Часть 1 (1/1)

Когда Загрей возвращается к жизни, ему никак. Отрешенные мысли тяжело ворочаются в голове, и он благодарен алым водам Стикса - за передышку, за то, что они на время вымывают боль.Он должен быть счастлив. Его родная мать, царица Подземного мира, вернулась домой, им больше не грозит война с Олимпом, семья примирилась, Аид больше не пытается усадить его за проклятые бумажки, побеги стали его официальной работой. Но ему только хуже.Расставание с Мегерой далось ему легче: он дорожил их отношениями, сожалел, что она не захотела остаться с ним, но не было этого ужасного чувства пустоты на месте, где раньше жило что-то важное.Загрей обожает мать. Он сделает ради нее что угодно, вытерпит что угодно, ни за что не предаст ее доверие. Однако, когда он видит, как она стоит за плечом отца, наклоняясь, чтобы рассмотреть лежащие на столе документы, когда ее тонкая рука касается его, когда она тихонько говорит ему что-то на ухо с лукавой улыбкой и жесткое выражение лица Аида смягчается...Он хочет быть на ее месте.Аид любит Персефону. И то, что он поддался, когда Загрей поцеловал его в первый раз, одурев от неожиданных объятий, то, что они делили постель после, объяснялось просто: Загрей напоминал ему о ней. Теперь же, когда она вернулась, напоминание перестало быть нужным.Загрей открывает глаза, чтобы увидеть плотное багряное марево. Уши забиты тишиной, тело кажется невесомым, пока поток не выносит его на дно купальни. Он медленно встает на ноги, чтобы подняться по ступенькам.- О, снова смерть от естественных причин, - зевает не впечатленный Гипнос.- Добро пожаловать домой, мальчик, - доносится гулкий голос с противоположного конца зала, и Загрей вздрагивает. Цербер лениво приподнимает одну голову. Персефоны не видно. Загрей идет к отцу, но не останавливается перед его столом и проходит вправо.- Мой добрый подрядчик, думаю, пришло время установить новую статую возле западного балкона, - Загрей высыпает перед ним добытые самоцветы. Тень кивает и заверяет его, что работы будут выполнены в ближайшее время.- В Доме скоро будет не протолкнуться от твоих дурацких статуй.- Я не теряю надежды когда-нибудь пробудить в тебе чувство прекрасного, отец.Аид хмыкает без интереса. Разговор закончен.Все вернулось на круги своя, словно и не было времени, когда Загрей мог пригласить его к себе в покои и тот бы пришел. Иногда и впрямь кажется, что Загрей сам себе это придумал - пока он не ловит предупреждающий взгляд отца, когда приближается к матери у него на глазах. Как будто Загрей способен разбить ей сердце рассказом о том, что между ними было. До ее возвращения он уверял отца, что она бы их поняла, но сейчас, глядя на то, как она счастлива, лучше откусит себе язык, чем огорчит ее.Скорее всего, она сейчас в саду, думает он, гладя ту единственную голову Цербера, которая допускает подобную фамильярность. Нужно туда заглянуть. Но сперва посмотреть, нет ли на Западном балконе Танатоса. Его компания Загрею все еще приятна, хотя грязная тайна и отделила его от друзей, которых он не хочет в это втягивать.Балкон пуст. Загрей вздыхает. Надо идти в сад, однако он не может отыскать в себе сил на достаточно правдоподобную улыбку, чтобы мать поверила, что...- Ты в порядке, парень? - окликает его Ахиллес.Загрей пожимает плечами.- Наверное, сэр.Ахиллес знает. Загрей заходил в отцовскую спальню мимо него, он слышал, что происходило потом - его пост недалеко от ее дверей, - и видел, что Загрей остался на ночь (возможно, это был день - не то чтобы это имело значение под землей). Условным утром после Ахиллес поймал его, когда он пытался незаметно проскользнуть к себе, и спросил:- Как ты, парень?- Я... все хорошо, - Загрей тревожно переступил с ноги на ногу, не зная, какой реакции ждать от наставника.- Твой отец ни к чему тебя не принуждал? Если он позволил себе слишком много, ты всегда можешь обратиться к Никте за защитой.- Нет, сэр. Я сам этого хотел, - Загрей заставил себя посмотреть ему в лицо: нужно было понять, на что рассчитывать. Но ничего, кроме удивления и беспокойства не увидел. Стало легче - чуть-чуть.- Береги себя, принц, - грустно улыбнулся Ахиллес. - И, если хочешь поговорить, я всегда здесь.- Спасибо, но не сейчас, - пробормотал Загрей, прежде чем сбежать.