Часть 1: Иллюзия (1/1)

Одиночество для нее было похоже на крошечный огонек свечи, едва разгоняющий темноту подвала. Здесь было холодно — она ощущала, как по ее застывшей коже бегут мурашки. Но это ощущение было привычным, как и боль, которая когтями впивалась в спину. Неловко повернувшись, она попыталась лечь на живот, но твердые камни пола сделали только хуже. Сколько она уже находится здесь? День? Или три?... Время потеряло свой смысл, и оставалось только считать капельки воска, стекающие по матовым бокам толстой свечки — единственного источника освещения в тесном и стылом помещении.Здесь пахло удушающим смрадом пота, крови и страха. Хотя для нее страх имел лицо. Бледное, худощавое лицо с аккуратной темной бородкой и глубоко запавшими серо-стальными глазами. Этот человек, имени которого она не знала, являлся к ней в кошмарах, но если бы он только был всего лишь порождением сна — было бы лучше. Она могла бы ущипнуть себя, больно впиться зубами в палец, и проснуться. Но он не был сном. Он был реален — единственной реальностью, которая замещала для нее почти весь мир.Она не знала его имени. Но знала, чего ожидать от него. Поэтому, когда дверь — тяжелая, окованная металлом дверь в подвал — скрипнула и послышались его тихие шаги, она была готова. Подняв голову, она посмотрела на фигуру, которая черной тенью выделялась на фоне квадрата двери. Здесь было так темно, что ей пришлось зажмурить глаза на несколько секунд, чтобы привыкнуть к свету.— Ты ведь понимаешь, за что была наказана? — его мягкий, обманчиво добрый голос не разрушил тишины. Он стал ее частью, превратив благословенную тишину одиночества в хищные когти птицы.— Да, господин. Понимаю.— Встань. Хватит валяться на полу.Он прошел внутрь комнаты и, немного поколебавшись, взял в руки свечу. Ее огонек не мог осветить всего помещения, и силуэт его любимой и единственной ученицы, забившейся в самый дальний угол, был почти неразличим. Сделав несколько шагов вперед, человек присел и поднес свечу к ее лицу — огромные, расширившиеся от страха глаза были черными. Он протянул руку и нежно, ласково провел тонкими пальцами по ее щеке, по коротким, неровно обрезанным белым волосам, по обрубкам спиленных рогов. Ужасное уродство, если спросить его, но ведь не каждый живой может выбирать, каким родиться — красивым или уродливым. Он находил ее в каком-то смысле даже привлекательной, экзотической зверушкой, наделенной нешуточным даром. Но дар этот нужно было насильно вытаскивать из глубин ее зашоренного разума. И если будет нужно, он с мясом и кровью извлечет на свет ее силу… но пока что она была слишком слаба. Слишком погрязла в материальном, слишком подвержена страхам перед болью и страданиями.— У тебя есть потенциал, — продолжил он говорить, прикасаясь к ее шее. Сквозь сероватую кожу проступили темно-синие вены, но он не обращал на это внимания. Под его пальцами бился ее пульс. — Я взял тебя, когда ты была никем. Пустым местом, существом низшего сорта. Если бы не я, тебе зашили бы рот грубой ниткой, выкололи глаза и надели на шею ошейник. Ты была бы всего лишь орудием в чужих руках, не имеющем права даже говорить. Понимаешь?— Понимаю… — ее сухие, потрескавшиеся губы с трудом открылись, издавая тихий хрип. Она не пила уже два дня, а собиравшаяся к рассвету на камнях роса была на вкус, как грязь. В уголках подвала затаились крупные, жирные пауки, только и ждущие, когда попавшее в их плен существо перестанет дергаться в бессильных попытках освободиться, и они смогут медленно обглодать его мясо с костей.Человек улыбнулся своей отвратительной улыбкой, встал и протянул руку. Она неуверенно склонила голову набок, словно не в силах понять, не получит ли новую порцию боли, если прикоснется к этой открытой ладони.— Не бойся. Я помогу тебе. Твое наказание закончено.Когда ее вывели наружу, она слепо прищуривала глаза, привыкшие к темноте, пытаясь не спотыкаться и не врезаться в предметы обстановки. В этом доме все было ненавистно. Огромный антикварный шкаф, этакое старинное чудовище, было, пожалуй, единственным предметом, которое говорило о прошедшем величии и богатстве своего хозяина. Все остальное здесь было покрыто пылью нищеты — низкие потолки, с которых свисали потускневшие медные канделябры; подгнившие доски балок, сквозь которые во времена ливней вода текла так, что приходилось подставлять ведро; приземистые лавки и столы, покрытые простыми льняными скатертями; жесткие кровати, застеленные проеденными молью простынями и прохудившимися перинами. Она была хорошо знакома с этим домом, ведь это именно ей, как ученице магистра, приходилось каждый день убирать и чистить, мыть и оттирать, готовить и носить воду. Когда она заканчивала работу по дому, то должна была до глубокой ночи практиковаться в Даре.Господин говорил, что у нее есть потенциал, а она даже не знала, что значит такое слово. Она только знала, что если не будет выполнять все, о чем он просит ее, то ее отведут обратно в подвал, ее руки привяжут к вбитым в стену старым металлическим кольцам, и по ее обнаженной спине пройдутся розгами. Сначала такое наказание было для нее самым страшным, которое только можно представить, но вскоре она начала привыкать к постоянно ноющей спине. В доме было всего одно зеркало, и когда ей удавалось заглянуть в него, то она видела свою спину — покрытую зажившими, белыми, узловатыми полосками шрамов, перекрытых кое-где новыми, кровоточащими следами от рассеченной кожи. Вокруг таких следов сами собой образовывались ужасные синяки, которые мешали спать, сидеть и выполнять работу.Но не боль была ее главным врагом — боль была лишь иллюзией, которую легко можно было отогнать, лишь забыв о ней, сделав ее частью себя, приняв ее как родную. Куда хуже было одиночество. То чувство, когда ты почти физически ощущаешь, как исчезаешь из этого мира, растворяешься во тьме, окружающей тебя. Тогда она начинала бояться лишь того, что погаснет свеча. Она молилась про себя только об этом. О том, чтобы этот единственный источник света, удерживающий ее от безумия, не уходил. Если бы он только погас, то ее душа была бы разорвана на части обитающими в подвале отвратительными сущностями, похожими на огромных пауков с множеством ног. Иногда они приходили и в других обличиях — синекожих, худых до гротескности женщин, протягивающих к ней свои когти. Иногда это были просто сполохи красновато-рыжего огня, но чаще всего — просто тени. Тени, таящиеся вокруг, прогнать которые могла только свеча.