Глава 24. (1/1)

Шли недели. Рана заживала. Меня продолжали обкалывать неизвестными лекарствами. Надо признать, в целом я чувствовал себя неплохо. Возможно, очень неплохо. Туманное состояние, в котором я пребывал большее количество времени, наделило меня некоторой смелостью. Даже Ральф перестал обращать на меня внимание и больше не задирался. Мне разрешалось ходить по определенной траектории лагеря, посещать некоторые блоки, заговаривать с работниками и узниками. Я с удовольствием завёл здесь несколько интересных знакомств и собирал всю информацию, какую только мог. Мы часто разговаривали с Мартой. Я планировал при первой возможности передать всю собранную информацию в свою страну. С тем, что здесь творилось, надо было что-то делать. Но как я буду передавать информацию?— я еще не знал. Я не раз видел, что над лагерем пролетали самолеты. Не только со свастикой на корпусе. Здесь велась и воздушная разведка?— один раз я видел наш самолет, пролетевший очень низко над зданиями. Думаю, кто-то делал снимки, но вряд ли на снимках могло отразиться то, что творилось здесь на самом деле. С воздуха этот лагерь был похож на обычный лагерь для военнопленных. Здесь же велось активное истребление населения некоторых стран и народностей, и информация об этом должна была уйти наверх как можно скорее. Наши военные знали, что с пленными немцы не церемонятся, но то, что умерщвляется масса народа просто так, таких данных в наши ряды точно пока не поступало. Когда я посещал приготовительную школу, профессор говаривал, что самое главное качество, которое должен усвоить юный джентльмен,?— это умение маневрировать между острыми углами любой ситуации, то есть, говоря простыми словами, быть максимально гибким в общении. Скажу вам, что понимать всех и каждого, в том числе понимать мотивы тех или иных людских поступков лично мне всегда удавалось довольно легко. Представить себя на месте другого и вынести кое-какие представления о ходе его мыслей для меня обычно не составляло особого труда. Возможно, если бы я не попал в Аушвиц, эта константа так и жила бы в моей голове, незыблемая и укоренённая оксфордским воспитанием. И если описанные выше события её только покачнули?— встать на место Ганса Гюнше и других расхаживающих по лагерю солдат у меня никак не получалось?— то разговор с Беппе напрочь снёс фундаментальные представления о человечности и корректности. Мне было позволено ходить и по зданию десятого блока. Конечно, в разумных пределах. В операционные и подвал путь был закрыт. А вот хозяйственные помещения, кабинеты и прочие комнатушки, типа кладовых, были для меня открытой зоной. Проблема была в том, что дойти до них было адским трудом. Обычно все мои силы оставались на улице во время прогулок. Позволять себе гулять по зданию я попросту не мог физически. Тем не менее, я понимал, что в стенах этого блока скрывается много интересной информации и как только появилась возможность изменить привычный маршрут ?палата?— двор?— процедурная?— палата?, я пошёл исследовать вражескую территорию. Мой интерес в первую очередь распространялся на кабинет главного врача этого блока. Я много раз наблюдал за тем, как между собой разговаривают местные и пришёл к выводу, что Беппе имеет здесь нехорошую репутацию. Его не то чтобы боялись, скорее остерегались иметь с ним дело. Генрих и Ганс общались с ним учтиво, доктор Вирц?— формально. А вот женская часть коллектива, будь то Ирма или её подруги, были в нашем здании частыми гостями. Они боготворили доктора и могли часами сидеть с Беппе в кабинете или же принимать участие в его экспериментах. Обычно это превращалось в веселье. В один из дней, когда Беппе обитал в своём кабинете, я предпринял попытку пройти мимо в надежде заглянуть внутрь. Мне было интересно, что там. Дживс всегда говорил, что личность отражается на обустройстве рабочего места. Я прошёл и сразу попался. —?Кто там? —?послышалось из кабинета. Дверь была приоткрыта. Думать над тем, надо ли заходить в его кабинет или нет, времени не было. Открытая дверь манила, а увиденное здесь подстёгивало если и не к серьёзному, но разговору. Я покосился на человека, стоящего в коридоре,?— Гюнше как всегда следил за мной, но сейчас курил и смотрел в окно. —?А, это вы, Вустер? Слышу знакомую поступь. Заходите. Услышав вторичный призыв, я всё-таки вошёл. Беппе сидел за столом. Кроме пустой пепельницы и небрежно раскиданных коробок из-под игральных карт на столе стоял огромный недостроенный карточный дом. Пять или шесть этажей, если прикинуть на глаз, держались довольно крепко. Беппе стоял около стола, держал в руках несколько карт и примерялся построить крышу. —?Это вы, Вустер. Я не ошибся. Разве Грезе позволил вам гулять по этажам? —?