Наверное, теперь время пришло. У него накопилось столько несказанных слов, что они обжигают глотку.- Мы можем поговорить, Ахиллес?- Конечно.Чтобы суметь начать, Загрею приходится выпить полный кубок вина. Только тогда нервная дрожь сменяется теплом и уходит спазм, сдавивший горло. В комнате отдыха никого нет, кроме шеф-повара и торговца, но он все равно понижает голос почти до шепота.- Я... ты знаешь, что случилось между мной и отцом перед тем, как вернулась мама.- Да, - Ахиллес внимательно смотрит на него. Загрей благодарен ему за отсутствие отвращения.- Это случалось не один раз. Я влюбился. В него, - выталкивает он из себя, не глядя на потрясенного наставника. - Знаю, как это звучит.- Любовь не щадит никого, - после небольшой паузы качает головой Ахиллес. - И с тобой она обошлась особенно жестоко. Но послушай: он твой отец. - Загрей только морщится. Ему уж точно не надо об этом напоминать. - Я помню, сколько слез ты пролил в детстве от того, что он был к тебе холоден. Возможно, ты пытаешься другой формой близости возместить все, чего он не давал тебе всю твою жизнь.Загрей кивает. Ахиллес прав, но лишь наполовину. Загрей скучает по губам Аида, по соприкосновению их обнаженных тел, по разделенному на двоих удовольствию. Может, дело и правда в том, что их семейные отношения безнадежно далеки от идеала. Но есть что-то еще, какая-то поломка в рассудке Загрея, заставившая его хотеть кровного родственника.И он не может этим поделиться. Стыд надежно запечатывает его губы и не дает рассказать о том, как отчаяние и ревность выпивают из него последние силы. Он должен быть счастлив, что мать вернулась, а не желать вернуть прошлое.- Тебе может стать легче, если вы с отцом сблизитесь иначе. Это может быть какое-то занятие, которое требует совместных усилий. Он начал относиться к тебе мягче после возвращения царицы, так что не отмахнется от предложения.- Его ничего в этой жизни не интересует, кроме мамы и работы, - кривится Загрей. - Наверное, я мог бы ему помочь с документами или хотя бы попробовать. Поверить не могу, что я это говорю.- Хорошая мысль, парень, - улыбается Ахиллес - человек, который во многом был Загрею отцом в большей степени, чем Аид. - Но не забывай и о себе. Не занимайся тем, от чего тебя воротит, только ради чьего-то одобрения.Загрей лишь безрадостно усмехается:- Этот этап я прошел еще в детстве.Распрощавшись с Ахиллесом, он хочет было прошмыгнуть к себе, но улавливает краем глаза движение в конце коридора и застывает, глядя, как мать тянет отца за руку в направлении спальни. И он, на несколько голов выше, раза в три шире в плечах, послушно дает жене себя увлечь.Я тоже так хочу, думает Загрей. Просто прийти к нему, просто попросить. Быть важнее дурацких бумаг. Важнее того, что подумают другие.Кровь и тьма!Он разжимает пальцы, которыми вцепился в запястье другой руки. На коже остаются лунки от ногтей. Он недолго смотрит на них и впивается ногтями в руку снова. Боль отрезвляет, но она слишком слабая после бесчисленных ударов, рубленых и колотых ран, укусов, ожогов - всего, что ему достается в избытке каждый день.Загрей заходит в свои покои. Хорошо, что теперь, когда Никте открыт путь к Хаосу, она реже бывает в Доме. Он все время опасается, что она заметит, что с ним что-то не так, но пока этого не происходит. Когда Никта дома, она тоже выглядит счастливее от того, что Персефона снова с ними, и, наверное, та оттягивает ее внимание на себя. Он сглатывает горечь, хотя ревновать к матери еще и Никту - это слишком.Потерзав лиру душераздирающими аккордами, не складывающимися в мелодию, он проходит в оружейную, где обитает возможный свидетель всего, что происходило в спальне. Загрей до сих пор не знает, слышал Скелли, как неловкие разговоры между отцом и сыном переходили в горизонтальную плоскость, или был в то время в Эребусе.Загрей почти не лукавил, когда говорил отцу, что ему все равно, что подумают об их отношениях его друзья. На волне эйфории от того, что эти отношения были, он смог бы вынести, даже если бы от него отвернулись все остальные. Но сейчас он сгорает от стыда и обиды - покинутый, забытый, ненужный при наличии оригинала суррогат. Это так жалко: любить собственного отца, зная, что взаимности не будет, что Аид воспылал к нему страстью лишь из-за того, что скучал по Персефоне, на которую Загрей похож, что все пришло в норму, кроме него самого.