— Пожалуйста, присядь, — тяжелая рука господина легла на ее плечо, заставляя опуститься в стоящий в центре комнаты стул. Она послушно села и сложила руки на коленях, пытаясь скрыть дрожь в пальцах. Он никогда не должен видеть ее страха, хотя иногда казалось, что он просто хочет питаться им, как тени питались ее отчаянием. — Будет немного жечь, но ты не должна кричать. Ни в коем случае не кричи, Шен.Он всегда так называл ее — с того самого дня, как маленькой девочкой, почти десять лет назад, привел ее в это место, отдаленное от городов и сел, место, забытое богами и демонами. Что значило это имя, она не знала, да и не хотела знать. У нее не было имени, с тех самых пор, как она перестала быть саирабааз и стала никем. Но господину лучше было не перечить, иначе на ее спине появятся новые шрамы. Она тихо зашипела, когда к ее ранам прикоснулась смоченная чем-то щиплющим тряпка, но легкий шлепок по плечу заставил ее прекратить. Продезинфицировав раны, магистр взял длинную иглу с ниткой и принялся зашивать те места, в которых ее кожа разошлась слишком сильно, обнажив темно-красную плоть. Когда был наложен последний стежок, господин взял садовые ножницы и аккуратно перерезал оставшуюся нитку.— Ну, вот и все, — он провел рукой по ее волосам, цокнул языком и добавил: — По-моему, тебя пора подстричь. Слишком уж отросли твои волосы.Когда над ее головой защелкали ножницы, Шен почувствовала, как по щеке катится что-то мокрое и соленое на вкус. Облизнувшись, она с удивлением поняла, что заплакала. Когда вокруг ее сгущалась темнота, когда стены грозились раздавить ее голову, как орех, она не могла заплакать, как ни старалась. Иногда ей начинало казаться, что все чувства в ее груди умирают каждую секунду, проведенную там, внизу. И только здесь, при свете дня, проникающем сквозь тонкие изорванные занавески на окнах, она рождалась снова. Но с каждым разом было все труднее. Словно она возвращалась из страны теней и снов в мир, потеряв часть собственной души.Когда все было закончено, Шен снова приступила к своей обыденной жизни. Уборка, стирка, готовка и работа на огороде ждали ее — ведь господин жил отшельником и не мог покупать вещи каждый день. Даже на ее одежду у него не всегда находилось время и деньги, чтобы съездить в ближайшую деревню, поэтому она ходила в обносках. Посеревшая ткань была пропитана масляными пятнами и кое-где кровью. К вечеру она возвратилась в дом, уставшая так, что ее сведенные пальцы ломило от тупой ноющей боли, а спину разрывало жжением от недавно наложенных швов. Господин ждал ее, усевшись за свой стол и достав из антикварного шкафа стопку старинных книг и свитков. Занятия должны были проходить каждый день, без исключений, как бы ни хотела Шен просто упасть на дощатый пол, свернуться клубком и заснуть. Послушание и дисциплина — вот что было ключом к обретению могущества, как говорил магистр. Только послушание, дисциплина и воля к достижению результата.Но сегодня все было по-другому. Она не знала, почему — просто чувствовала, что нечто изменилось. Как будто внутри нее некий заточенный в клетку зверь вдруг открыл глаза и пошевелился. Ей даже показалось, что это то, о чем предупреждал магистр, когда говорил об опасности ?одержимости?, это было то, чего боялся ее народ и потому превращал таких, как она, в саирабааз. Это нечто, шевелящееся внутри, не пугало Шен. Оно не причинит ей вреда, оно лишь хотело ей помочь. Откуда она это знала?Некоторые вещи можно просто знать.— Шен, ты сегодня рассеянная, — голос господина вырвал ее из раздумий, и она вновь взглянула на лежащий перед ней острый зазубренный нож. — Ты уже научилась извлекать энергию из крови. Теперь ты должна использовать эту энергию для сотворения заклинания. Скажем… — он поставил на стол ту самую полусгоревшую свечу, что так остро напоминала о пережитом в подвале. Ту самую свечу, которая являлась насмешкой над всем человечным, что еще помнила ученица. — Зажечь эту свечу. Просто зажги ее, используя энергию, извлеченную из своей крови, и урок на сегодня будет закончен.Нож поблескивал в отсветах канделябра, нависающего низко над головой, будто приглашая к себе. Она прекрасно была знакома с этим оружием — незамысловатый столовый нож, старый и щербатый, но Шен сама его точила и точно знала, насколько он острый. Он был достаточно острым, чтобы прорезать сквозь ее запястье, почти не встретив сопротивления. Он с легкостью впился бы в ее многострадальную плоть, извлекая наружу теплую струйку темной, почти черной крови. Украдкой она бросила взгляд на левое запястье. Исполосованное, так же, как и ее спина, кожа на нем стала темнее и жестче, будто приспособившись к боли. Но зверь внутри нее, это странное существо, которое просилось наружу, вдруг воспротивилось. Оно не хотело этого.— Давай же, мы это уже делали на предыдущих занятиях. Возьми нож, — магистр нахмурился, и его тонкие губы едва исказились в выражении неодобрения. Этот красивый когда-то человек вовсе не был похож на отшельников, как их представляет молва. Следы былого аристократизма не так-то легко вытравить, даже живя в глубоком лесу. В молодости он был завидной партией для любой богатой и знатной жительницы Минратоуса. Теперь, когда ему было лет сорок пять, он не растерял своей величественности. Но почему-то у нее его внешность вызывала только отвращение и какой-то трепет. Будто она находилась в присутствии демона, только не похожего на тень, а вполне реального.Шен послушно сжала нож в пальцах правой руки и, подняв левую, поднесла к свету. Лезвие дрогнуло, прижалось к тому месту, где сквозь кожу были видны вены. Пульсирующая жизнь, текущая по этим венам, хранила в себе невообразимую силу. И когда металл впился в тело, она ощутила это. Кровь закапала с руки на стол, собираясь каплями в лужицы и источая тепло. Закрыв глаза, она сосредоточилась и собрала энергию в кулак. Открыла себя, словно плотину, сквозь которую хлынула сила. Мир вокруг нее задрожал, поплыл, превратившись в густой кисель. Время на миг остановилось и понеслось вскачь, унося кусочек души Шен, забирая свою долю. За все приходилось платить. Огонь дрогнул, лизнул фитиль, заплясал отблесками в закутавшихся во тьму углах. А потом, не успела она моргнуть и открыть глаза, взревел, взметнувшись к потолку.— Что ты наделала?! Немедленно прекрати! Возьми себя в руки! — закричал господин, подскочив и отшвырнув в сторону стул. Пламя охватило его одежду, и он принялся судорожно сбивать его ладонями, ругаясь сквозь зубы. — Глупая девчонка. За это тебе полагается наказание. В подвал! Иди в подвал немедленно. Я изобью тебя так, что живого места не останется, скотина.