Глава 3 (2/2)
Протрезвевший Тервиллигер присел на край кровати спиной к ней и хотел сказать в упрек что-то еще, но не найдя нужных слов, обессилено замолчал. В лице Лизы держалась неясная скорбь: она разбито смотрела в сторону, и взгляд ее обозначал только абсолютное безразличие ко всему, что происходит здесь и сейчас. Девушку не смущал ни бывший заключенный, ни ее жалкое положение.– Вопрос сейчас неуместен, Лиза, – сказал Роберт, прервав тишину, – но какой черт завел тебя в этот дом? Разве Гомер позволил бы тебе жить в этом проклятом захолустье?
Лиза промолчала, и Боб обернулся, чтобы убедиться, что она не уснула. Тонкие губы девушки настойчиво молчали, а голубые глаза смотрели сквозь. Он смягчился.?Она покоится на вышитых подушках, Слегка взволнована мигающим лучом…?*– Ответь, будь добра, – требовательно попросил Боб еще раз, мысленно отогнав от себя внезапно мелькнувшие в его голове строки.
Симпсон посмотрела Роберту прямо в глаза. Мужчина внимательно, но озадаченно встретил этот взгляд, читая в нем смесь легкой злобы, отчаяния и боли. Будто бы только что он вскрыл ножом ее шрам.– Мама и папа погибли пять лет назад. Их нет, – Тервиллигер сжал зубы, и Лиза продолжила. – Я не смогу заплатить. Я одна здесь.
Девушка промолчала, будто с трудом собирая свои мысли, чтобы продолжить, а Боб и не думал торопить ее с этим.– Я училась в школе, а Барт подрабатывал на фабрике. Нас не было дома, – она заметно заколыхалась, – кто-то пробрался в наш дом и… убил всех. Мою маму, младшую сестру. – Несмотря на напускную холодность в голосе, Тервиллигер заметил, насколько задрожал ее голос в момент, когда она оборвала свою речь.Рыжеволосый мужчина поначалу скептично отнесся к такому откровению, сидя в каком-то оцепенении и глядя на свои тонкую, длиннопалую ладонь. Подобное не укладывалось у него в голове: как такая семья, как Симпсоны, могла жестоко разрушиться на таком ровном, пустом месте? Как бы Роберт не пытался уловить какие-то доводы из своей головы, состояние Лизы говорило само за себя. В голове всплыло лишь одно ненавистное им имя, которое он не смог бы забыть даже через сотню лет. ?Барт?.
– А где же… Барт? – спросил он.В ответ – тишина. Лиза тихонько расплакалась. Омраченный Боб виновато прикусил язык.– Зачем вы меня мучаете, господин Тервиллигер? – девушка вытерла слезы своей длинной рукой и закрыла лицо руками, глотая всхлипы и сопротивляясь нарастающей истерике, – почему вы не позволили мне умереть? Моя жизнь разрушена, как вы не понимаете? У меня больше никого нет! Почему вы не позволили мне умереть?Боба накрыла пелена какой-то бессильной злости. Нет уж. Кто-кто, но только не ты должна умереть.– Прекрати сейчас же. Может быть твоя жизнь и разрушена, но ты – нет. Не думаю, что твои погибшие родители хотели бы, чтобы ты пресекла свою жизнь таким гадким образом, даже не попробовав изменить что-то.
– Тервиллигер вспомнил улыбчивых супругов Марджори и Гомера Симпсонов, и тотчас ужаснулся, сделавшись бледнее. Средь бела дня жестоко убита семья из-за карточного долга размером в несколько миллионов долларов. Мужчина редко читал прессу во время отбывания своего тюремного срока, однако пару раз, мимолетно он видел подобные неопределенные заголовки, пестрившие на стопках газет сокамерника, лежавшие обычно на изодранной тумбе, неподалеку от его койки. Жестокое убийство семьи средь бела дня. Убийство семьи Симпсонов. В каком же году он вышел из тюрьмы? – Послушай, Лиза. Я помню тебя еще маленькой девочкой, влюбленной в балетное искусство подобно мне, романтику, влюбленному в театральные софиты когда-то очень давно. Я знаю, я совершил немало опрометчивых поступков в своей жизни, о которых я жалею до сих пор и отдал бы все, чтобы они не случались.Симпсон тихо укачивала себя, пряча свое лицо за белокурыми лоскутками коротких волос.– Пойми, Лиза, самоубийство – лишь скучный вариант бегло перемотать жизнь. Ты умрешь, может и освободишься от своей боли, может и найдешь покой. А что покой? Покой быстро надоедает, а человеческая жизнь, сознание, позволяющее видеть детальную красоту огромного мира, созданную Всевышним, миллионы разного сорта ощущений и чувств, которые ненавязчиво существуют для того, чтоб их пережить хотя бы один раз – разве это не весомая причина жить дальше? Ты занималась балетом. Ты жила балетом. Твой танец нашли те, кто в нем так рьяно нуждались и есть те, кто все еще может найти.– Я больше не могу танцевать. – Всхлипнувший хрустальный голос ввел исступленного Боба в заблуждение.