- Не хандри, малец. Прыгай в окно, задай жару теням и вытряси всю дурь из папеньки!- Непременно, Скелли.Загрей разглядывает полку с сувенирами от друзей и прочих неравнодушных, но так и не заменяет ни на что печать мертвых. Он не расстается с ней с тех пор, как получил от Аида. Использовать ее во время грядущего побега и отвлекать отца от матери было бы верхом бестактности, но его греет само наличие печати, закрепленной на хитоне на манер броши, сама возможность попросить благословение. Будто это приближает его к Аиду, сокращая пропасть между ними на полшага.Он выбирает побольше условий в Пакте, чтобы пришлось сосредоточиться на выживании, а не на мыслях о том, так ли Аид нежен и ненасытен с Персефоной, как был с ним. Хочется кричать. Хочется превратить все вокруг в обломки и пепел, потому что он так же выгорел и сломался внутри.Итак, еще один побег.Загрей пролетает несколько залов, без труда уничтожая проклятых, пока не застывает в тишине очередной комнаты, очищенной от врагов. Он стискивает печать ладонью, не способный сопротивляться прошивающей насквозь тоске, и думает об отце. О том, как тот позволял ему забраться себе на колени, как ребенку, о низком голосе, в котором привык слышать раздражение - как же приятно было, когда Аид просто разговаривал с ним, не насмехаясь и не поучая, - о том, как оттаивал его суровый взгляд, когда он смотрел на распростертого под ним сына, и о том, как страшно было довериться и как восхитительно - получить в награду неожиданную бережность.Тогда казалось, все налаживается.Даже когда отец приволок его, раненого, в свою спальню, швырнул на кровать и начал раздевать, игнорируя сопротивление... он остановился, потому что Загрей не хотел. Это странное воспоминание, одновременно стыдное и сладкое: Аид, как бы ни был разъярен, не довел дело до конца. Послушал Загрея. Есть что-то нездоровое в том, насколько тот ему за это благодарен.Того, что Загрей чувствует, слишком много. Оно не помещается в нем, распирает до боли, и у него вырывается жалкий сломанный звук - не то всхлип, не то стон. Он запрокидывает голову и смотрит в далекий свод, заменяющий Тартару небо, пока не высыхают подступившие слезы.Не глядя, что впереди, он врывается в следующий зал, разрубает напополам разбойника, развоплощает ведьм одну за другой - им хватает всего пары ран, - пока тишина не наступает и здесь, оставляя его наедине с отчаянием.Рядом возникает дар, сияющий розовым. Загрей криво усмехается.Когда он впервые осознал, что любит отца сильнее, чем следовало бы, то начал избегать благословений Афродиты: не хотел, чтобы она узнала. Но она, конечно, знала и так. И он не был готов, принимая дар Ареса, услышать ее голос, лукавый и безмятежный:- Я рада, что вам с дядюшкой Аидом удалось сблизиться. Мне было так грустно от того, что вам никак не удавалось поладить!Загрей чуть не умер в следующей комнате, потому что все никак не мог перестать прокручивать ее слова в голове.- Тебе нечего смущаться, юный бог, уж я-то знаю, что любовь не терпит запретов. И я не из тех, кто разбалтывает чужие секреты направо и налево, - заявила она, когда он все же осмелился выслушать ее послание. - Наслаждайся оттепелью в ваших отношениях и ничего не бойся!Но оттепель была краткой, и теперь Афродита так же безмятежно дает другие советы.- Любовь непредсказуема, юный бог, и часто заканчивается именно тогда, когда нужна больше всего. Главное - не отчаиваться и не забывать, что она сладка, но не уникальна. Если чье-то сердце холодно к тебе, ты всегда можешь пойти за утешением к кому-то другому!Возможно, она смеется над ним - вполне в ее духе. Не может же она говорить такую чушь всерьез. К кому ему идти? Кто может заменить ему отца?Загрей побеждает немногословную Тисифону и прорывается в Асфодель. Враги здесь сильнее, магма повсюду, но он продолжает двигаться вперед сквозь боль и усталость. Это еще терпимо, в Элизиуме будет хуже. Он выучил путь наверх и пределы своих способностей так хорошо, что, вероятно, мог бы дойти до поверхности с закрытыми глазами. Нет никакой необходимости делать обходы так часто, найденные им уязвимости в защите Подземного мира требуют времени на устранение, но он просто не может сидеть дома, где нечем отвлечься от мыслей.