— Нет.Она и сама не поверила, что сказала это. Ее охрипший от жажды и слез голос прозвучал так тихо, что его легко можно было спутать с ветром, играющем в прохудившейся трубе камина. Неужели она только что посмела ослушаться? За это господин накажет ее так сурово, как еще ни разу не наказывал. Ее спина, будто в предвкушении побоев, болезненно покрылась мурашками, и Шен почувствовала каждый шрам, каждый шов, каждый кровоподтек. Ее сморщенные от постоянной работы, сведенные судорогами пальцы сжались на рукояти ножа. Зазубренное щербатое лезвие вонзилось глубже, скрипнув по кости запястья, и новая порция крови брызнула на стол, раскрашивая его темно-бордовым веером капель.— Что ты сказала? Повтори. — Его холодный голос будто плетью ударил по Шен, и она отшатнулась, но не встала. Не отняла руки. Не выпустила ножа. — Если ты немедленно не подчинишься, я заставлю тебя. И поверь мне, ты этого не хочешь.Он говорил правду — магистр уже предупреждал ее, что его могущество настолько безгранично, что он одним лишь заклинанием смог бы подчинить ее разум и заставить сделать все, что только пожелает. Например, биться головой о стену или утопиться в реке. А может, он заставил бы ее отрезать себе руку — зачем магу обе руки? Справиться и одной. В конце концов, она была саирабааз, но не стала другой. Запуталась, заблудилась и наткнулась на это святилище боли и одиночества. Шен знала, что была нужна господину едва ли не больше, чем он был нужен ей, и каким бы жестоким он ни был, он любил ее. По-своему. Любил, как единственное существо, скрашивающее его собственную тьму. ?Простите, господин?, — пронеслось в ее сознании за секунду до того, как кровь превратилась в огонь и ринулась к его лицу.Когда она выбежала на улицу, кашляя и задыхаясь, с трудом хватаясь за стены, его крики уже стихли. Но они, казалось, теперь всегда будут звучат в ее ушах, ввинчиваясь в мозг, заставляя багровые пятна плясать в глазах. Дом горел. Левая сторона щеки и висок пронизывало болью столь сильной, что Шен даже не находила сил кричать. Горло саднило от дыма — она чуть не сгорела вместе со всем своим миром, с этим домом, который был для нее единственной существующей реальностью на протяжении последних десяти лет.Но то, что теперь поселилось внутри нее, ликовало. И, упав на траву перед домом и глядя на пожирающее его пламя, Шен вдруг засмеялась — дико, на пределе, высоко. Она смеялась, кашляла, и снова хохотала. Подняв руки к небу, она запрокинула голову и закричала. Она наконец-то была свободна.Но ее одиночество не ушло, не превратилось в пепел и прах, как ее бывший мучитель и его дом. Оно отправилось в путь вместе с ней, навсегда поселившись в изорванной в клочья душе.***Кровь повсюду.Кровь на его руках, на одежде, на лице, на лезвии кинжала с замысловатой рукоятью, украшенной драгоценными камнями и резьбой в виде головы дракона. Откуда вся эта кровь? Она не принадлежит ему. Значит, он кого-то убил.Но почему тогда он ничего не помнит об этом? Раньше такого не бывало. Память возвращалась неохотно, толчками, рывками. Он не помнил, кто он, но помнил, что убивал. Людей. Людей, которые просили его об этом, умоляли. Он чувствовал их мысли и их отчаяние, как будто они звали его… Звали его в своих молитвах, умоляя лишь об освобождении.Вокруг было темно. Ни единый источник света не рассеивал эту темноту. В нос ударил запах гниения, напитавшего каменные стены, протухшей воды и крови. Откуда-то слева доносился тихий звук, как будто что-то капало. Это сводило с ума, поэтому он просто зажал уши, забился в угол и уткнулся лицом в ободранные колени. А когда наконец посмел пошевелиться, то услышал только тишину. Это хорошо — тишина означает, что все в порядке, что никто не придет и не причинит зло. Он смутно помнил, как было больно, когда чья-то рука в черной латной перчатке била его по лицу. Скула все еще немного болела, и он знал, что будет болеть еще долго.Вокруг все было знакомым, и он помнил, что это место было его домом довольно долгое время. Но не знал, зачем он оставался здесь, все здесь было пропитано тоской и отчаянием. И все же… что-то притягивало его сюда, словно гигантским магнитом. Здесь произошло что-то ужасное. Здесь умерло очень много людей, он слышал их крики, застрявшие среди старинных камней. Здесь, в Яме, жили призраки и крысы, и он иногда думал, что и сам является одним из них. Но здесь были и другие, существа, которые были добры к нему. Теперь их нет. Они ушли.?Рис… Эванжелина… зачем?? — пронеслось в его мыслях, и к горлу подступил комок. Почему же они бросили его тут одного, в этом страшном месте, посреди пыли и застывших камней… Столько вопросов, и ни одного ответа. Единственным предметом помимо его самого, который был с ним всегда, был этот странный кинжал. Подняв его поближе к лицу, он принялся рассматривать окровавленное лезвие. Кровь уже свернулась, превратившись в темную корку, и он неожиданно принялся оттирать ее краем рубашки. Он тер изо всех сил, пытаясь стереть кровь, будто улику. Почему-то ему казалось, что он не должен был так поступать. Но сейчас-то уже ничего из этого не имело значения.Сколько он тут просидел, он не помнил. Он вообще мало что помнил, одни обрывки, забытые эпизоды, как будто ему приснилась чужая жизнь, и он вообразил, что прожил ее сам. Но это был только сон. И люди, которые относились к нему с добротой и теплом, тоже были только сном.Снаружи послышались чьи-то шаги, и он резко поднял голову, вслушиваясь в отдающийся эхом стук латных сапог по вывороченным камням. В Яме редко бывали люди, одни только мертвецы, но это было тогда. А сейчас все изменилось. Игла страха пронзила сердце, и он подскочил, вжавшись в стену и пытаясь стать как можно незаметнее. Стук шагов стал ближе, и вскоре из-за поворота, освещая дорогу тусклыми сполохами факелов, показались люди. Они были закованы в латы, а на груди у них были объятые пламенем мечи.Храмовники.Он помнил это слово. Храмовники — те, кто причинили вред стольким людям, те, из-за кого и он сам когда-то страдал. Но они не обратили никакого внимания на дрожащего паренька, прижавшегося к стене и покрытого кровью с ног до головы. Странно. Они не увидели его, хотя прошли совсем рядом, настолько близко, что он мог почуять биение их сердец. А еще от них несло безумием за версту. У них были болезненно-бледные лица и покрасневшие глаза, и он слышал, как голоса шепчут им в уши, приказывают о чем-то, требуют мести. Требуют крови. Бесшумно проскользнув мимо, он спрятался за поворотом, но его привлек внезапный шум. Храмовники остановились и принялись разбирать камни в одной пошатнувшейся кладке.