Глава 8 (2/2)
– Знаете, мистер Тервиллигер, – вдруг сказала Лиза, заинтересованно вглядываясь в его глаза, – вы никогда не рассказывали мне о своей семье.Боб налил себе в стакан еще вина, непринужденно закинув ногу на ногу.
–Да? Хм. – Роберт смолк и чуть склонил одурманенную голову вбок. – О, милая Лиза, мне
совершенно нечего рассказать о своей семье! Отец – врач, а мать – бывшая оперная певица, которая остаток своей жизни провела взаперти в собственном доме вдалеке от театральной сцены.– Почему?
–Отец настоял, –Боб Тервиллигер горько ухмыльнулся. – Он был приверженцем традиционной семейной жизни, в которой женщина не занимается подобными глупостями.Знаешь, а ведь я считал это правильным когда-то. Сумасбродство.–Ваш отец был чрезвычайно жесток.– Мой отец был чрезвычайно консервативен, –поправил ее Боб. – А вот Сесил его просто обожал.–Ваш брат?–Да, мой младший братец. Агрессивный материалист и преданнейший моралист двадцатого века. Знал бы он обо всех моих грехах – он всю жизнь бы притворялся, что является единственным ребенком в семье.–Грехи? – искренность изумления белокурой девушки слегка позабавила Боба. –Какие же могут быть грехи у такого человека, как вы, мистер Тервиллигер.–О, милая-милая Лиза, ты допускаешь ошибку, идеализируя меня,– Тервиллигер поставил стакан на стол и постукал пальцем по своей красноволосой голове. – Запомни: грехами бывают не одни лишь действия. Самым страшным грехом может стать простая и неосторожная мысль, которая, блеснув, тут же перевернет все нажитое с ног на голову…
Пьянея, взгляд Боба Тервиллигера становился зловещим, и даже несмотря на то, что Тервиллигер вел себя все так же спокойно и ясно, эти внешние перемены заставляли Лизу ненароком потупить глаза в какую-нибудь из сторон, на сложенные руки или в окно. В такие моменты казалось, что он видит ее мысленно вывернутой наизнанку. Оценивает ее размышления. Доказывает себе что-то.
На нижнем этаже кто-то включил радиоприёмник. Его звуки настолько непропорционально смешивались с тишиной, что их практически не было слышно.–Лиза, ты когда-нибудь была влюблена? – спросил он, прицокивая окончания слов. От столь неуместного вопроса светловолосую девушку моментально бросило в жар.Она подумала о том, что Боб, захмелев, явно сошел с ума. Серо-голубые радужки глаз Лизы стыдливо заметались, очерчивая взглядом контур лежащих на животе рук.–Почему вы спрашиваете?Тервиллигер не ответил. Наверное он не счел любопытность достойной причиной.– Б-была. Не раз была, –девушка приопустила голову еще ниже, скрыв половину обзора сидящей фигуры Сайдшоу.– О, – он неопределенно улыбнулся, –наверняка это был какой-то заядлый псевдоинтеллектуал, поигрывающий на гитаре какую-то эпидерсию про мир во всем мире, будучи сторонником радикального космополитизма.Симпсон выразила слабое негодование и фыркнула себе под нос, чуть не подавившись смешком.–Вы меня недооцениваете. Хиппи совершенно не в моем вкусе, –сказала она, исподлобья взглянув на Роберта. – Мне нравился один пианист. Двадцатилетний парень, который короткое время подрабатывал у нас в академии за студийным роялем. Мне исполнилось восемнадцать тогда. Время выпуска. Даже имени его не знаю.– Неужели ты даже не узнала его имени?
–А зачем? – Лиза снова потупила взгляд на свои кривоватые пальцы. – Да, он был до невозможности милым, талантливым и прогрессивным молодым человеком. Я помню, как он часто покупал нотную бумагу в канцелярском магазинчике, в котором я подрабатывала. Можете поверить: будучи бедным студентом, он отдавал последние центы, чтобы купить лишние листы! Эта верность музыке меня так очаровала, что мне становилось грустно, глядя на его траурное выражение лица.Боб Тервиллигер никак не отводил взгляда. В мыслях Лизы что-то щелкало, а на спине, в области между лопаток, неприятно кололо. Ничто так не испепеляет, как пытливый взгляд искренне заинтересованного в чем-то Сайдшоу.
