Когда свет здесь станет ярче (1/1)

- Иди домой, Кость, он всё равно уже не вернётся. Я послушался его совета и поехал к себе. Просидел два часа на кухне, не вслушиваясь в бормотание телевизора, а потом достал спрятанную на всякий случай бутылку водки и впервые в жизни напился в одиночестве. Я чувствовал себя раздавленным и разбитым. Глеб даже не вспомнил, что Мир Огня уже выступал на крупных фестивалях, причём вместе с Агатой Кристи. Хотя на всех этих фестивалях мы ни разу не видели Глеба, только Вадима, но я был уверен, что младший Самойлов знал об этом от брата. Конечно, у нас нет той популярности, что есть у АК, но и наши песни ставят на радио, у нас есть свои поклонники. И лично я вполне комфортно чувствовал себя в клубах после того же Нашествия. Это же так здорово - видеть отблески собственных эмоций в глазах слушателей, а это возможно только в не особо больших помещениях. Ни на одном стадионе я не чувствовал той связи с пришедшими людьми, как это бывает на концертах и квартирниках. Я понимаю, что Глеб не мой лучший друг и не обязан понимать всё это. Но его слова о музыке меня очень сильно обидели. Я не думаю, что я гений, но всё-таки считаю себя хорошим композитором. И в первую очередь всем нравится именно наша музыка, а уже потом тексты. Ну а обвинение в том, что я не могу сыграть уже написанное было настолько необоснованным и притянутым за уши... Я не понимал Самойлова. Я знал, что он очень переживает смерть Козлова, но прошло уже восемь лет, и его реакция казалась мне странной.Я не нашёл, куда убрал рюмки, поэтому пил прямо из бутылки. Я всегда пьянел довольно быстро, но сегодня сидел и упорно пытался допить бутылку до конца. Руки почему-то перестали меня слушаться и начали жить своей жизнью. Словно со стороны я смотрел, как они переворачивают бутылку. Что-то подсказывало, что из неё должна литься оставшаяся водка, но ничего не было. Руки разочаровались в игрушке и кинули бутылку в стену. Осколки показались мне фейерверком, и я попыталсявстать, чтобы увидеть его лучше, но пол оказался неожиданно близко.Я проснулся от того, что кто-то начал светить мне в лицо фонариком, и я попытался от этого света отмахнуться, но он всё равно достигал моего лица. Героическая попытка перевернуться отозвалась охватившей всё тело болью. Сотни иголок пронзили правую руку, а на голову словно надели жестяную кастрюлю и со всей силы ударили по ней половником. На ум пришла идиотская мысль, что меня пытался убить Глеб, а я спасся. Когда я всё-таки смог открыть глаза, оказалось, что я дома. На кухне. На полу. Никакого фонарика не было, просто выходящие на восток незашторенные окна подрабатывали будильником. Микроволновка подмигивала зелёным цветом и сообщала, что сейчас всего лишь половина восьмого. Репетиция в двенадцать, а до базы ехать час. Мозг лихорадочно думал, чем занять это время и хватит ли его, чтобы привести себя в приличный вид. Я решил начать с того, что попытался встать, но не удержал равновесия, и руку словно обожгло. Я переводил взгляд с окровавленной ладони на осколки на полу. Вспышкой пронеслось воспоминание, как я швырнул в стенку пустую бутылку. Почему я столько выпил? Ведь была же какая-то мысль... Глеб пытался меня убить? Бред... Глеб! Воспоминания вернулись, но воспринимались как-то отстранёно, словно я стоял и смотрел, как Самойлов выливает всю эту грязь на моего двойника, а тот смотрит на него загнанными тускнеющими глазами. Не было боли, что заставила меня пить, осталось только разочарование в мужчине.На то, чтобы привести себя в вид, отдалённо напоминающий человеческий, перевязать руку и убраться на кухне, ушло чуть больше двух часов. Делать было нечего, да и не особо-то и хотелось, поэтому я решил поехать на репетицию пораньше, тщательно отгоняя мысли, что я должен играть так, чтобы у Самойлова не было ни единого повода придраться. Это всё неправильно: я должен играть для себя и слушателей. Мнение Глеба не должно волновать меня настолько сильно. И всё же настроение было испорчено. Приехав на базу и никого там, естественно, не обнаружив, я развернул кресло так, чтобы видеть удивительно чистое и светлое небо, положил синтезатор на колени и замер. У меня уже несколько дней крутилась в голове одна мелодия, но я никак не мог её сыграть, чтобы она звучала так же, как внутри меня. Ещё не до конца оформившиеся образы подсказывали, что это может стать одной из лучших наших песен. Пальцы привычно легли на клавиши, и в какой-то момент я понял, что сегодня получилось. Казалось, что играю не я, а кто-то другой управляет моими руками и создаёт эту музыку. Когда прозвучал последний аккорд, я почувствовал себя опустошённым: в эту мелодию я вложил все переполняющие меня страхи, сомнения, переживания.- Красиво, - уставший голос за спиной заставил меня вздрогнуть.- Здравствуйте, Глеб Рудольфович, - откладываю синтезатор и встаю с кресла.- Костя, я хотел бы перед тобой извиниться за вчерашнее. Я не имел никакого права говорить тебе подобные вещи, тем более, что я был не прав.Первый раз вижу, чтобы он действительно извинялся. Не формально, пытаясь отвязаться от Вадима, когда опаздывал на репетиции, а абсолютно искренне. - Ничего страшного, - улыбаюсь. Когда я это сказал, то понял, что совершенно не злюсь на него за вчерашнее. Повлияла ли на это музыка или его совершенно разбитый вид, не знаю. Он пристально смотрит на мою забинтованную ладонь, и я вижу, что он пытается скрыть улыбку. - Ну я вижу. - Пустяки, Глеб Рудольфович. О стекло порезался, когда собирал осколки, - и ведь почти правда. - Я даже могу сказать, от какой бутылки были эти осколки, - он чуть хмурится, явно не зная, как сказать. - Я ещё хотел извинится за моё отношение к тебе вообще всё это время. Мне просто казалось, что мы все предаём память Саши, когда решилинайти нового клавишника. Это не твоя вина, сейчас я понимаю, что вёл бы себя так с любым другим. Но вчера я, конечно, перегнул палку, зато это помогло мне посмотреть на себя со стороны. Я понял, что мы предадим Сашу, если музыка, в которую он вложил душу, не будет звучать на концертах. На самом деле ты отличный музыкант, неужели ты это не понял по тому, что я тебя с ним путал? - он наконец-то по-настоящему улыбнулся. - И зови меня уже просто Глеб, а то я себя чувствую старше Вадика. Судя по всему, действительно что-то у него переключилось. Диму я звал по имени с самого знакомства, а Вадиму моё обращение по имени-отчеству надоело уже на второй репетиции. Он тогда сказал, что мы все делаем одно дело и должны быть на равных. И только младший Самойлов никак не реагировал на моё "Глеб Рудольфович" и уж тем более не пытался это как-то изменить. Он протянул мне руку, повторяя моё движение при нашем знакомстве, и у меня мелькнула мстительная мысль в ответ сделать то же, что и он тогда. Но сейчас я понимал его, как никогда не понимал никого, включая самого себя. После этого объяснения всё встало на свои места, и я почувствовал, что именно этот человек и мог написать все те песни, ведь я видел их отражение прямо перед собой. И я крепко пожимаю руку в ответ.