— Ты точно уверен, что это здесь? — послышался голос одного из них, хриплый и какой-то деревянный.— Да, уверен. Сэр Конвей сказал, что это здесь, и даже карту мне нарисовал. Не думай, будто я в восторге от этого места. Заберем улики и уйдем отсюда.— Ладно, ладно. Лучше помоги мне.Он выглянул из-за угла, наблюдая, как двое храмовников сосредоточенно разбирают кладку в одном месте, где она показалась слабой. Кажется, до них ее уже кто-то разбирал. Когда последний камень упал на утоптанный латными сапогами пол, они вытащили из образовавшейся ниши какой-то сверток — большой мешок размером с человека, истлевший и в некоторых местах прогрызенный крысами, которые тут были просто вездесущими. Развернув мешок, они присели и принялись рассматривать содержимое. Один из них, тот, кто боялся идти в Яму, поддел что-то и с отвращением отшвырнул.— Фу, гадость. Скажи мне еще раз, какой смысл копаться в этом дерьме?— Потому что кое у кого возникли подозрения, и сир Конвей приказал избавиться от следов. Давай, тащи сюда масло.Второй храмовник скинул с плеч вещмешок и вынул из него флягу с зажигательной смесью. Щедро полив отвратно пахнущей жидкостью мешок, он взял факел и поднес его к ткани. Но она не загорелась.— Какого черта, — рассердился первый храмовник. — Подлей еще. Тут все отсырело, гореть будет плохо.— Послушай, мне тут не нравится. Такое ощущение, что кто-то смотрит прямо на нас, — занервничал его напарник.А тот, кто смотрел на них, дрожал от непонятного ощущения чего-то давно забытого, но знакомого, до боли знакомого. Он знал, что должен остановить то, что собирались сделать люди в латах с пламенеющими мечами. Они делали что-то плохое, они хотели причинить вред. Взяв в руки осколок породы, он бросил его в туннель — и достиг своей цели, камешек покатился вниз, стуча по полу и вызывая множественное эхо по всей Яме.— Тссс! Слышал? Тут точно кто-то есть, — сорвался на хриплый шепот храмовник и тут же достал меч. — Надо посмотреть, что там.— Ладно, давай проверим, но потом вернемся и сделаем то, что должны. Трус.Они быстро зашагали в туннель, пройдя всего в паре сантиметров от парня. Но он уже не боялся, что его заметят. Каким-то образом он знал, что никто не увидит его, пока он этого не захочет. Когда шаги их затихли, парень медленно направился к мешку, вытащенному из-за разобранной кладки. И чем ближе он подходил, тем больше чувствовал, как сердце, сорвавшееся в бешеный галоп, застревает в горле. Дыхание перехватило, по лбу катились крупные капли холодного пота.Не смотри, не смотри, лучше уйди отсюда и никогда не возвращайся. Не вспоминай.Но он не мог не смотреть. Это было важно, настолько важно, что он готов был не моргать, лишь бы не проглядеть то, что должен был увидеть. Наклонившись над разрезанным мешком, он застыл, глядя на полуобглоданный скелет в обрывках истлевшей одежды. Всего лишь мертвец, всего лишь еще один несчастный призрак в этой гигантской могиле.Но что-то в нем было знакомым.Его одежда… Он отшатнулся и, схватив факел, поднес его поближе. Кожаная куртка, кожаные штаны, льняная рубаха, превратившаяся в изорванные лохмотья. Из-под ребер мертвеца выползла многоножка и быстро поползла в сторону стены, скрывшись в ее трещинах. Парень судорожно вцепился в воротник собственной куртки. Темно-коричневая, на шнуровке с тиснением. Это ничего не значило, ведь так? Мало ли у кого могла бы быть такая же одежда, как и у него. Но тусклый блеск металла привлек его внимание, и парень, глотая слезы, подполз поближе. Пламя факела в его руке задрожало, отразившись на лезвии клинка, спрятанного в мешке под останками несчастного мертвеца. Ему потребовалось собрать в кулак все свое мужество, чтобы протянуть руку и вытащить оружие, покрытое ржавчиной, сгнившей кровью и пылью.В свете пламени драконья голова на рукояти кинжала словно смотрела на него своими глазами-сапфирами, насмехаясь и дурача.Ну что, будто вопрошала она, увидел? Теперь ты вспомнил? Ты мертв, милый мальчик, мертв, как эти истлевшие кости. Ты умер здесь, а храмовники, сунув твое истощенное тело в мешок, замуровали тебя в Яме. Они спрятали тебя, чтобы никто и никогда не нашел тебя. Они уничтожили тебя, они стерли память о тебе, будто тебя никогда не существовало в их мире. И не думай, будто они хоть на секунду раскаялись в своем убийстве.— Нет… — потрясенно шептал парень, свернувшись в клубок и качаясь взад-вперед, обхватив руками колени. — Нет, нет, нет. Этого не может быть. Это не я. Это не мог быть я…Сердце колотилось, как бешеное, слезы чертили дорожки по бледному худому лицу, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Не в силах больше выносить этого, парень вцепился ногтями в лицо и сдавленно закричал.— Слышал? — обернулся храмовник, возвращавшийся в этот момент из туннеля. — Кто-то кричал.— Тут погибло много людей, — печально вздохнул его напарник. — Здесь ничего нет, кроме призраков и смерти. Давай возвращаться скорее. Искатель ждет.Когда они вернулись к месту захоронения, то увидели, что тело в мешке так и лежит там, а рядом валялся наполовину погасший факел. Облив скелет маслом и поднеся к нему пламя, храмовники убедились, что старые кости как следует загорелись. В воздухе витал запах горящего мяса и ткани, и, подождав, пока от трупа не останется ничего, кроме горстки пепла, храмовники ушли, оставив после себя тишину и тьму.Они обернулись только один раз, когда позади них, где-то там, в глубине Ямы, послышалось эхо чьего-то отчаянного крика.…Теперь он знал. Теперь не было сомнений, не было сожалений, не было ничего. Пустота, и только. Он не боялся темноты — она единственная могла спрятать его от жестокости внешнего мира, и он не хотел уходить. В конце концов, зачем, если в мире живых никто не помнит о тебе? Даже те, кто когда-то притворялся друзьями, бросили его. Когда-то они говорили ему о том, что каждый человек после смерти отправляется к престолу Создателя, чтобы там благоденствовать до конца времен.Но они солгали. Не было никакого Создателя. Не было никакого Золотого Города. Была только пустота.