Под звёздным небом (Бестиад/Берта Суон) (1/1)

Рейтинг: RAnna-Maria Blanshett за умение ждать и верить в меня—??Единственность? спит под снегами Империи… —?жалобно голосили пьяные от горечи и боли голоса на крепостной стене снаружи.Берта тупо таращилась прямо перед собой и подтягивала колени к груди. Ей не удавалось отвести взгляд от сырой, старой, полуразвалившейся стены напротив: эта стена была проломлена ещё при перевороте, когда свергали правительство Гевалы, да так и не восстановлена. Все их силы и средства утекали на поддержание боеспособности укреплений.Мороз приставуче покусывал ей кончики пальцев. Хотя Берта была достаточно устойчива к перепадам температуры, после того, как начались голодные дни, она стала куда чувствительнее: совсем тонкая жировая прослойка никак не спасала от холода. Не спасал и дырявый плащ, протёршийся уже несколько месяцев назад.Берта с трудом натянула плащ на колени, наступила на подол и съёжилась. Она никого не ждала и ни о чём не думала. Она могла бы сказать, что ничего и не чувствует, если бы не знала, что это не так. Ничего не чувствовать она не могла?— она могла ощущать только ужасную, вытягивающую всё, что было возможно, пустоту. Пустота образовалась, когда ей сообщили о том, что произошло с Линной и ребятами. Берта никогда не считала членов ?Единственности? своими друзьями, но ей было больно их потерять.Кроме революционеров, которые откопали её на помойках и не дали умереть от голода и побоев, у неё никого, совсем-совсем никого, не было.Берта вздохнула и аккуратно приложила ухо к стене. Певцы разбредались кто куда, угрюмо запахивая плащи и подёргивая от холода плечами. Берта продолжала ждать.Несколькими мгновениями позже с крутой лестницы медленно снизошёл Бестиад. Он едва переставлял ноги, под глазами его чернели круги. Берта неловко завозилась под своим плащом. Грубый и прямолинейный кочевник всегда вызывал в ней чувство боязливого уважения. Когда она его замечала, ей сразу хотелось забиться в угол и наблюдать оттуда настороженно и испуганно, как мышке?— из норы. Берта его боялась, и в то же время её к нему странно тянуло. Что-то подсказывало ей: Бестиад, конечно, никогда не пожалеет её, но и не обидит. Она понимала: Бестиад защищает её, как и своих кочевников, в каком-то своём особом стиле. Он мог смеяться над её глупостью и с усталым видом объяснять прописные, по его мнению, истины, и Берта однажды даже заплакала, когда посчитала, что он был с ней слишком груб.И всё это не отвращало её от него?— просто не могло отвратить.Берта аккуратно приподнялась и неловко окликнула его. Она не успела себя спросить, зачем ей это нужно. Она всегда делала, не успев подумать, и частенько бранила себя за это.—?Бестиад…Кочевник отозвался сразу же. Он быстро поднял голову, сверкнул на неё глазами и ускорил шаг. Но его лицо, загоревшее под неукротимыми лучами неварского солнца, по-прежнему было бледным.—?Чего тебе? —?грубовато поинтересовался он. —?Ну давай, говори, чего ты зависла?—?Э-э… —?Берта неловко обхватила себя руками и дурашливо улыбнулась.Она знала, что память у неё отвратительная. Больше всего Берта ненавидела себя за то, что самые важные мысли исчезали у неё из сознания, как только она чувствовала ярую необходимость подать голос. Она вжалась спиной в стену и отчаянно, бессмысленно, глупо улыбнулась. Она смотрела в усталое бледное лицо Бестиада, и холодная волна ужаса накрывала её, топила, утягивала на чёрное неведомое дно.Она не помнила, как зовут человека, к которому собиралась обратиться.