А у любви твоей и плачем не вымолишь отдых (ОМП, Идарран/Альзур, Эрланд, Мадук (22/30)) (1/1)

— Слыш, дед, слыш? — долдонит Ушан.— Чего те? — откликается Севушка, хлебая жидкий гороховый суп большой деревянной ложкой. Невидимая компонента супа, не задерживаясь в его хлипком теле, тут же с низким рокотом покидает его через задний проход.— У тебя кровь носом идёт, дед, — говорит Ушан.— Каждый год одно и то же… уже скоро не останется во мне никакой крови.Беспризорный чумазый мальчишка был прозван Ушаном за его почти что треугольные резцы, торчащие нелепо, как у летучей мыши — и, несомненно, за здоровенные уши. Под такими знатными ушами целая дюжина вызимских стражников (таких же крепких и ладно сложенных, как Радик) могла бы легко переждать мартовский ливень. Ну, дождь вперемешку со снегом, то бишь.Когда-то Радик тоже был таким вот нелепым полубездомным нетопырёнком, мотающимся по канавам да ночлежкам. Детство в нищете совсем его не испортило; хоть и некоторые товарищи считают, что работать стражем правопорядка в Вызиме — это полнейший зашквар. Но разве станет жизнь горожан сколько-нибудь лучше, если в профессию будут ходить только плохие люди, а хорошие — показательно воротить нос? Так-то.— Дядёчек, а это правда, что у хозяина тут завёлся, как его — помтергейст? — спрашивает Ушан у Радика.— А мне-то почём знать? — удивляется он. — Я стражник, а не чаровник.— Правда, правда, — смачно причмокивая, говорит Севушка. — Чаровница-то тут уже приходила. Малюсенькая такая кнопка, с косой до пояса. Ни на секунду не останавливается, рыщет везде, что собака такса. Вон, смотри, по лестнице спускается.— Милсдарыня чародейка! — пищит со своего места Ушан.И кто за язык тянул, спрашивается?— Какая я тебе ещё “милсдарыня”? — удивляется не чародейка, но всамделишный чародей.От звука его голоса Радика в спину царапает недобрым предчувствием опасности. А кажется, голос как голос: не низкий, но и не высокий, с бархатистой такой хрипотцой.— Простите-извините, батюшка, не серчайте только, — переобувается в воздухе Севушка. — Обознался он, вестимо.Маг устало пожимает плечами. Радику тут кажется, что за девицу его издалека принимали не раз и не два.— А это правда, что тут пойтергест живёт? — не унимается Ушан.— Если не убираться по сотне лет, то и не такое завестись может, — уклончиво отвечает чародей.— Ну, что?Высовывается хозяин ночлежки. Хочет было фамильярно положить руку магу на плечо, но тот отмахивается от неё, как от назойливой мухи. Не любит прикосновений, значит.— Мне не нравится, — говорит чародей. — Я ещё вернусь. В тёмное время суток. Скажите, вы и впрямь туда совсем не ходите?— Не ходим. Не велено, — громким шёпотом отвечает хозяин.— Кем же?— Душеприказчик передал моей матушке во владение особняк, но с таким условием: первый этаж необходимо за деньги наследные обустроить под ночлежку для бедных. Это раз. А во-вторых — второй этаж не трогать, оставить ровно в том виде, как было при жизни старой хозяйки. Ровно до тех пор, пока наследник не объявится.— Так что же вы мне сразу это всё не рассказали?! — громко возмущается чаровник.— Думал, для вас — дело простенькое… Зашёл, вышел — и всё… Не серчайте. Вот, обождите тут совсем чуть-чуть. Я принесу все бумаги. Сами посмотрите, что будет нужно.— И прямо — дух недобрый живёт! — тихонько ахает Ушан.Чародей, снова обратив внимание на мальчика, невозмутимо присаживается за стол на лавку. Рядом с Радиком как раз осталось свободное место. Удивительно, но рядом с магиком спёртый вонючий воздух становится будто бы чище, свежее. И холоднее.— Я думал, на чудищ охотятся ведьмаки, а не волшебники, — говорит Радик, чтобы хоть что-нибудь сказать.— А какое сейчас время года? — спрашивает в ответ чародей.— Весна! — не задумываясь, отвечает Ушан.— То по календарю весна. А на самом деле это зима ещё, — доев похлёбку, Севушка вытирает дно тарелки куском серого хлеба.— А что делают зимой ведьмаки? — не унимается магик.— Они… ну…Ушан замолкает и принимается нервно обкусывать ногти.— Правильно, — сдержанно улыбается чародей. — Ведьмаков зимой нет, поскольку они зимуют. В такое время путешествовать на большие расстояния в одиночку может быть опасно. Смертельно даже. Но это если мы о ведьмаках в узком смысле говорим.