Все оказалось иллюзией, как и он сам. Наверное, когда-то он приснился кому-то во сне, и теперь существует только потому, что этот сон никак не кончается. Почему же он не исчезает? Ведь он ясно осознает свои мысли, он чувствует боль. По коже бегут мурашки, значит, он ощущает холод. В животе ледяной змеей свернулся зверский голод. Металл кинжала холодит руку…Я не хочу исчезать, подумал он, сжимая рукоять ножа крепче, так, что побелели костяшки пальцев. Я не хочу исчезать, не хочу, чтобы меня забыли. Почему, за что они так поступили со мной? Это несправедливо, нечестно, это просто чудовищно. Он помнил, как звал кого-то в бреду, лежа в темной и тесной камере, но никто не приходил. А потом он просто захотел раствориться в этой тьме, стать ее частью, сделать так, чтобы больше никто не причинил ему вреда. И его молитвы были услышаны. В последний раз открыв глаза, он увидел… нечто. Нечто в темноте с огромными золотистыми глазами, похожими на блюдца. Оно сидело рядом с ним, и его длинные пальцы сжимали руку мальчика. В тот момент он впервые почувствовал покой.Но если он умер, то это значит, что теперь он не человек. Так что же он? Призрак? И кем было то существо? Единственное, что он знал — это то, что оно не хотело ему зла. Оно бы помогло ему, да только таким, как оно, не было места в этом мире. Забытый живыми, он тоже оказался пленником пустоты. Наверное, потому и услышал мальчишку. Увидел в его глазах отражение самого себя.Свернувшись калачиком на холодном полу, парень закрыл глаза и попытался погрузиться в сон. Он слишком устал, чтобы думать об этом. Он хотел просто обрести немного покоя… Забыть о том, как заглянул в темные провалы глазниц собственного тела. Но теперь, похоже, это воспоминание намертво въелось в его подсознание и никогда его не покинет. По крайней мере, он избавился от иллюзий. Довольно было считать себя одним из них, живых людей. Он был чужим… и всегда был, даже когда жил среди них. Вспышки воспоминаний смешались в водоворот, и в них он видел свое отражение в глазах тех, кто призвал его. Почему-то это было единственным, что он помнил. Собственные голубые глаза, отраженные в чужих зрачках, наполненных ужасом и безграничной радостью. Освободи меня! Освободи нас, поглоти нас, дай нам успокоение. Он избавил их от боли, но каждый раз кровь обагряла его клинок с головой дракона, и это беспокоило парня. Кинжал…Когда он заснул, мысли постепенно покинули его измученный разум, позволив ненадолго погрузиться в забытье. Здесь, в Яме, трудно было различить, когда начинается день или ночь. В любое время суток здесь царила тьма. И даже сквозь сон он слышал, как где-то размеренно раздаются шлепки капель воды о каменный пол, отсчитывающие секунды. Ему снился старый дом со скрипящей на ветру дверью. Надо бы смазать петли, говорит отец и выходит на крыльцо. Петли заржавели, надо бы их смазать. Дом такой старый, он разваливается на глазах, покрывается пылью, гниет. Гниет, так же, как и люди, живущие в нем.Ему снилось, как он играл в шахматы с человеком с бородкой, и он улыбался. Вокруг кружили огоньки, похожие на те, которые, бывало, зажигала мать по праздникам. Человек этот хотел помочь, но он не мог, он не знал, с чем столкнулся. Он думал, что нашел несчастного юношу, застрявшего в Яме, напуганного, слабого, потерянного. Он хотел помочь, но лишь разрушил хрупкий мир пустоты. И все-таки он был другом, пусть и недолго, и парень был ему благодарен за это короткое время, когда чувствовал себя кому-то нужным. Ничего не остается в этом мире навечно… кроме него. Он умер, но он остался жить.Тихо застонав сквозь сон, парень уткнулся лицом в жесткие камни. Его ресницы дрогнули, и по грязной щеке прокатилась слеза. Приоткрыв глаза, он некоторое время тупо смотрел в пол, словно не веря, что все еще здесь. Ему казалось, что если он заснет, то навсегда исчезнет, но… видимо, он ошибался. Если Создатель существовал, то у него определенно было плохое чувство юмора. Сев прямо, парень сунул кинжал под куртку. Может быть, у него было предназначение, может, была цель, просто он пока еще не знал, какая именно. В любом случае, он так никогда и не узнает, если будет продолжать жить здесь, среди мертвецов. Изгнав из головы воспоминания и мысли о трупе в мешке, он поднялся и медленно побрел к туннелям. Ему они были знакомы так же хорошо, как свои пять пальцев — и он легко сможет найти выход из Ямы. А потом он покинет Башню, если сможет. Уйдет отсюда навсегда. Здесь была только смерть. А ему не было места ни среди живых, ни среди мертвых, так, может, где-то еще найдется такое место, которое он сможет считать домом…На выходе из Башни дежурили все те же храмовники. Один из них вдруг напрягся и повернул голову, всматриваясь куда-то вдаль, туда, где пролегала дорога к Белой Церкви.— Опять что-то услышал? — усмехнулся его товарищ, лениво протирая меч. — Только не говори мне, что ты действительно такой трус, как я думаю.— Нет, я просто… — храмовник потряс головой, словно прогоняя из нее туман. — Мне показалось, что я увидел, как какой-то парень прошел мимо. Странный такой, высокий, худой, в лохмотьях каких-то.— По-моему, тебе надо употреблять меньше лириума, — тихо и серьезно сказал второй. — Я завтра же поговорю с Рыцарем-Командором, чтобы тебя перевели на другое место.— Послушай… а ты знаешь, кем был тот человек, которого мы сожгли? — вдруг спросил первый, внимательно посмотрев в глаза своему напарнику. — Я имею в виду, почему он вообще там оказался, за стеной?— Не знаю. Я не задаю вопросов, а просто выполняю приказы Искателей. И тебе следует забыть об этом. Немедленно, — последовал жесткий ответ.— Но я…— Просто забудь.Храмовник устало пожал плечами и потер бровь. Вся эта ситуация его не очень радовала. Круги разбежались, и теперь в Башне практически никого не осталось, одно запустение да следы былых боев. Зачем они вообще охраняли Башню, все равно маги не вернутся… Впрочем, теперь это место стало временной штаб-квартирой храмовников, отколовшихся от Церкви. Что происходило наверху, его не слишком-то и волновало. Но почему-то Яма врезалась в память. Такие жуткие места не должны существовать — их следовало бы завалить землей и запечатать навсегда, чтобы, не приведи Создатель, те несчастные души, заключенные внутри, не выбрались наружу.В любом случае, он очень надеялся, что тот несчастный замурованный паренек, тело которого они превратили в пыль, наконец-то обрел покой и отправился к Создателю, да сохранит он его душу. Каждый заслуживал прощения. Даже если был магом.