Бестиад подошёл ближе. Его тёмные глаза хмуро смотрели на неё, практически не мигая.—?Ну? —?повторил он. —?Берта, раскачивайся поживее. Мне тут стоять холодновато, а ты вообще у стены торчишь.Она вздрогнула. Если ей и было холодно, то давно?— как будто бы миллион лет назад,?— ведь сейчас он сказал ей, что она не должна мёрзнуть.И, хоть Бестиад высказался в привычном для него грубоватом стиле, Берте показалось, что её сердце отрастило крылья.—?Бестиад… —?прошептала она, сама не сообразив, как же ей удалось вспомнить его имя.Что-то в углах губ кочевника дрогнуло, и ей показалось, будто он улыбается. Бестиад мягкими кошачьими шагами приблизился к ней и дружески хлопнул по плечу.—?Ну да,?— сказал он,?— а теперь пойдём, Берта. Нечего и дальше тут торчать.***Всё ещё дрожа от холода и непонимания, Берта сидела в старой каморке, где раньше держали ковры, которыми устилали ступени лестниц во дворце наместника. С наступлением холодов и голода все ковры были вытащены и использованы, чтобы заткнуть щели, которые располагались в совершенно неожиданных местах и пропускали достаточно серьёзные порции ледяного ветра. В каморке было темно, но тепло: она едва ли не единственная была закупорена так же плотно, как послание?— в бутылке, брошенной на волю волн. Берта поселилась тут вскоре после свержения правительства Дорапа Гевалы, потому что именно отсюда отлично просматривались комнаты Бестиада и Каролины: высунув нос в щель между дверью и притолокой, Берта могла видеть, как кочевники ходят друг к другу в спальни. Однажды Берта просидела у порога до рассвета, ожидая, когда же Бестиад покинет свою подругу, но он пробыл у неё всю ночь, а с первыми лучами рассвета Берта заметила, как Каролина, прижимая к груди ткань тонкой ночной рубашки, выскальзывает в коридор и уходит, и как сонно переворачивается на продавленной постели Бестиад.Неварские кочевники не обременяли себя условностями и жили так, как им нравилось.Берте было бы совершенно всё равно, если бы они не делали это прямо у неё под носом.Если бы Бестиад и Каролина жили в другом крыле, у неё не истекало бы кровью сердце. Она любила утешать себя этим, хотя и знала, что в любом случае постаралась бы пристроиться как можно ближе к ним обоим, тешить и мучить себя наблюдением за их счастьем.У Бестиада было племя кочевников, которые слепо ему верили и даже пошли ради его убеждений на войну, что их никак не касалась, у него был Мут, преданный ему, точно брату, у него была Каролина, любившая его едва ли не сильнее, чем он любил её.А у Берты Суон совсем-совсем никого не было?— ни друзей, ни возлюбленных. Она думала, что дружит с Линной, но, если бы они были подругами на самом деле, Линна, конечно, не ушла бы убивать короля Кларка, ни словом об этом не обмолвившись.Берта и Бестиад сидели друг напротив друга в затхлой маленькой каморке, и между ними горела свеча. Берта обнимала себя за плечи, не в силах укротить дрожь. Ей было холодно, по-прежнему холодно, и ей казалось, что это смерть подкрадывается к ней, уже стоит где-то за спиной с распростёртыми крыльями. Бестиад мрачно смотрел на дрожащий оранжево-синий язычок пламени. Пахло расплавленным воском и пылью.—?Как ты только тут живёшь, в этом-то клоповнике? —?мрачно спросил Бестиад.Берта отвела взгляд: он смотрел на неё слишком пристально, и по коже у неё бежали мурашки.—?Ну… уж лучше где-нибудь, чем вообще нигде,?— пробурчала она себе под нос.Кочевник тут же наклонился вперёд.—?С чего бы это? —?поинтересовался он.—?Холодно,?