Вообще-то давно позволил. —?Невероятная дурость с его стороны. Кажется, Генрих забывает, что вы всё-таки пленник. Я бы на его месте держал вас взаперти. А он вас еще и по территории отпускает гулять. Подобные вольности никуда не годятся. —?Вы считаете, перед тем как дать мне разрешение, Генрих должен был спросить вашего согласия? —?Не должен был. Конечно, не должен. Грезе подчиняется здесь только одному человеку. И это не я. Увы. Я осмотрелся. Если не считать разбросанных по столу маленьких коробок, всюду был идеальный порядок. Не пылинки. На вешалке висел идеально отглаженный пиджак. Около стола стояли три геометрически точно поставленных стула. Множество книг в шкафу, расставленных по цвету и размеру, в итоге приковали мое внимание. Я подошел поближе. Среди коллекции Йозефа было много медицинских книг, но я также заметил томик Ницше. —?Вустер, что вам нужно? Шпионите? —?Что? —?разглядывая его книги, я задумался и только сейчас заметил, что он отвлёкся от строительства домика и внимательно наблюдает за мной. —?Я не шпионил. —?Шпионили. Надеетесь донести на меня в Британию? Сообщите им, что больше всего я люблю читать Ницше. К сожалению, среди здешней коллекции мало его книг. Он улыбнулся. Была в его карих глазах какая-то бесовская наглость. Чувствовалось, что он ощущает абсолютную вседозволенность и свободу. Он позволял мне быть здесь, забавляясь моей беспомощностью. —?У вас шпионить не выйдет. Выглядел все-таки он безупречно. Аккуратный пробор волос, выглаженная темно-зеленая форма, из-под стола виднелись идеально начищенные чуть узковатые корочки. После небольших усилий часть крыши домика была построена. —?А даже если и выйдет, то ничего ваша страна не сделает. Не представляю, каким образом можно помешать фашистской машине сбавить свой ход? Стоять на её дороге может только ненормальный. А британцы психически здоровая нация. Вот взять хотя бы вас. —?Меня? —?я вздрогнул. Многие считали меня ненормальным, а этот, с позволения сказать, на самом деле ненормальный человек, считал меня психически здоровым. Вот дела. —?Вы умны. —?Я? —?Раз вы смогли передать столь нужные фюреру сведения и остаться в живых, вы определённо умны. Передо мной стоял не только врач, но и отменный манипулятор. —?Не знаю, о чём здесь все говорят. Не возьму в толк, почему все считают именно так. —?Не прибедняйтесь. Вы всё прекрасно знаете. Я вижу, что вы хороший, способный человек, просто выбирать верных друзей?— искусство, пока вами не освоенное. Конечно, вы не могли знать, что в Британии есть наши люди. А скорее всего знали, но закрывали на это глаза. Я наслышан о вашей истории с чертежами. Нога опять начинала ныть. Он подметил, что мне неприятны его слова. —?Сменим тему? Хорошо? Вот думаю. Откуда Ганс вас знает? Грета?— понятно. А вот Ганс? Он ведь вас знает,?— он задумчиво покачал головой. —?Он ведь, по сути, вас спас, заставив Ральфа и ребят нести вас к нам. Он попросил, чтобы оперировали именно Вирц и Грезе, и подтвердил вашу личность позже, когда приехала Грета. Только почему не сразу это сделал?— не ясно. Я насторожился. Действительно, откуда он мог меня знать? —?Удивлены? Может, вы через него продали нам разработки? —?Не продавал я никакие разработки! —?разозлился я и почувствовал, что пульсация в ноге стала сильнее. —?Ну-ну, не нервничайте. Вам вредно. Вы богатый человек. Вы можете позволить покупать недоступные для многих вещи, будь то вооружение для своей страны или людей, которые будут работать на вас и считать это своим благословением. Но ваша деятельность, мягко говоря, смердит. —?А ваша? —?сорвалось с языка. Его слова больно кольнули меня. Мало того, они напомнили мне о Дживсе. —?Моя? —?Вы морите людей голодом, делаете неизвестно что с женщинами, с детьми… Эти безумные крики, которые я слышу каждое утро… —?Это крики науки. Я изучаю. —?Кажется, это называется пытками. —?Это называется исследованиями, мистер Вустер. —?Людей. —?А кого же ещё я должен исследовать, чтобы понять строение человека лучше,?— парировал он. Логика в этом была, но я продолжал: —?А как же этическая сторона вопроса? —?на свой страх и риск спросил я. Мы видели друг друга сквозь недостроенный домик. —?Этическая сторона? Я не ослышался? —?он подался вперед, и распечатал ещё одну колоду. —?Да. Как бы это сказать. Можно ли проводить опыты на живых людях? Ухмылка, скользнувшая по его довольно красивому лицу, сменилась прежней серьезностью. Кроме нее появилось кое-что еще?— я бы сказал, воодушевление. —?Это не люди,?— ответил он, подумав. —?Тем более, вы говорите об этике, будто она имеет место в реальном мире. —?Разве не имеет? —?Только не в научных кругах. Только не в исследовательской области. —?