***Белая Церковь — самое величественное здание во всем Вал-Руайо — теперь больше походила на склеп. Гражданская война, беспорядки среди магов и храмовников превратили ее в заброшенное, полуразрушенное здание, ставшее лишь напоминанием о былом величии. Шен не хотела идти сюда, но теперь у нее были новые обязанности. Собственно, она не хотела и их, но разве у нее когда-нибудь был выбор? По крайней мере, теперь никто не смел прикасаться к ней. Она не выносила прикосновений к себе, даже самых невинных, и вскоре ее соратники в Инквизиции поняли, что лучше не трогать странную магессу-косситку, пришедшую из пустыни. Ее реакция на любое действие была абсолютно непредсказуемой, и привычные многим людям вещи казались ей дикими и неприемлемыми.Что ж, она не выбирала такой жизни, но хотя бы могла выбрать, с кем отправиться на миссию в Белую Церковь. Не мудрствуя лукаво, Шен пошла одна, хоть ее и пытались отговорить странная женщина с которыми темными волосами, бывшая когда-то Искательницей, и смешливый приземистый гном-арбалетчик. Она не затрудняла себя запоминанием их имен. Имена ничего не значили, и Шен знала об этом слишком хорошо. Пускай они остаются в крепости, а она навестит Церковь и посмотрит, что там произошло. Говорили, что теперь там почти никого не осталось, а те, кто остались, умирают страшной смертью от некой чудовищной болезни, которая больше походила на проклятие. Их находили мертвыми в собственных постелях — в основном это были храмовники, захватившие Церковь и изгнавшие оттуда жриц. Шен было ничуть их не жаль, если на их головы пало проклятие, они этого заслуживали.Ворота были распахнуты настежь, и никто не помешал ей войти. Стражников тоже не было. Внутренний дворик, где когда-то находился розовый сад с беседкой, был кем-то бесцеремонно уничтожен. Кусты завяли, превратившись в растопыренные оголенные ветви с длинными шипами, лавки были брошены в углу, а беседка, увитая плющом, с одной стороны ужасно обгорела. Кажется, тут был бой. Земля была утоптана сотнями латных сапогов, а подъездная дорожка разбита колесами обозов и осадных орудий. Одна из створок гигантских ворот из белого дерева висела криво, вторая была открыта, и Шен протиснулась внутрь, в помещение, в котором уже очень давно не горело свечей.Внутри царил полумрак, и пройдя через небольшой коридор, косситка оказалась в приемном зале. Впереди виднелся помост, на которой обычно всходила Верховная Жрица Джустиния, чтобы заполнить мозги своих прихожан обычной религиозной чушью. Шен не нравилось то, что она узнала о Создателе и вере в Андрасте, она думала, что только глупейший человек на земле мог бы поверить в то, будто есть какой-то Золотой Город, в котором сидел отец всего сущего. Конечно же, она знала о Тени, и даже бывала там, она черпала энергию и видела населяющих тот мир существ, но не верила в божественную суть. Это был другой мир, такой же, как Тедас, просто существующий на другой плоскости бытия. Мир духов, теней и заблудших. Мир снов.Теперь же приемный зал был пуст и разрушен, мраморная плитка с прожилками, похожими на кровеносные сосуды, выворочена во многих местах, а огромные витражи на окнах разбиты, и проникающий сквозь них ветер гонял по полу обрывки бумаг и занавесок. Откуда-то доносился скрип открытых ставен, и Инквизитору захотелось немедленно сжечь их, настолько отвратительным был этот звук, будто кто-то плакал в темноте, отчаявшийся и одинокий.Она огляделась вокруг, поправила мантию (до чего же неудобно было носить эту дурацкую одежду), покрепче перехватила посох и медленно зашагала вперед. Под ее сапогами плитки пола немного проседали, похоже, здесь очень давно не делали ремонт. Это и неудивительно. Вал-Руайо превратился в одно безграничное поле боя, и людям уже было не до таких примитивных вещей, ведь каждый был озабочен только собственной жизнью. Справа виделась дверь, ведущая в остальные помещения, где располагались комнаты послушниц, жриц и храмовников, а также разнообразные хозяйственные комнаты, склады и прочие места, которые сейчас вряд ли представляли интерес. Неужели здесь больше никого не осталось, неужели проклятие подкосило всех? Шен казалось, что стены поглощают звуки ее шагов, как гигантская губка. Такой тишины она давно не слышала, с тех самых пор, как…Нет, не стоит сейчас вспоминать об этом, оборвала она сама себя. Та жизнь осталась в прошлом, превратилась в пыль. Она сама сожгла все мосты. И все же это место навевало старые воспоминания, оно было ей знакомо, пусть магесса и никогда не бывала здесь раньше. Но чувство, которое поселилось в ее сердце в первую же секунду, как она ступила в Церковь, было знакомым до боли. Ей показалось, что в углу притаились тени, похожие на огромных жирных пауков и только и ждущие, как бы запустить в нее свои цепкие лапы, как только она ослабеет, перестанет бороться за жизнь, смириться со своей участью…— Не дождетесь, — пробормотала Шен, встряхнула слегка отросшей гривой тусклых белых волос и направилась к двери. Но дойти до нее она не успела — дверь распахнулась, и навстречу ей вышли несколько человек в форме храмовников. Они выглядели ужасно, так, будто не спали целую неделю и больше походили на живых мертвецов. Магесса отшатнулась и приподняла посох, будто стремясь защититься им.— Я — Инквизитор, — сказала она и тут же пожалела о том, как глупо это прозвучало. — Расследую происшествия в вашем… вашей…— Инквизитор, да? — хмыкнул один из них, и только сейчас косситка увидела, что глаза у него блестят как-то болезненно ярко, а радужка отливает багровым. — Нам никто не говорил, что придет представитель Инквизиции. Ты можешь доказать это хоть чем-нибудь?— У меня есть кольцо, — Шен протянула руку, демонстрируя перстень с символикой Инквизиции. — Проводите меня к месту последнего инцидента. Я маг, а потому смогу…— Плевать я хотел на твои побрякушки, — прервал ее храмовник, видимо, рыцарь-капитан или какой-нибудь еще офицер. Другие вразнобой кивнули, похожие на шарнирные куклы. Марионетки. — Ты маг. Проклятая тварь, одержимая демонами. Такие, как вы, только и ждут, как бы разрушить все, что было дорого людям. Схватите ее, и мы усмирим демона, обитающего внутри этого существа. Мы поможем тебе, пусть даже ты этого и не хочешь. Потом сама спасибо скажешь.— Не подходите, — она попятилась назад, судорожно готовя заклинание. Пламя охватило кончики ее пальцев, заплясало на ладони, формируясь в крошечный огненный шар. Он рос и рос, пока не стал размером с апельсин, готовый сорваться с ее руки и сжечь любого, посмевшего угрожать ее жизни.