Островок Эвридики - всегда приятный сюрприз от Мойр. Загрей приободряется, думая о ее песнях и угощениях.Сегодня Эвридика не одна: вместе с ее голосом над Флегетоном разносится голос Орфея. Он продолжает петь, пока она готовит для Загрея и пока тот торопливо ест, жалея, что не может позволить себе смаковать каждый кусочек. В последнее время в его жизни не так много радостей, а это - определенно одна из них.Эвридика по-хозяйски приглаживает встрепанную гриву Орфея, и, глядя, как в ответ на прикосновение освещается изнутри его лицо, Загрей ничего не может поделать с завистью. Почему он не мог влюбиться в кого-то... в кого угодно, только не в родного отца? В кого-то, кто мог бы ответить взаимностью, в кого-то, чью любовь можно было бы заслужить, если приложить немного терпения и упорства...Он добирается до гидры и побеждает ее, пробивает себе путь сквозь Элизиум, уничтожает сатиров и грызунов в храмовых тоннелях - эта часть пути наверх всегда вызывает в нем чувство вины: они живые, они умирают по-настоящему. Отец считает их паразитами, но кому они вредят в пустом храме?Загрей отдает Церберу лакомство и выходит наружу, ежась от ледяного ветра. Небо сегодня затянуто тучами, угрюмое и беззвездное, нависшее над храмом темным мутным куполом. Глядя на него, Загрей чувствует себя маленьким и потерянным.Аид оборачивается к нему - сын титанов, он на несколько голов выше Загрея, чья кровь на четверть разбавлена кровью смертного. Может, в этом все и дело? Может, потому он и не может найти свое место, свое предназначение, свою роль в пантеоне, потому отец и разочарован в нем? Но ведь у Персефоны, наполовину смертной, есть и предназначение, и настоящая божественная сила, ей поклоняются смертные - а значит, дело в самом Загрее. Это с ним что-то не так.Он не хочет поднимать на Аида меч. Бывают дни, когда он переполнен обидой и горечью до краев, и они выплескиваются гневом, но сейчас он чувствует апатию.В их схватках нет смысла. Бросается ли он на отца, пытаясь выместить гнев - я тебе не нужен, ты пользовался мной, так получай! - или воспринимает это как рутину, работу - нет ничего странного, что его рутина включает в себя патрицид, иногда по несколько раз в сутки, верно? - это ничего не меняет. Аид никогда не любил его и не полюбит. Все подачки, которые он бросает ему сейчас - портрет на доске почета, "хороший бой", обращение по имени вместо безликого "мальчик", - ничего не значат. Всего лишь видимость, всего лишь необходимость мириться с присутствием Загрея в Доме и попытка создать впечатление, что их отношения меняются к лучшему, когда на самом деле...Аид бьет туда, где долю секунды назад стоял Загрей, но тот уже у него за спиной. Аид успевает обернуться и уйти от удара, и меч лишь оцарапывает ему бок вместо того, чтобы нанести рубленую рану. Загрей подныривает под круговой взмах, но отвлекается и упускает возможность атаковать.На шее Аида красуется характерное темное пятно. Свежий след чужой страсти - не так давно Загрей оставлял на нем такие сам.Он вдруг не слышит ничего, кроме оглушительного биения пульса в ушах. Когти, стиснувшие сердце, душат последнюю волю драться. Чувство, которое он никак не мог осознать, оформляется в простую мысль: он хочет умереть. Он больше так не может.Он намеренно пропускает выпад, и копье отца пришпиливает его к стене, как булавка бабочку. Загрей ухмыляется, приветствуя знакомую боль от проломленной грудной клетки, от обломков ребер, вонзившихся в нежные внутренности, и смотрит в глаза отца, углями горящие в темноте. Ему нравится, как сын, слабея, бессильно скребет ногтями древко двузубца? Нравится, как он извивается в агонии?Аид тянет копье на себя, чтобы вонзить обратно, доламывая немногие кости, уцелевшие после первого удара, и Загрей шипит, сглатывая кровь. На лице Аида мелькает новое выражение, неясное за преградой из шлема и багровой пелены, заволакивающей зрение. Радость? Сожаление? Удовольствие?Рассмотреть он уже не успевает.