На глазах изумлённой публики магик достаёт из-под верхней одежды медальон с изображением характерного, крайне известного геральдического мутанта. В глаза у него вставлены камешки. Один синий, другой — красный.— А я думал, Альзур с Марибора как-то постарше будет. И повыше, — дивится Радик.— Он, может, постарше и повыше. Но при чём здесь я?— Прощения просим. Тогда — как бишь тебя? — Дориан? А я думал, почему мне твоё лицо кажется таким знакомым…— При всём уважении, Радовид, в число твоих Великих Качеств хорошая память никак не входит. Потому что моё знакомое лицо ты в жизнь увидеть никак не мог. Я Идарран, кстати.Радик так и не находится с тем, как лучше ему отвечать. Поэтому говорит:— Не надо меня так звать. Я Радик.— Хорошо. Знаешь ли ты — или кто-нибудь из здесь присутствующих — кто тут раньше хозяйствовал?— Только по слухам.— Сколько я помню, — подаёт снова голос Ушан, — тут всегда ночлежка была.— Я знаю, — важно ответствует Севушка. — Жила тут одна премилая дворяночка. Дивной красы была девка, так что сватались к ней со всех концов нашей необъятной родины. Оттого и важная была, как пизда бумажная. А сама — без царя в голове...— Нормальная она была, — возражает Радик. — Всем дворянам всегда было плевать на простой народ. А она, представляешь, выкупала людей из рабства и выпускала на свободу. Платила воинам и магам — вроде тебя — чтобы истребляли чудищ, свирепствующих в околице.— И подсасывала при этом главным чудищам, — кивает Севушка. — Эльфьему отродью, то есть.— Она просто пыталась примирить людь с нелюдью, — возражает Радик.— Да что там мирить, Радичек? Давить их надо, как тараканов. Эти курвы, мой Радик, всегда смотрели и будут смотреть на нас, людей, свысока, чего с ними ни делай. “Старшая Кровь”, еттить её в корень.Идарран многозначительно откашливается:— Меня интересуют обстоятельства смерти. Она умерла здесь? В поместье?— Нет, — Радик качает головой.— В какой-то момент девица залетела от эльфа партизанского и попыталась с ним сбежать, — говорит Севушка, — но как бы не так. Попались они с отрядом нашим бравым темерским солдатам. Ну, они и вздёрнули на сук под Вызимой всех предателей, окромя младенчика. С младенчиком неизвестно что стало.— Когда это было? — спрашивает Идарран.— Годка двадцать два тому.Радик растерянно ковыряет пальцем стол:— Не было в том никакого предательства. Только зря жизнь загубили. Ну, не мог бы плохой человек столько хорошего нанести. Вот ты, старый дед, возбухаешь, но подумай: кто тебя кровью и молоком даже после своей смерти выкармливает? А?— Не поверишь, Радичек, но мне совершенно, как бы это, плевать, кормиться от живого или мёртвого; от плохого, злого или никакого. Сам я уже этого никак не могу, так что почём брезговать, пока дают? А мнение своё иметь мне немощь никак не мешает. Вот так.— А как звали-то эту вашу дворянку? — успевает поинтересоваться Идарран.— Так вон там, сзади, портрет висит, батюшка, — говорит умолкший было Ушан. — Ли-ли-анна.***— Где?!— Что? — спрашивает Эрланд, наконец перестав пилить злосчастную ветку.— Что — где? — конкретизирует вопрос страхующий его Мадук.Стоило только пройти самым лютым холодам, эти двое со скуки принялись строить дом на дереве. Для младших, говорят. Впрочем, судя по масштабам строительства, у них выйдет скорее город на деревьях.— Мы всё ещё не умеем читать мысли, — укоризненно напоминает Альзуру Эрланд.— Где Идарран? — всё-таки уточняет чародей.— В состоянии, при котором исключительно склонен к членовредительству, — Эрланд вздыхает и поднимает взгляд в акварельно-серое небо. — Так что я бы его, на всякий случай, не трогал ещё дня два или три…— Я спрашиваю — не в каком состоянии он находится, а где расположен на поверхности гигантского каменного шара, который мы с тобой топчем?— Этого я не знаю. И, при всём уважении, знал бы — ничего б не сказал.— Я тебя понял. До встречи.Мадук кивает с выражением: ух, пронесло. Эрланд тоже.Да что с вами всеми не так, думает Альзур, раздражённо заламывая руки. Хотя и прекрасно знает, что именно.