— Я так не думаю, — усмехнулся рыцарь-капитан, и в следующую секунду храмовники бросились вперед, все как один. А рыцарь, подняв руку и закрыв глаза, что-то сделал — Шен почувствовала, как внутри нее будто свернулись в тугой узел все внутренности. Она слышала о способностях храмовников лишать магов возможности творить заклинания, но никогда не думала, что это будет так больно. Желудок совершил какой-то совершенно дикий пируэт, и косситка, внезапно ослабев, упала на колени и скорчилась в спазме. Ее вырвало прямо на священный мраморный пол Белой Церкви, и она нервно хохотнула, осознавая весь гротеск этой ситуации. Нащупав на боку пузырек с зельем лириума, она попыталась открыть крышку, но только оцарапала палец. Проклятье, почему ее бьет такая сильная дрожь? Она должна сосредоточиться, ведь ей, очевидно, хотят причинить вред…А храмовники все приближались, и вот они уже стояли над ней, возвышаясь, как башни из металла. От них пахло железом и еще чем-то, что Шен пока еще не могла узнать. Чем-то вроде лириума, но… темного, непохожего на обычный. Кто-то изо всех сил ударил латным сапогом по ее руке, и она выронила пузырек. Тот, тихонько звеня, покатился куда-то в угол, а Шен сдавленно всхлипнула от боли. Другой храмовник, тот, что стоял слева, схватил ее за волосы и рванул вверх, приподнимая ее голову и заглядывая в глаза.— Мы не потерпим таких, как ты, — прошептал он. — Когда мы тебя усмирим, ты будешь безопасной для окружающих. А сейчас ты просто бешеный зверь, на которого надо надеть намордник. Не сопротивляйся, иначе будет хуже.— Да пошел ты, — выплюнула Шен, кривя губы в выражении презрения и ненависти. Ее волосы отпустили, и она рухнула на пол, стараясь подавить желание выблевать собственные внутренности. Внезапный удар пришелся в лицо, разбивая в мясо губы, и магесса отлетела к стене, чувствуя, как рот наполняется теплой кровью с привкусом железа. Наверное, она ожидала такого исхода, потому и пришла сюда в одиночку. Встретиться со своими страхами лицом к лицу никогда не было так тяжело. Но она никогда не допускала мысли, что не выйдет из этого боя победившей. Ведь ей удалось убить старого магистра, ей удалось вырваться из плена одиночества и иллюзий, ей удалось избежать участи стать саирабааз. Как же может так получиться, что теперь, когда перед ней расстилались безграничные дороги, она проиграет?Но у нее был и другой выбор. В складках ее мантии лежал нож — тот самый, кухонный, щербатый нож, который был единственным напоминанием о прошлом. Она унесла его с собой из дома господина, не вполне осознавая, зачем, но теперь он точно пригодится. Пора было напоить оружие кровью. Нашарив рукоятку под мантией, она вытащила нож и приложила к запястью, закрыв глаза и готовясь к неминуемой боли. Старые шрамы саднили, словно соскучившись по остроте лезвия, просили о том, чтобы Шен выпустила на свободу силу крови.Магия крови была грехом. Но Шен всегда было на это плевать. Она просто хотела жить, и ради этого могла сделать все, что угодно. И пусть другие думают о благодетелях, а она… она будет грешницей, но живой.?Не надо…?Голос прозвучал у самого ее уха. Чей-то тихий, хрипловатый голос, напоминающий карканье ворона. Глаза ее расширились, и в их черноте отразилось нечто, что можно было заметить лишь краем глаза — тень, проскользнувшая в стороне. Тепло руки, прикоснувшейся к плечу, можно было ощутить кожей. Но оно продлилось всего секунду, после чего растворилось, как и отзвуки этого странного голоса, исчезло, оставив лишь след воспоминания. Храмовники тоже ощутили присутствие чего-то чужеродного и теперь оглядывались, хмуря брови в выражении непонимания.— Чего вы ждете? Схватите ее, — распорядился рыцарь-капитан, но подавился собственными словами, когда его глаза вылезли из орбит, а на горле, похожая на чудовищную искусственную улыбку, появилась глубокая резаная рана. Шен отпрянула назад, вжавшись спиной в стену и вытирая рукавом кровь, бегущую из разбитых губ, но не сводила глаз с храмовников. Те обернулись и, увидев рыцаря-капитана, бросились к нему. Тот несколько секунд стоял, хватаясь за шею и пытаясь зажать рану, но было поздно: изо рта его вырвалась струйка крови, заляпав подбородок, а глаза закатились, и он рухнул на колени.— Рыцарь-капитан! — закричал один из его подчиненных, хватая своего офицера за плечи. — Вставайте! Что с вами? Рыцарь-к….Шен видела что-то, но не могла понять, что именно — что-то расплывчатое, похожее на пляшущую тень от огня. Оно перемещалось так быстро, что невозможно было уследить, но косситка понимала, что оставаться здесь больше нельзя. Что бы ни обитало в стенах старой Церкви, оно и было причиной странного проклятия, поразившего храмовников. И теперь это проклятие убивало их.Второй храмовник, который пытался помочь капитану, рухнул навзничь, и его шея как будто разорвалась, выпуская целый фонтан артериальной крови. Удар был выверен четко и со знанием дела, попав точно в сонную артерию. Храмовник нелепо задергался, перевернулся на спину и поднял руки, ощупывая свою шею сзади и с каким-то детским удивлением глядя на собственные пальцы, вымазанные кровью. Остальные даже не попытались ему помочь — они развернулись и пустились в бегство, но добежать до дверей не успели. Один за другим они падали, взмахивая руками в попытке отбиться от того, что не могли даже увидеть. Они кричали, плакали и умоляли пощадить их, но тщетно. Шен хотела было тоже побежать, но все ее тело сковал ужас — а что, если ее тоже ждет смерть, если она попытается сбежать? Может быть, лучше затаиться, прикинуться мертвой, не издавать ни звука и сидеть тихо, пока проклятье не уйдет? Глупо, конечно, но альтернативы не было.Она пришла сюда одна, чтобы найти ответы на свои вопросы, и вот они — ответы. Жри их, Шен, не подавись. Ты убила того человека, который спас тебя от ужасной участи, и теперь должна расплатиться, ведь правду говорил магистр: все, что ты получаешь, сила, власть, свобода, деньги — требует платы.Когда в Церкви вновь воцарилась тишина, она вдруг почувствовала запах горелой плоти. Почувствовала, словно опять оказалась в том заброшенном доме отшельника, вновь видела его охваченное пламенем лицо, искаженное нечеловеческим страданием. Он кричал ей тогда что-то, что она не могла разобрать. Тогда магесса не хотела этого знать, ведь ее ждала свобода… свобода, оказавшаяся в конце концов такой же иллюзией, как и все прочее. Свобода была обманом. Ее жизнь окончится здесь, в этом забытом всеми пристанище изгнанных и безумцев. Уткнувшись в подтянутые к подбородку колени, Шен закрыла глаза в ожидании удара.