— Берта отчаянно заскребла собственные плечи. Ей казалось, что по плечам у неё скачет целый табун мурашек. —?Холодно и… страшно, когда некуда податься.—?Вот уж бред так бред,?— высказался Бестиад и сурово перекрестил руки на груди. —?Я б сдох, если бы меня замуровали в такую коробку. Ну раскрой ж ты глаза, Суон, чего ты так нещадно глупишь-то? Если никакие каменные застенки тебя не сдавливают, ты можешь идти, куда хочешь, делать, что хочешь, общаться, с кем хочешь. Тебе целый мир открыт, а в мире полным-полно интересного.—?Зимой тут холодно,?— сказала Берта. —?И еды нет. Никак без дома нельзя, понимаешь?.. Может, он и давит иногда, но… но он как раковина или… ну… в общем, когда есть над головой крыша, не так-то и страшно жить.В течение нескольких мгновений Бестиад изучал её в неуверенно танцующем пламени свечи.—?Бред какой-то,?— сказал он,?— я бы и за три табуна лучших лошадей не согласился бы жить в могиле.—?Это не могила! —?возмутилась Берта.—?Нет, могила,?— упорствовал Бестиад,?— включи ты мозг, Суон! Ты рождаешься в какой-то тесной холодной коробке, ты растёшь в ней, а коробка не растёт, ты старишься и теряешь хватку, и даже коробка становится для тебя слишком большой. А потом ты просто протягиваешь в ней ноги, и из одной коробки тебя перекладывают в другую, чтобы засунуть глубоко под землю червям на радость.—?Да что ты такое говоришь?! —?охваченная ужасом Берта вскочила и отчаянно ударила кулаком по столешнице. Свеча переломилась напополам в своей маленькой плошке, и Бестиад подхватил её прежде, чем она успела упасть. —?Чем тебе не нравится наше…—?Тем, что ни свободы она не даёт, ни понятия того, зачем ты вообще существуешь,?— Бестиад аккуратно вернул свечу в плошку и опёрся о столешницу обоими локтями. —?Люди не из земли созданы. Люди?— это тоже огонь и ветер, Суон, поэтому им и сложно усидеть на одном месте. Поэтому они всё время к чему-то стремятся и от чего-то страдают, поэтому им всё время нужно…—?Что? —?просипела Берта.—?А чёрт их знает,?— хмыкнул Бестиад и ссутулился,?— вот, спрашивается, этот ублюдок Милфоеста. И чего его жопа на месте не сидела? Нет, ему было тесно даже у нас, так что… наверное, в столице его совсем спрессовало, но тут он сам будет виноват. Нельзя сидеть на одном месте, Суон, нельзя. Так ты первей умрешь, чем тебя в гроб засунут. И лежать в гробу?— тоже идея не лучшая. Раз мы?— огонь и ветер, то пусть огонь и ветер нас и забирают, не земля, нет. Это совсем неправильно.Берта молчала, глядя в пол. Она всё отдала бы, чтобы стать хотя бы капельку сообразительнее и ответить ему, но у неё тряслись от волнения поджилки и выступал пот на лбу, а она никак, никак не могла взять в толк, о чём ей рассказывают. Она ещё никогда так не стыдилась и не ненавидела саму себя.—?Эх,?— Бестиад медленно оттолкнулся от столешницы, и сломанная свеча угрожающе затряслась в своей плошке. —?Эх, Суон, и чего я тебе голову-то забиваю?—?М-мне… интересно! Интересно, правда! —?не поднимая головы, отчаянно солгала Берта.Она кожей, каждым волоском, чувствовала, что Бестиад смотрит на неё сверху вниз, как всегда и смотрели на оборотней. И она была уверена, что Бестиад взглянул бы совсем иначе: как на равную,?— будь она хотя бы чуточку умнее и понятливее.—?Да ладно, не гони,?— добродушно хмыкнул кочевник. Он наклонился ниже: Берта чувствовала, как близится к ней с трёх сторон тепло его рук и его тела, и она улавливала слабый запах травы, сухой земли, конского пота и чего-то, отдалённо напоминающего парное молоко. Из уголков губ Берты потекла слюна; она никак не могла этому воспрепятствовать и хотя бы закрыть рот: клыки её бесконтрольно увеличивались в размерах и в кровь разрывали губы. —?