Орден, как бы некоторые его отдельные члены ни открещивались от этого, во многом представляет собой единое мыслящее существо. Альзур его таким запланировал, но так и не понял, как именно ухитрился реализовать. Мудрый не по годам Эрл утверждает, что их сплотила не иначе как общая боль. Альзуру это не нравится: это уравнение его самого оставляет как бы за скобками. Идарран говорит про всех: моя стая, явно имея в виду чуть больше смыслов, нежели вмещает в себя всеобщий язык.Альзур всегда знает, когда у стаи что-то болит. Знает, где (а точнее, в ком) эта боль концентрируется. Знает, что для воспроизведения актов душевного эксгибиционизма ведьмаки обычно ползут в сторону Эрланда, а если надо просто многозначительно помолчать — то к Мадсу. Арнагад может в утешение разве что сломать несколько костей; но это, по крайней мере, сместит внимание с внутренних проблем на самые что ни на есть внешние.***Идарран позволяет найти себя через пару дней, как предсказывал Эрланд, и весьма предсказуемо: в собственной лаборатории.— Я надеюсь, фаза членовредительства у тебя уже прошла? — с надеждой интересуется Альзур, просочившись в дверную щель.Вместо ответа Дар швыряет в него колбу с реагентом (Альзур ловко отбивает её дверью). От второй уже приходится прикрываться щитом. Третья так и вовсе взрывается — хорошо, что несильно.— Не подходи ко мне! — явно сдерживая истерику, цедит Идарран сквозь зубы.— Хорошо, не подхожу, — Альзур для верности даже делает пару шагов назад. — Что случилось? Я просто с ума схожу от волнения!— Я люблю тебя, сволочь! — шипит Идарран. Замахивается, чтобы швырнуть ещё что-то, но обессиленно роняет руки вдоль тела, не успев даже схватиться за что-то тяжёлое или взрывоопасное.— Э-э. Понимаю, я — такое себе, но зачем же из-за этого так убиваться?— Это ты меня убил, напомню! — снова заводится Дар, демонстрируя свои когти. — И что это меняет?! Разве за все издевательства, которые я терпел… или хотя бы всё то хорошее, что сделал — я не заслуживаю про себя узнать то, что по-настоящему имеет значение? Про своих родителей? Про свою мать, в конце-то концов?— Я не знаю, кто твои родители. Не знаю, кто мать, Дар. Косимо нашёл…— Лжёшь! — Идарран в пару прыжков оказывается рядом и, схватив Альзура за грудки, пришибает к ближайшей стене.— Читай меня целиком, как открытую книгу — не буду мешать.— Мы оба прекрасно знаем, как лихо ты можешь защёлкнуть открытую дверь перед самым носом. Оставь свои мысли при себе. Мне надо это услышать.— Да что услышать-то, Дар?!— Что твоя возлюбленная Лилианна приходилась мне матерью, — на удивление спокойно сообщает Идарран. И отпускает.Альзур, лишённый всякой опоры, съезжает по стене и больно ударяется об пол копчиком.— Ты смотри. И правда — не знал, — понаблюдав за ним, заключает Дар со скупым интересом естествоиспытателя.— А ты-то как узнал? — медленно отходя от шока, спрашивает Альзур.— Ведьмачий заказ. Совпадение. Или Предназначение, как ты любишь выражаться. Оно связывало с Землёй много давно погибших людей. И ещё дневники. Как понимаю, моя мать не удосужилась сообщить ни о своей новой любви, ни о беременности, ни о желании уйти с партизанами. А ведь доверяла, как доверять возможно лишь отцу — или семейному врачу. Детям не место на войне. Быть может, Альзур из Марибора сможет позаботиться о ребёнке? Что чисто в теории может пойти не так?!— Не так, — Альзур удручённо подпирает голову ладонью. — Лилианна должна была отдать мне первенца по праву Неожиданности — и я об этом знал… Вот только не подозревал, что ей придёт в голову его прятать. Предназначение не любит, когда с ним шутки шутят, Дар. Так что она мертва, а мы — здесь.Идарран поджимает губы, не зная, что ещё тут можно сказать.— Полагаю, в этом и моя вина тоже, — продолжает старший маг. Откидывает голову, чтобы прижаться затылком к стене. — Я, Дар, крайне ленивая свинья. Если бы мы с Косимо сколько-нибудь интересовались прошлым детей, а не только их будущим в качестве экспериментальных образцов, то я бы непременно всё выяснил. И обходился бы с тобой, может, совсем иначе.— Как со своим ребёнком?— Как со своим ребёнком, — соглашается Альзур.— Это значит, никаких иголок в причинных местах? — ухмыляется Идарран. — И никакого секса вместо ужина? Только “давись, будь добр, грибами и цветной капустой”?— Хорошенечко же ты меня знаешь!— Ещё бы. Знаешь, звучит как-то совсем отвратительно.— Мне нравится, как ты злишься, — улыбается Альзур. И, потянув Дара к себе за штанину, легонько бодает в бедро.