Но его не последовало.Когда она с трудом разлепила веки, перед глазами плясали разноцветные пятна — может, последствия храмовничьих умений, а может, и чего-то другого. Приемный зал был пуст, лишь тела убитых составляли часть интерьера. Ей было не привыкать видеть трупы. Работа Инквизитора быстро приучила ее не бояться мертвецов. Бояться следовало только живых… но сейчас она уже не была в этом так уверена. Она и сейчас помнила, как ощутила чей-то шепот и прикосновение руки. Холодной и твердой, но живой. Оглядевшись и убедившись, что больше опасности нет, она попыталась встать, но тут же снова упала на колени — слабость все еще сковывала тело, и ноги плохо слушались, подгибались, отказывались нести к выходу.— Скоро придут другие.Шен вздрогнула и дернулась назад, к спасительной стене. Взгляд ее бешено метался из угла в угол в поисках того, кто произнес эти слова, но не находил ничего.— Кто ты? — с трудом выдавила магесса, и ее голос показался ей скрипом разбитых ставен на ветру, настолько он был слаб.Ответом ей было молчание. Оно длилось слишком долго, так долго, что она уже было подумала, что все это ей почудилось. Но, повернув голову, она внезапно наткнулась взглядом на нечто, похожее на расплывчатую тень. Но чем дольше она смотрела, тем больше четкости обретала эта загадочная фигура, и когда свет из разбитого витража упал на нее, Шен увидела… совершенно не то, чего ожидала. Она ждала узреть демона, кровожадного убийцу, монстра — что угодно, кроме того, что стояло теперь совсем рядом с ней, так близко, что она могла слышать его дыхание.Это был молодой парень. Обычный, совершенно человеческий молодой парень, которому с трудом можно было бы дать восемнадцать, высокий и тощий, одетый в какие-то изорванные одежды. Луч света, случайно проникший в полутьму, запутался в копне соломенного цвета волос, осветил его лицо — немного испуганное, симпатичное лицо с большими голубыми глазами и сухими, потрескавшимися губами. В руке у этого человека был кинжал, с которого капала дымящаяся, свежая кровь.— Кто ты такой? — спросила Шен уже увереннее, но все еще сомневаясь, стоит ли ей оставаться на месте или пуститься в бегство. — Это ты… убил их?Глупый вопрос. Конечно же, это был он. Окровавленный клинок был тому лучшим свидетельством.— Я… — он запнулся и чуть склонил голову набок, словно птица. А затем пожал плечами. — Не знаю. Наверное, никто.Какая-то мысль проскользнула на краю сознания магессы, тут же растворившись в пустоте. Она даже не успела как следует рассмотреть ее, запомнить, но это было нечто важное. Пусть. Сейчас это не имело значения.— Почему ты не убил меня? — спокойно задала вопрос Шен, понимая, что от ответа на него зависит ее собственная жизнь.— Ты не похожа на других.— Это единственная причина?— Да.— Ты сказал, что скоро придут другие… что это значит? Кто придет?Он снова неопределенно пожал плечами и оглянулся на дверь.— Храмовники… Тут их еще много. Они захотят причинить тебе боль.— Здесь есть, где спрятаться, пока они не уйдут?Парень кивнул, задумавшись о чем-то, а затем сделал шаг к Шен. Та вздрогнула, и он остановился, на его лице отразилось беспокойство. Он протянул руку, неуверенно, будто ожидая, что сейчас косситка в гневе отвергнет его робкое предложение о помощи.— Здесь внизу есть туннели, как в Яме. Можно переждать там, если хочешь.Шен недолго колебалась — в конце концов, выбора у нее снова практически не оставалось, и хотя все ее существо кричало о том, что пареньку с кинжалом нельзя доверять — особенно после того, что она увидела — косситка крепко сжала протянутую руку. Поднявшись и немного пошатываясь от слабости, она кивнула.— Хорошо. Пойдем.Молодой человек попытался улыбнуться, но вышло у него не очень — кривая улыбка отражала скорее его неуверенность и страх, чем что-то еще. Он повернулся и потянул за собой Инквизитора, и ей ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Кажется, теперь в ее жизни настала пора странных решений и непредвиденных ситуаций, но все лучше смерти. Ведь так?..Когда она спустилась в туннели вслед за безымянным пареньком, ее поглотила темнота — здесь она была еще более густой, чем в любом другом месте, виденном Шен ранее. Казалось, что здесь сам свет умер мучительной смертью, оставив от себя одни только воспоминания. Она совсем ничего не видела перед собой, но чувствовала, как крепко ее руку сжимают ледяные пальцы.

Кто же ты, кто ты, мой странный спаситель? Ангел смерти, пришедший, чтобы наконец увести меня туда, где убийцы платят по счетам? Или ты просто еще одна заблудшая душа, потерявшаяся в бесконечных поисках выхода из лабиринта страдания и боли? Шен закрыла глаза и заставила себя дышать ровно. Парень был настоящим. Это не была иллюзия. Она чувствовала его руку в своей, слышала его тихое дыхание. Она не знала, куда он ведет ее, но почему-то вдруг поняла, что готова довериться, вот так просто — полностью и безоговорочно довериться тому, кого узнала лишь несколько минут назад и чье имя было ей неизвестно. Пусть так. Пусть будет неизвестность, она не боялась темноты. И ступив в нее однажды, уже никогда не покидала, ведь ей лучше всех была известна истина.Лишь бесстрашно взглянув в бездну, можно увидеть то, что находится по ту сторону. И лишь впустив в свое сердце тьму, можно суметь ее увидеть.— Ты можешь… называть меня Коул, — вдруг произнес ее спутник, остановившись на повороте. — Так звали того, кем я когда-то был.— А теперь у тебя нет имени?— Нет.— Тогда я буду звать тебя Коул, — просто сказала она и улыбнулась, не надеясь, что парень увидит эту улыбку в такой темноте. — Мы пришли?Рука Коула отпустила ее, о чем Шен тут же пожалела. Она ощущала больше спокойствия и уверенности, держа парня за руку, но не сделала попытки взяться за нее вновь. Похоже, что он тоже не слишком любил прикосновения. Ответом на ее вопрос было неопределенное хмыканье, и она, не мудрствуя лукаво, попыталась лечь на пол. Сейчас ей требовался отдых, нужно было восстановить силы, иначе следующий бой уже может закончиться не так удачно, как этот. О том, что она будет делать дальше, Шен не думала — она жила настоящим, не стремясь ни к чему, кроме свободы. И даже если ее спутники в крепости Инквизиции полагали иначе, они просто были слепцами.В подземельях было довольно холодно, и, уже проваливаясь в сон без сновидений, косситка почувствовала, как кто-то смотрит на нее, дрожащую, свернувшуюся в комок, слабую и избитую, и видит в ней свое собственное отражение.