– Почему?– Я больна. Я инвалид, мистер Тервиллигер, я больше не могу танцевать.Роберт поглядел на оголенные кончики ее пальцев ног, торчащих из-под одеяла, и все понял.– Глупости. – Тервиллигер нервно вскочил на ноги и принялся ходить взад-вперед. Его зеленые выпуклые глаза то ли раздосадовано, то ли рассерженно сверкали. На что именно он злился, Роберт и сам понять не мог.– Глупости. Надуманные глупости. Это все последствия шокового состояния.– Никакие не глупости, – она всхлипнула, – я больна ревматизмом. Такое случалось раньше. Появлялось и проходило. Я больше никогда не смогу ходить.В голове Боба неожиданно всплыл образ своей матери. Аристократично сложенная женщина, по ночам, словно втайне ото всех, шепотом читающая Шекспира при свете тусклого ночника. Множество морщин, проседь в рыжих волосах и грустные-грустные голубые глаза – о, боже, какие у неё были грустные глаза! Как бы он хотел, чтобы дня, когда его мать раз и навсегда закопала свою мечту, просто не существовало. Тервиллигер протер лоб ладонью, мысленно отпуская нахлынувшую меланхолию, а затем сел на край кровати, на этот раз поближе к Лизе, и взглянул на нее.
– Помнишь тот день, когда я пел ?Травиату? в театре Нью-Джерси?Лиза не ответила.
– Он был чудесен, да? Настолько знаменательный и торжественный, что даже воспоминания перехватывают дух. До того дня я бился за ту возможность выступить на сцене в главной роли около двух десятков лет – это была моя единственная мечта и я дал многие обеты, чтобы ее достичь. Я лишил себя семейного счастья, лишил себя отдыха – я лишил себя всего, что было доступно обыкновенному человеку на этой Земле, лишь бы достичь цели, недостижимой для многих. И, знаешь, Лиза…Сайдшоу Боб приподнял голову и коснулся глотки своими заостренными пальцами, не отрывая взгляда от девушки.– Вот она. Одна из причин, по которой могло не быть ни ?Травиаты?, ни, возможно, и меня сейчас здесь. У меня пропал голос. Я думал, что заболел ларингитом, но голос невыносимо хрипел больше трех дней. И я отчаялся, примерно так же, как и ты сейчас. Я даже поверил в Бога и молился ему каждый день. – Роберт грустно заулыбался, обнажая свои ровные зубы.– Не знаю, было ли это чудом, – наверное Бог услышал меня – спустя неделю, голос восстановился. Хоть и с трудом, чувствуя тяжелый дискомфорт в горле, усталость и слабость, но я смог спеть партию Альфреда Жермона и получить свою долю славы. Поэтому на чудо можно положиться хотя бы один раз, когда положиться больше не на что.
Из-под всклокоченных коротких волос Лизы выглянули ее покрасневшие от слез глаза. Тервиллигер дружелюбно улыбнулся уголками губ, демонстрируя свои неглубокие, утонченные морщины, и протянул ей руку.– Давай так. Сейчас ты поешь, –я приготовил тебе легкий суп и зеленый чай – а уж затем я вызову моего знакомого доктора еще раз, и он осмотрит твои ноги.
Девушка вытерла лицо тыльной частью своей бледной руки, разглядывая Боба так, словно выискивая в нем какой-то подвох, намек, значащий, что ему доверять не следует. Этот человек с пальмообразной шевелюрой цвета красной меди порождал в ней столько приятных детских воспоминаний, что ее горло снова сдавил горестный ком оттого, кем этот человек являлся на самом деле.И она спросила, не скрывая своего недоверия:–Почему вы помогаете мне?
А он ответил, спокойно и непринужденно:–Tu ed io siamo nella stessa barca.*
Этих слов было достаточно для того, чтобы неуверенно протянуть ему руку в ответ.