еще на Олимпе, нужно ее известить. Без сомнения, она отправится искать сына. Найдет ли? Она упорная, а Загрей не знает поверхности, но он может заручиться поддержкой кого-то из дальней родни... допустим, Персефона все же преуспеет. Она останется с Загреем или начнет уговаривать его вернуться домой? Загрей будет врать и упираться. Раскусит ли она его? Аид не может просчитать будущее. Слишком много вариантов, один хуже другого - Мойры никогда не были к нему милостивы. Не зря у него было дурное предчувствие насчет отъезда царицы. Загрей, маленький паршивец... починить то, что виделось безнадежно сломанным, лишь затем, чтобы снова поставить под удар.Нет, говорит совесть. Он, конечно, маленький. И, без сомнения, паршивец. Но вот чем винить его в том, что объединение семьи было таким кратким, лучше посмотреть в зеркало и спросить себя, кто не смог сказать нет еще в самый первый раз. Кто не смог отказаться от теплого родного тела, предложенного владельцем лишь потому, что тот не знал, как еще удержать интерес отца.Аид разглядывает поверхность пергамента, словно ожидает, что слова проступят на нем сами. Кончик пера дрожит, потому что дрожит держащая его рука.Он вспоминает, как сидел за этим же столом, потрясенный и оцепеневший, после первого успешного побега Загрея, и думал, что никогда не увидит его снова. Вспоминает, что испытал, когда во Мгле плечо сына под его ладонью оказалось холодным, словно мальчишка умирал - умирал там, где не работают законы сотворенного мира, где нет связи со Стиксом и смерть окончательна.Он уже не помнит, когда сын стал константой в мире, изменившемся после ухода Персефоны. Загрей был единственной семьей Аида - ребенком, в котором он не испытывал потребности, нерадивым наследником, болезненным напоминанием о жене. Аид перекладывал его воспитание на Никту, обучение воинскому мастерству - на тень знаменитого героя, а сам только требовал, требовал и требовал, не поощряя за успехи, не утешая после неудач, наказывая ледяным презрением за слабости.Он злился на Персефону, которая не захотела остаться с ним, на себя - за то, что не решился ей помешать, на идиота Зевса, поставившего их в отчаянное положение. Аид старался не срываться на сыне, но подавляемого гнева было так много, что это оказалось неизбежно.Иногда он и впрямь думал, что наглый мальчишка с разноцветными глазами - причина всех его бед. Иногда хотел извиниться и остановить неуклонное отдаление, но не мог переступить через себя, и все шло как шло: отчаявшись пробиться сквозь защиты отца, Загрей наращивал свои. Отчаявшись добиться одобрения, делал ставку на ярость: поджигал ковры и хвост Цербера, плевал на обязанности, препирался с Аидом по любому удобному случаю - так тот обращал на него хоть какое-то внимание.Загрей был совершенно невыносимым подростком, который незаметно превратился в чуть остепенившегося, но по-прежнему нахального взрослого.Аид к нему привык - такому, как есть. Он сам не видел, насколько привязался, пока Загрей не ушел в первый раз, оставляя отца Стиксу - со всей непомерной гордыней, с застарелой болью, с закостенелыми представлениями о том, что верно и что нет. Тогда ему повезло, Загрей вернулся. Но теперь...Похоже, не имеет значения, что он делает: пытается удержать сына дома силой, работает над тем, чтобы стать лучшим родителем, тащит Загрея в постель - мальчишка все равно ускользает. Аида недостаточно. Так же, как его оказалось недостаточно для Персефоны, которая и сейчас вернулась не ради него - ради сына.Видят боги, он старался, как мог. Видят боги, все было напрасно. Неверные решения копились, пока их масса не исключила саму возможность перемен к лучшему и осталось лишь пожинать последствия.Уход Персефоны в свое время оставил слишком глубокую рану. Она так и не зажила до конца, и с тех пор любая угроза потерять кого-то близкого бьет в то же место, вызывая слепой животный ужас. Аид почти сломался, когда Загрей сказал, что уходит. Почти начал умолять: не бросай меня, я слишком хорошо знаю, что будет дальше. Не заставляй меня снова через это проходить.Если бы ему не помешала гордость, если бы он сказал это вслух, остановило бы это Загрея? Может быть - если бы он счел это проявлением любви, а не эгоистичной заботой Аида о своем разбитом сердце, которой оно на самом деле было.Он не рискует доверить бумаге все, что нужно рассказать, хотя написать о том, как совратил сына (или все же позволил тому себя соблазнить?), было бы куда легче, чем произнести это вслух. Хорошо, что ему вряд ли придется это сделать - если уж искать хоть что-то хорошее в этой ситуации.Он пишет, что Загрей сбежал, что теперь он способен выживать на поверхности, что он где-то там, а Аид не может отправиться его искать. Закончив, Аид запечатывает письмо и вручает Харону, чтобы тот передал его Гермесу, который регулярно доставляет души на берег Стикса рядом с храмом.Интересно, Персефона возьмет на себя труд написать ответ или сразу сорвется на поиски? Подключит ли к ним Деметру? Если та узнает, что он делал с ее внуком, то оставит Подземный мир без царя - и Аид даже не уверен, что будет сопротивляться, если она за ним явится.Он раздраженно стонет, запуская руку в волосы. Несколько теней, проплывавших мимо, в ужасе исчезают. Задумчиво перебирающий струны лиры Орфей сбивается с ритма.Нет смысла тратить время на переживания. Неважно, что натянутые отношения между ним и сыном оборвались - словно лопнувшая струна хлестнула и оставила его, рассеченного до мяса, истекать кровью. Неважно, что Персефона снова потеряна для него. У него есть работа, есть долг, ответственность. Он бог мертвых, он обязан за ними присматривать - это единственное, что остается неизменным сквозь все горе и утраты.Аид принимается за разбор документов - методично, словно он одна из адских машин, обеспечивающих работу Подземного мира. Иногда, поднимая голову, он ждет, что вот-вот из купальни выйдет знакомая фигурка, брезгливо отряхнется и двинется к отцовскому столу. Потом наваждение рассеивается, и Аид вспоминает, что ничего уже не будет как прежде.Затраты на ремонт упадут: больше некому без устали разрушать комнату за комнатой. Больше не нужно выделять из казны деньги на найм проклятых, чтобы те пытались остановить его сына. В тоннелях под храмом снова расплодятся крысы и сатиры-культисты. Цербер может спокойно спать на своей лежанке.У Аида больше нет причин выходить на поверхность. Он может работать сутками, неделями, не отвлекаясь на мелочи вроде еды или сна. Или перебранок с сыном. Или моментов близости с женой: занятий любовью в супружеской спальне и разговоров в ее прекрасном саду - чего ему будет не хватать больше?Аид - правитель и верховный судья в загробном мире. Он оценивает тяжесть преступлений, совершенных душами при жизни, и распределяет мертвецов по регионам своих владений, он улаживает разногласия между обитателями царства, ему подчиняются палачи-эринии. Он знает все о мерах наказания и о справедливости.Как профессионал Аид умеет быть объективным. Одиночество - подходящий приговор для такого лжеца и труса, как он.Дом ощущается опустевшим, стылым и неживым - как и полагается резиденции владыки мертвых. Персефоне здесь было невыносимо, Загрей чувствовал себя не на своем месте. Им будет лучше на поверхности. Вдвоем, без Аида.Он не станет пытаться их вернуть.