У тебя товарищ погиб, а тут я со своим огнём. Прости, Суон, но я её совсем не знал и не увязал вовремя…?Всё в порядке?,?— подумала Берта, но не сказала этого вслух: у неё перехватило дыхание и опалило изнутри стеснившуюся грудь, когда человеческое тепло настигло и окутало её, точно одеяло. Бестиад наклонился над ней, и она ощутила крепость его рук, уверенно сжимающих ей плечи. Она была бы самой счастливой из всех, кто когда-либо родился и ещё родится, если бы только её мешающая одежда вдруг исчезла, и она смогла ощутить Бестиада кожей, позволить теплу перелиться в себя и наполнить до краёв, но Берта Суон оставалась несообразно одетой, а Бестиад сухо сжимал её в объятиях и дышал ей в загривок, где, Берта чувствовала, один за другим начинали проклёвываться жёсткие волчьи волоски. Она знала, что должна вырваться и успокоиться, но она скорее обратилась бы в зверя прямо здесь, в его объятиях, чем утеряла хотя бы миг блаженной, недозволенной близости, от которой её разум хмелел, а на губах повисала тягучая сладость. Острый подбородок Бестиада упрямо упирался ей в макушку, и размеренное горячее дыхание спутывало тонкие и больные пряди её нечёсаных коротких волос. Жар преследовал её и внутри, и снаружи, и она обязательно удивилась бы, почему до сих пор не вспыхнула, если бы, конечно, она сейчас могла думать.Но Берта не думала. Её глаза сами по себе раскрылись шире, а отросшие когти вцепились Бестиаду в спину. Он дрогнул, твёрдость, упиравшаяся в макушку, отодвинулась, и жар в Берте взметнулся островерхой волной. Россыпь красных пятен вспыхнула перед её глазами.Она вскочила со своего места и вцепилась в Бестиада крепче, ещё крепче, с резким громким шорохом раздирая ему плащ и вонзаясь в кожу. Запах человека, тёплого человека наполнял её ноздри и дразнил губы, но её желудок безмолвствовал. Другое наливалось кровью и пульсировало. Она не знала толком, что ей делать, но тело действовало само. Берта была слишком пьяна, пьяна этим доверчивым запахом, чтобы услышать его и остановиться вовремя.Она прижала Бестиада к стене. Да, кажется, это была стена, потому что она чувствовала прохладную твёрдость и видела, как потемнело его лицо. Он дёргался в её лапах, как насаженный на булавку жук, и она видела чутким взором, как гнев и ужас мешаются в его широко раскрытых тёмных глазах.Берта никогда не желала, чтобы он боялся. Она всегда хотела, чтобы ему было так же радостно находиться с ней, как и ей?— с ним.Берта отчаянно заскребла ногтями по старой холодной стене, и мелкое крошево посыпалось к её ногам и к нему на плечи. Она навалилась на него всем своим увеличившимся весом, и она прижалась к нему так, будто бы желала навсегда прилепиться к нему, и она в темноте нашла его лицо, кончиками когтей отыскала подбородок и дёрнула к себе ближе.Жар обливал её кипящими волнами сверху и снизу, и она терялась в россыпи разноцветных точек и в потоках странных ощущений. Как подвешенная над пропастью, она искала Бестиада и не находила; он вырывался и отчаянно что-то кричал ей, но его человеческая речь была чужда сейчас её уху. Она лишь беспомощно искала мягкость и теплоту губ, который осыпали её неварскими проклятиями, и она упорнее жалась к нему, искала, ждала, когда же озарение подскажет ей, как вести себя дальше.Жар, обрушившийся сбоку, не был приятен. Это был знакомый жар серебра?