– Иногда я незаметно давала ему лишнюю сдачу. Иногда – лишнюю бумагу для нот. А он улыбался мне, даже не замечая этого… Я знала, где он жил: я часто слышала, как из его окна доносилась чудесная фортепианная музыка и каждый раз думала: "Вот она — причина его ежедневных страданий".Почувствовав спад напряжения, Симпсон заметила, как Боб, что-то сосредоточенно осмысливая, потирает свой острый подбородок большим пальцем.— Когда он в последний раз пришёл в магазин, он был бледен и худ, как мертвец. Я подумала тогда, что у бедолаги наверняка что-то случилось. Приняв сорок два цента, которые он мне протянул, я дала ему положенные три листа. Юноша засобирался уходить, но я его окликнула. "Сэр!", — и он обернулся, — “Вы забыли свою сдачу!" Он опешил. "Сдачу?" Я улыбнулась, насмехаясь над собственной глупостью. "Вы дали мне доллар. Нотная бумага стоит четырнадцать центов. Ваша сдача — пятьдесят восемь центов!" Он выглядел растерянным, но из-за робости не смог отказать. Поэтому он взял деньги, горячо поблагодарил меня и ушёл, пару раз оглянувшись. Ах, какое это было облегчение, мистер Тервиллигер! Жаль, но это облегчение продлилось очень недолго. Глупое безрассудство стоило мне работы в том магазине. Это был последний раз, когда я его видела.
Боб Тервиллигер хмыкнул, сидя к ней уже четким полупрофилем.
– Занятно. Скажу тебе, конечно, как сентименталист, но подумай, что это может быть судьбой.
–Нет, – с жаром возразила она в ответ. – Мы больше никогда не увидимся.
– А вдруг увидитесь? – Боб склонил голову набок, изогнув бровь. – Вдруг, однажды, в один майский вечер, вы встретите друг друга на одном из банкетов в академическом театре. Он скажет тебе, что написал для тебя балет. И ты его тут же узнаешь, – непременно узнаешь! –откроешь ему, кто ты, и он разом вспомнит и тебя, и канцелярский магазин с нотными листами. В тот же вечер он пригласит тебя поужинать на балконе какого-то ресторанчика, и звезды откроют для вас тихое ночное небо… Нью-Йорк будет таким красивым в этот вечер, но прекраснее него будешь только ты, –Боб, не поворачивая головы, посмотрел на Лизу, –и он будет не в силах оторвать от тебя взгляда…С каждым продекламированным словом лицо мужчины будто претерпевало сотни изменений. В глазах приумолкнувшей Симпсон оно оставалось физически прежним – те же зеленые глаза, тот же блестящий кончик римского носа, волосы, шероховатые губы, – однако в этом лице больше не было того Роберта Андерданка Тервиллигера, обычно бравшего ее под руку в том до головокружения гигантском помещении нью-йоркского театра. Он смотрел по-другому. Он говорил по-другому.Каждое действие, каждое касание, каждая мысль, сказанная вслух этим низким голосом, становилась для неё чем-то непонятно другим. Он никак не мог приходиться ей отцом. Призма взрослости? Почему сейчас палитра начинает терять свою ограниченность, а свод цветов – становиться теплее? Боб с задумчивым выражением лица обернулся на окно. Лиза решила ответить:– Не думаю, что этот человек – истина, о которой вы рассказали мне, мистер Тервиллигер, – заговорила она голосом, постепенно снижающимся в полушепот. – Он был лишь духовным двойником человека, который вернулся за мной в студию много лет назад. Больше никого нет. Только ложь, чтобы отвлечь ум и сердце. Мне кажется, что последнее уже давно отдано…А вы меня любите, мистер Тервиллигер?О, нет лукавее лжеца, чем внутренний романтик, воспевающий детскую увлеченность! Он доисторичен, он льстиво шепчет на ухо надежды о внеземной моногамии, правящей городами и обрывками цветной вселенной человеческой души. Он бывает благосклонен временами, а блага его называют несметным даром, -- ну, или проклятьем.
Симпсон оплеснуло внезапным приливом стыда. Один из немногих случаев, когда она жалеет о неосторожности словесно уронить нечто безрассудное и совершенно недоконченное. Боб сидел без малейшего движения, словно бы пораженный, застанный врасплох. Секунды осмысления сказанного являлись сущим примером той бесконечности, которая зачастую происходит в обиходе буднего дня…Как же невыносимо!Наконец развернувшись, Тервиллигер окатил ее потемневшим полувопросительным взглядом. Микросекунды. Мужчина еще раз протер свое лицо, словно бы обдумывая что-то. Томные зеленые глаза, нежный, слегка смущенный изгиб улыбающихся губ. О, несомненно: он понял ее. Он прожил намного больше, чем она.Повисло недолгое молчание. Почему-то Симпсон решила, что случившееся произошло только лишь в ее голове. Вино ослабляло нервы, но вводило ее в безграничную тоску. Музыка на первом этаже становилась все более различимой, и девушка тут же определила ее: "О, Святая ночь".
–Давай походим, Лиза, –все еще улыбаясь, вдруг заговорил он. – Мы так давно не
практиковались. Ты говорила, что к тебе возвращается чувствительность. Нужно продолжать делать попытки.