Почему бы Стиксу не забыть о существовании Загрея. Он не хочет воскресать, выбираться из купальни, смотреть на чужое счастье. Почему бы Стиксу не забрать его насовсем, утянуть на дно и баюкать до скончания веков, позволить обратиться алой водой, течь вместе с потоком и позабыть себя.Но механизм, отвечающий за бессмертие богов, отлажен безупречно.Река приносит его домой, и Загрей приподнимается на локтях, садясь в мелком бассейне купальни и не находя в себе воли встать. Интересно, чем сейчас занят отец. Он никогда не возвращается сразу, если выживает. Может, он сейчас в храме с Цербером, умиротворенным после трапезы, которую ему устроил Загрей. Или ушел за пределы царства мертвых: если вовремя повернуть обратно, вовсе не обязательно попадать домой через Стикс.Загрей хотел бы знать. И быть сейчас с ним. Зачем им убивать друг друга? Это так бессмысленно.Он заставляет себя двигаться, становясь на одно колено и поднимаясь на ноги. Наверное, надо сделать перерыв. Бегать одной и той же дорогой надоело до тошноты. Стоит поискать путь на берега Коцита и Ахерона. Хоть внутри регионов расположение комнат постоянно меняется, сами регионы остаются на своих местах, надо только узнать направление.Но вместо энтузиазма - кого он встретит на берегах рек, где еще не бывал? Кто выйдет против него и с кем удастся подружиться? - Загрей чувствует усталость. Ему неинтересно.- Тебе надо уклоняться, когда владыка замахивается копьем, - замечает Гипнос, когда он проходит мимо.

- Действительно, - бормочет Загрей, сознательно действовавший наоборот.Персефона восседает на троне за столом, выслушивая теней из очереди. После ее возвращения у Аида, должно быть, стало больше свободного времени: она часто работает вместе с ним, или, как сейчас, замещает его в приемной, занимая должность, которую Аид в свое время хотел отдать Загрею, пока не убедился в его профнепригодности.Персефона лучше Загрея. Во всем. Он знает, что не должен сравнивать, но не может об этом не думать. Она без труда разбирается в бюрократической волоките Подземного мира, она могущественная богиня, полная жизни и света в сумраке царства мертвых. Неудивительно, что отец выбрал ее, а не того, кому нечего ему предложить, кроме тела.Загрей не должен так думать. Она не его соперница, это не соревнование, она его мать!И в этом Персефона тоже хороша. Иногда Загрею становится неловко от того, сколько безусловной любви она ему дает, как она рада одному только его присутствию, как не раздумывая касается его: треплет по плечу и волосам, обнимает. Это так непривычно, что заставляет его чувствовать себя не в своей тарелке. Ему все время кажется, что он должен дать ей что-то в ответ, но что?Беда в том, что Персефоны не было рядом всю его жизнь. Она замечательная незнакомка, которая никогда не прижимала его к груди, когда он заходился криком в младенчестве, она не приходила смотреть на его тренировки с Ахиллесом и не улыбалась, глядя на его успехи, не защищала его, когда отец был слишком суров.Загрей не знает, можно ли добрать эту любовь сейчас, и боится, что уже ничего не исправить. Чувствует ли она то же самое? Он спросил бы, но боится ее огорчить, если она и впрямь рада погрузиться в материнство. Может быть, он сам слишком испорчен, необратимо поврежден отцовским воспитанием, слишком зациклен на отце, чтобы быть хорошим сыном для матери. Он старается, но не может избавиться от чувства вины. Что он за сын, если не может даже быть с ней честным? Если только изображает, что с ним все нормально? Если скрывает...- Добро пожаловать домой, Загрей, - царица отвлекается от документов. - Похоже, Аид еще не совсем забыл, как обращаться с копьем, раз ты оказался здесь раньше него.- Мойрам явно наскучило, что я так часто выигрываю, - Загрей заставляет себя улыбнуться как можно беспечнее. - Или они решили пощадить гордость отца: последние три раза победа была за мной.- Он умеет принимать поражение от достойного противника. И по-своему радуется твоим успехам, даже гордится ими.Загрей ненавидит себя за то, что эта фраза, очевидно призванная подбодрить и далекая от истины, наполняет его надеждой и радостью. Отец им гордится. Отцу не плевать.Если бы ему было не плевать, он бы тебя не бросил, гаденько смеется внутренний голос.- Тебе виднее, - дипломатично говорит он Персефоне и направляется к себе.