— старого, проверенного, от которого на коже пухли волдыри. Красные волны в глазах Берты стали чернее беспросветной тьмы глухого колодца. Она отшатнулась, и что-то сзади неё заскрипело, застонало. Жар опять хлестнул её кнутом, и она подпрыгнула, отчаянно встряхивая хвостом. Её хвост полыхал, как свеча, которая его и подпалила, воздух затягивало гарью, а кругом неё с искажённым и бледным лицом носился Бестиад, в руке которого она даже сквозь волны боли и слои вьющегося дыма видела серебряный шар-амулет.Дым и жгучая боль вылетали из тела, как перебаламученные призраки. Пустая, раздробленная, окутанная туманом, как мертвец?— своим саваном, Берта постепенно клонилась к полу и оседала на него. Её ноги сами собой подогнулись, и она мягко коснулась грубых кривых досок. Она тряслась, как и мир кругом?— или это мир трясся, потому что дрожала она?Берта с тягучей, просверливающей сердце обезоруживающей искренностью осознавала, что ничего, совсем-совсем ничего не знает и не в состоянии понять об этом мире.Тихий стук и новая волна тепла коснулись её раздражённой кожи Берта всхлипнула; алые, как будто обваренные, руки её должны были прикрыть голову, но у неё никак не выходило их поднять. Все мышцы ослабели и стали вялыми, как будто переполненными холодной водой. Берта сидела на полу, и напротив неё сидел Бестиад, всё ещё с серебряным шаром в руке и растрёпанный. Жуткий опаляющий жар серебра резал её и на расстоянии. Это было отвратительно и жалко, но Берта издала усталый полувсхлип-полувой, отвернулась к стене и свернулась там клубочком. Она тряслась не потому, что боялась, а потому, что не трястись не могла.—?Эй.Берте удалось уклониться от прохладного воздушного потока, несущегося в её сторону. Бестиад не успел взять её за плечо, и его пальцы упёрлись в стену прямо у неё над головой. Как пойманная птичка, Берта Суон томилась в его ловушке и тяжело дышала.—?Эй,?— повторил Бестиад,?— прости, Суон. Это… я не должен был, но тело само по себе…Берта даже лениво не удивилась тому, что Бестиад извинился, хотя он никогда и ни перед кем прежде не каялся?— по крайней мере, она не бывала таким случаям свидетельницей.—?Если хочешь знать…—?Полнолуние скоро,?— промямлила Берта и сунула голову меж коленей, избегая нового наплыва прохладного воздуха,?— я… я не хотела. Это я виновата… глупая я дура. Я такое… у меня этого никогда… я не хотела… я не хотела…От третьего наплыва холода Берта уклоняться не стала. Она вздрогнула и закусила пульсирующую болью губу, её лопатки приподнялись, и она отчаянно стала душить и давить в себе страх и желание убежать?— подсознательное, продиктованное ещё опытом прошлой жизни на улицах. Берта сидела, сунув голову между коленей и боясь выглянуть, ведь, конечно же, ей только чудилось, что Бестиад сидит рядом с ней и обнимает.Он ушёл, когда Берта прекратила всхлипывать, и оставил её в углу, засунувшую голову меж коленей и собственными клыками разрывающей в клочья собственную губу. И Бестиад пришёл бы?— обязательно,?— и он пришёл, уже следующим утром встал под дверьми, но Берты за этими дверями больше не было. Со старой котомкой за плечами и усталым безразличием в глазах она покинула дворец и, никому ничего не объясняя, переселилась в Высокие Городцы.Там не было ни Бестиада, ни Каролины, ни Мута, ни извечных препирательств Бирра, Марты и Ноули. Там жили такие же отверженные, и, право слово, в их компании Берта чувствовала себя куда как комфортнее.Больше она ни разу в жизни не оставалась с Бестиадом наедине.А о том, что между ними случилось тогда, конечно, никто не узнал?— даже краем уха не услышал.И это, вне всяких сомнений, было к лучшему.