Лиза кротко кивнула. Боб был прав тогда. Нужно жить дальше и не тешить себя вечным покоем, который ей, девушке движения, никогда не был под стать. Она завела локон волос за ухо и, подняв голову, увидела, что Тервиллигер тянет к ней свою руку. Секунда, две. Откидывает одеяло уже не она, а он. Намерения поставить свои ноги на пол пресек тоже он; сегодня пьяное существо нового Тервиллигера делало его ужасно деликатным. Боб поставил Лизу на ноги, привычно удерживая ее легкую тяжесть вертикально, в начальное вальсовое положение, скрупулезно поправляя вцепившуюся в его руку короткопалую ладошку. Девушка смутилась: такой постановки еще никогда не было. Симпсон перехватила его взгляд, ответив молчаливо вопросительным.– Не пойми неправильно, – бессмысленно ответил он на незаданный вопрос. – Ты когда-нибудь танцевала вальс?– Да. На выпускном вечере в школе я передавила все пальцы Милхаусу, который согласился сходить со мной на бал. Я тогда слишком перенервничала для того, чтобы танцевать прилично, –смущенно протараторила она в ответ.–Какое совпадение. На выпускном бале в школе я был просто олицетворением мужской неотразимости. Кожаные оксфорды, черный костюм, белая рубашка… Но вальс я танцевал просто ужасно!Алкоголь расщекотал мозг, нарисовав образ этого молодого мистера Тервиллигера, абсолютно дурно выполняющего вальсовые па. Симпсон подбило на легкий, но заливистый смешок. Она почувствовала, как ее ноги дрожат от неустойчивой вертикальности. Точно новорожденный олененок, борющийся с силой притяжения.– Шагни назад, Лиза, –сказал он, но она не успела в достаточной мере рассмотреть его лицо.
– Мистер Тервиллигер, вы же знаете, я не могу, – веселость еще не покинула ее голос. Если бы Лиза сейчас подняла голову, то она могла бы увидеть, как Тервиллигер расплылся в улыбке.– Радость эта – небывалая новь, – прошептал он, чуть склонившись, будто опасаясь, что Лиза не услышит. – Мои руки крепко обвивают тебя…
Узел рук заметно задрожал: то ли рука Лизы, то ли рука Боба пустилась в тремор.
– Никогда не ощущал подобного волненья раньше. Кто бы мог подумать, что буду яПрижимать тебя к себе так близко…Симпсон заколыхалась, пытаясь усмирить свое дыхание. Тервиллигер провалившись в беспамятство, наклонил голову и, щекоча ее подбородок рыжими дужками волнистых волос, с непередаваемой нежностью поцеловал сухими губами ее напряженную шею, чуть ниже уголка челюсти. До уха Лизы дошло прерывистое бормотание:– …Нашептывая:
"Ты есть то, что так я боготворю".*Роберт стих, не оканчивая этот глупый поцелуй. Лизе померещилось, что эта минута – последняя минута неги в ее жизни. Жар губ так одурманивал, что все происходящее казалось ей какой-то неправильной галлюцинацией, которой она наслаждаться не имела права. Но сердце стучало только неистовее по мере того, как Тервиллигер прижимал ее к своему телу сильней.
И Симпсон вдруг испугалась.–П-постойте, мистер Т-тервиллигер.
Лодыжка дрогнула, и Лиза неуклюже поставила ступню назад. Целое одно движение. Целый неосознанный шаг к прогрессу. Она хотела легонько оттолкнуть Боба рукой, но этого не потребовалось: он остановился сам.–Я-я боюсь. Что же вы такое делаете, мистер Тервиллигер. Я не могу.Боб молча окинул ее полупустым взглядом, словно и не ждал объяснений.
–Мне так неприятно, когда ты зовешь меня мистером, хоть я сам и предложил называть меня так. Я совершаю огромную ошибку, поощряя твое увлечение мною, – Роберт медленно ослабил свою охапку. – Вино вскружило голову. Творю возмутительное. Мне так много лет.Эхо какой-то мысли донесло до уст Лизы только одно краткое возражение, –"нет" – но и его она произнесла с недостаточной громкостью.–Уже два часа ночи. Давай ложиться спать, –одна стальная фраза, заменяющая красный занавес. Лиза кивнула. На этом все кончено.Сайдшоу Боб уложил ее в кровать назад, делая вид, что не видит того, с какой беспомощностью она на него глядела. Этот взгляд.
"Помоги мне решиться".–Спокойной ночи, Лиза, –колыбельная из трех слов, и он погрузил ее во тьму, выключив светильник.Светлые ахроматичные пятна. Даже ночь не способна отнять зрение; она видит перед собой бледные очертания своих рук. Симпсон услышала ровные шаги, ведущие, скорее всего, во вторую перегородку комнаты.
Я люблю вас.