Всегда считал, что этика первостепенна. Я только успевал следить за руками, которые вопреки страшным словам, вылетающим из уст немца, действовали во благо?— крайне щепетильно достраивали карточную крышу. — Назовите хотя бы несколько научных открытий в области медицины, которые были этичны. —?А как же… —?я немного растерялся, пытаясь вспомнить хоть что-то. —?Как же… —?Исследователи центральной нервной системы, если вы не в курсе, ставили опыты не только на собаках, но и на беспризорниках. На детях, причем своей же национальности. Я такого не допускал никогда! Ни один ребёнок моей нации не был умерщвлён во время моих исследований. —?Причём здесь нация. Человеческая культура не позволяет, религия не позволяет пытать людей. Неважно, какая у них нация! —?Культура?— это фикция, разложение. Ценность имеет только наука. Чтобы понять принципы, которыми руководствуется природа, нужно изучить творение этой природы досконально. И никакая культура этого вместо исследователей не сделает. Мы видим, что творения природы различны. Какие-то более удачные, какие-то менее удачные. Моя цель?— понять, как обеспечить виду благоприятное развитие. —?Ваши поступки аморальны. —?Лезть в серьёзную науку с какими-то моральными представлениями?— страшная глупость,?— спокойно говорил он. —?Любая наука, тем более физиология, предельно безнравственна. И безнравственной будет всегда. Да, наша наука такова, вспомните эпоху Возрождения. Если бы кто-то, не будем называть имён, в своё время не вскрывал трупы и не вынимал из них смердящие кишки, изучая их и заодно прикармливая ими своих любимых собак, то медицина до сих пор находилась бы в зачаточном состоянии, и мы не могли бы лечить даже примитивные болезни. —?Но вы вскрываете не трупы. Вы вскрываете живых людей. И в этом есть нечто скотское. Тут он немного подумал и улыбнулся. —?Уверяю вас, во всех врачах, если врачи настоящие, есть нечто скотское. Я опять наблюдал его ухмылку и не знал, что ответить. Всё это время я стоял на ногах, опираясь на костыль. Он не предложил мне сесть. —?Что?— сильно болит? —?подумал и сам ответил. —?Да, ваша нога очень болит. —?Достаточно сильно,?— ответил я сквозь зубы. —?Жаль, что Вирц не отрезал её тогда,?— ответил он. —?Не хотел марать руки после тяжёлого рабочего дня. Ампутация?— достаточно серьёзная операция для хирурга, который двенадцать часов подряд работал, не жалея сил. Он заметил как я сжал зубы от злости. —?Ах нет, я вспомнил, это Генрих упросил Вирца сохранить вам ногу. Я бы ампутировал, даже если Генрих ползал бы передо мной на коленях. —?Кажется, вы отказались принимать участие в операции. —?Увы, тот день был для меня неудачным. Некоторые исследования закончились не так, как я хотел. Мы смотрели друг на друга. Наметилось противостояние воль, но у меня был хороший учитель в Англии. —?А, может, хорошо, что не отрезал. Боль в ноге не пройдёт никогда. Этого вам Генрих не говорил? У вас сильно повреждена мышца. Они кое-что сшили, но Ральф сильно хватил вас своим хитрым оружием. Они пичкают вас восстанавливающими ткани лекарствами. Но у вас есть проблемы с глубокими венами, одну из них они еле-еле залатали. Всю оставшуюся жизнь вам придется принимать обезболивающие. Это расплата. За свои инфантильные взгляды на мир, Вустер, вы будете мучиться до самой смерти. Надеюсь, она придет не скоро. Видите, я очень хорошо отношусь к британцам. Я бы с удовольствием развил тему, но в этот момент в кабинет вошел Генрих, и странный человек прервался. —?Ах, вот вы где, герр Вустер? Скрываетесь? Если бы Ганс не сказал мне, где вы, то я бы и не нашёл. —?Конечно, после моей последней реплики, он бы убежал отсюда и догнать его ты бы никак не смог,?— съязвил Менгеле. Грезе открыл рот, чтобы ответить, но промолчал и посмотрел на меня. —?Пойдёмте. Йозеф, благодарю вас, но дальше я сам. —?Не бойтесь, Грезе. Я просто напомнил мистеру Вустеру, что капли необходимо капать в его больной глаз не менее трех раз в день. Беппе действительно на днях помог мне с глазом, как и обещал. Теперь я видел сносно, кровавая дымка ушла. Но даже этот жест доброй воли не пробудил во мне уважением к этому врачу. Хотя мое зрение в итоге восстановилось. Генрих аккуратно потянул меня за рукав. Когда мы пришли в мою палату, Генрих первый раз за всё время моего пребывания в этом месте повысил на меня голос: —?Вы с ума сошли? Зачем вы напрашиваетесь на неприятности? Йозеф не я. Он нянчиться с вами не будет,?— он понял, что выдал свои эмоции и дальше говорил более отстраненно. —?Он с вами разговаривал о чем-то, не связанном с вами и вашим зрением? —?Да. —?Остерегайтесь разговоров с ним на любые темы. Он любит разговаривать с подопытными экземплярами. Никогда больше не заходите в его кабинет. —?Почему? —?Не развивайте его интерес к вам.