- Дитя, - окликает его Никта, парящая на своем обычном месте, в окружении ваз с лавандой, которые Загрей велел для нее там поставить. - Ты выглядишь усталым.- Да, я как раз собирался немного поспать, - Загрей бросает взгляд на дверь в свои покои, и его желудок болезненно сжимается от воспоминания, почему она ему снова понадобилась.- Это только телесная усталость, дитя? Ты словно угасаешь с каждым днем. Что тревожит тебя?Загрей замирает, все еще глядя на дверь. Он знает, что Никта знает, и она знает, что он... но нет сил это обсуждать.- Просто чувствую себя потерянным. Не знаю, чем заняться. Разрушать отцовские владения в двухсотый раз не так интересно, как в первый, - он пожимает плечами. - Думаю сменить маршрут: я еще не бывал в некоторых частях Подземного мира, но пока не знаю, как туда добраться.- Я поищу для тебя карты, дитя.- Спасибо, Никта.Он не отваживается одарить ее улыбкой: Никта знает его лучше, чем родная мать, и то, что она не начала тяжелый разговор сегодня, значит лишь то, что она дает ему время. А может, догадывается, что ему известно все, что она может сказать. Они всегда хорошо друг друга понимали.Возможность закрыть дверь и отгородиться от остального Дома поистине благословенна. Поколебавшись, Загрей и впрямь укладывается на кровать, чего не делал с тех пор, как они с отцом занимались здесь любовью. Простыни давно заменили на свежие, но Загрею все еще чудится запах пота, мускуса и семени, и он не может не вспомнить, каким жадным огнем вспыхивали глаза Аида при взгляде на обнаженного сына, как он заполнял Загрея - боль и удовольствие, очень много доверия, уязвимость, ответом на которую не стал удар.Они принадлежали друг другу. Они были близки, и с Загреем не случалось ничего прекраснее. Столько любви, только внимания от отца ему никогда прежде не доставалось, он тянулся к ним, как умирающий от жажды к воде. Он думал, что перерос тоску по родительскому вниманию, но оказалось, что та никуда не делась, только мутировала в нечто еще хуже.Загрей в очередной раз ничего не может поделать с тем, как откликается на воспоминания тело. Он приспускает штаны до бедер, достает склянку с маслом. Поглаживает наливающийся член, представляя, что его касается широкая отцовская ладонь с мозолями от пера и гладкими металлическими перстнями. Страшно хочется целоваться. Ноют губы, ноет все тело, требуя, чтобы до него дотронулись, чтобы чужие руки гладили, посылая мурашки по коже, утоляя этот страшный голод, отгоняя одиночество. Наверное если бы Аид был здесь, Загрей потянул бы его улечься сверху, чтобы соприкасаться как можно больше, быть как можно ближе, чувствовать его вес, жар, его всего.Он скользит ладонью по стволу члена и жмурится, представляя, как вдавливает его в постель тяжелое мускулистое тело, как они нетерпеливо трутся друг о друга, как целуются, пока не занемеют губы.Он поворачивается набок и проталкивает в себя сразу два пальца незанятой руки, воскрешая в памяти, как неловко и сладко было позволять отцу раскрывать его под себя. Аид был терпелив и совершенно безжалостен, когда растягивал его и гладил изнутри - так, что, когда он решал, что Загрей готов, тот уже терял всякий стыд и только и мог, что стонать и принимать его в себя.Оргазм оставляет Загрея еще более опустошенным и раздавленным, чем до этого. Он вытаскивает из себя пальцы, разминает затекшее от движений под неудобным углом запястье. Ладонь другой руки липкая, мокрая от масла и спермы. Загрей вытирает ее о простыню и делает мысленную пометку: попросить у Дузы новое белье.Он подтягивает штаны и утыкается лицом в подушку, вымотанный, с тянущей стылой дырой в груди. Сейчас то, что отец и впрямь когда-то его хотел, кажется далеким и нереальным. Но так было. Они лежали здесь вместе, и Аид смотрел так ласково, и тепло в его взгляде согревало Загрея, наполняло покоем, заставляло убрать колючки и не скрывать обожания. Это тепло принадлежало только ему, словно Загрей наконец-то оказался его достоин. Вот бы так было снова.Вот бы так было всегда.Загрей тяжело вздыхает, ощущая, как промокает подушка от слез. Он никогда не был достаточно хорош для отца и никогда не будет. Слишком слабый, слишком ленивый, глупый, непослушный, легкомысленный, несобранный...Он снова чувствует, что для него нет места в этом Доме.