Часть 1 (1/1)

—?…Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, живем мы здесь тихо и славно, все равно что в богадельне, и даже никаких скандалов пока не случалось. Вот разве наш Юрайда устроил для господ офицеров спиритический сеанс, так тут не обошлось без маленького недоразумения. Сам я там не был, но рассказывали, будто Юрайда призвал в пивную дух подпоручика Дуба?— вы, должно быть, еще не знаете, бедолагу разорвало шрапнелью на тысячу кусков,?— и тот наговорил разных вещей про государя императора, таких, что я не решусь повторить. Ну, дух?— он дух и есть, какой с него спрос?.. Не тащить же его, в самом деле, к жандармам.Знакомый голос Швейка мягко журчал где-то рядом, и поручик Лукаш слушал, не открывая глаз. В окрестностях деревушки N, поднимая солдат в атаку, он был ранен в грудь навылет и только недавно выбрался из горячечного забытья, которое начисто выжгло из его памяти целый ряд событий. Части Девяносто первого полка, изрядно потрепанного в боях, возвращались в Будейовицы для отдыха и пополнения, и Лукаш надеялся узнать от кого-нибудь свежие новости или хотя бы выяснить, какой сегодня день недели.—?Я думал, Швейк, вы расскажете мне что-нибудь занятное, а вы по-прежнему в своем репертуаре,?— пробормотал он ворчливо, все-таки взглянул на собеседника и закашлялся. Обритый наголо, без усов, худой и остроносый, он казался теперь едва ли не моложе Швейка.*—?Должно же хоть что-то в нашем дурацком мире оставаться по-прежнему! И я, осмелюсь доложить, очень этому рад. Ведь мы, господин обер-лейтенант, уже и не надеялись увидеть вас в живых. Как только мне сказали, что вы здесь, я сразу решил вас проведать. Наружность у вас, конечно, неважная —?я еле вас узнал, но это поправимо. Соскучился я без вас.

Лукаш, сам на себя не похожий, ответил с неловкой улыбкой:—?Знаете, Швейк, я тоже рад вас видеть,?— и он говорил правду. Когда боль утихла и в голове у него немного прояснилось, он попытался читать забытую кем-то старую газету, но быстро утомился и принялся страдать от скуки, одиночества и разного рода неудобств, естественных в его положении. Соседи, уже знакомые друг с другом, не обращали на него внимания, писем не было, близких товарищей в полку, которым могло бы прийти в голову его навестить, он так и не завел, а капитан Сагнер, с которым Лукаш приятельствовал еще в кадетском корпусе, тоже угодил в госпиталь с контузией и находился теперь неизвестно где, поэтому внезапное появление Швейка пробудило в душе командира одиннадцатой роты теплое, почти родственное чувство. Правда, чувство это сопровождалось легкой примесью сомнения, но, поискав подвох и не найдя его, Лукаш успокоился. В конце концов, ему надоело лежать одному, ковыряя застарелую окопную грязь под ногтями,?— без сигарет и с пустой железной кружкой на тумбочке.Едва переступив порог, Швейк мигом оценил степень здешнего небезразличия к раненым и развил бурную деятельность: дал поручику попить, проверил, пощупав лоб, нет ли у него жара, стряхнул крошки с простыни, принес лишнее одеяло, о котором без всякого смущения сказал, что сдернул его с какого-то хмельного подполковника, храпевшего за перегородкой,?— тому, мол, санитары с перепугу выдали всего в утроенном количестве, хотя он попросту переборщил с наливкой и помирать не собирался, так что стоило бы оставить его проветриваться на ступеньках местного ресторана, где его, по всей видимости, и подобрали. Поручик Лукаш лишь вздохнул в ответ и мысленно понадеялся на то, что учиненного над подполковником безобразия никто не заметил. Одеяло пришлось кстати: под утро, когда печка остывала, в палате бывало холодно, как на улице. По койкам разнесли ужин. Лукаш решительно забрал у Швейка из рук ложку и, приподнявшись на локте, стал соскребать с тарелки солоноватую кашу.—?Ну что вы, — усмехнулся он, —?я же не настолько плох. Вставать, правда, еще не пробовал.

—?Вот выходим вас немножко, тогда и встанете, а пока не торопитесь. Войны на всех хватит.

Дружеские заботы Швейка и его неторопливая речь настраивали поручика на мирный лад. Лукаш забывал о пережитых муках, обо всем творящемся абсурде и, стараясь не глядеть по сторонам, представлял свою скромную пражскую квартирку с книгами, вышитой дорожкой на столе и коллекцией забытых предметов дамского обихода, а также безвременно почившую гарцкую канарейку,?— впрочем, все эти атрибуты гражданской жизни казались ему теперь бессмысленными и по-мещански похабными. У изголовья поручика лежали коробочка с Signum Laudis, которым Австро-Венгрия намеревалась аккуратно заделать дыру в пробитой груди своего солдата, и аляповатая брошюра?— сборник сентиментальных патриотических стишков, изданный Обществом содействия камерной музыке и украшенный золотыми ангелочками, дующими в трубы, отобранные у целого военного оркестра. Когда некая пожилая особа в траурном наряде, смахивая слезы умиления, положила это произведение типографского искусства Лукашу на постель, он притворился мертвым и с тех пор мечтал скорее подняться на ноги, чтобы лично донести брошюрку до клозета. В офицерской палате, роль которой исполнял наскоро выстроенный деревянный барак, было жарко натоплено, вокруг лампы на стене расплывался круг тусклого света, и физиономия Швейка, сидевшего возле поручиковой койки, сияла такой довольной улыбкой, будто тепло исходило не от закопченной печки, а от него самого.

—?Когда по нам вдруг стали шарашить с левого фланга, поднялась страшная суматоха. Я потерял вас, чего до сих пор не могу себе простить?— ведь это я вас не уберег,?— а теперь вот нашел снова. Видно, судьба у меня такая?— вечно к вам возвращаться, где бы вы ни оказались.Это трогательное признание пробудило в памяти поручика эпизоды разных Швейковых подвигов, и Лукаш, опасаясь услышать об очередной его выходке, нервно дернулся, но Швейк со свойственной ему непринужденностью дотронулся до руки офицера, бережно накрыв его узкую суховатую ладонь своей, и продолжил:?— Досталось вам изрядно, но, как известно, в нашей непобедимой армии применяются самые передовые методы лечения. Меня, помнится, здорово вылечили от ревматизма клистиром и рвотным порошком, а один учитель, что загинался от чахотки, исцелился сразу, как только выпил полную склянку хинного раствора. Был еще чиновник из окружного ведомства, тот бился в припадках по пятнадцать раз на дню, но не выдержал и двух клистиров, а клистиры были так, чепуха… Вот мне однажды вкатили целое ведро, тогда-то я и вспомнил все грехи, как говаривал набожный книготорговец, хозяин одной лавки на Пршикопе.Поручик Лукаш, в красках вообразив упомянутые казни, с которыми ему, однако, не довелось повстречаться на практике, вздрогнул от ужаса и снова принялся кашлять.—?Вам плохо, господин обер-лейтенант? —?участливо спросил Швейк. —?Ну, знаете, чего только не приходится нам терпеть ради того, чтобы война поскорей закончилась. Дурень Балоун совсем оголодал и на днях раздобыл где-то банку зеленой краски, какой красят железнодорожные вагоны, откупорил ее, будто консервы, и сожрал, не разобравшись, целую пригоршню. Пекло же потом у него в утробе!..Глаза Лукаша опять закрывались сами собой. Молодой крепкий организм, хоть и был истощен окопной жизнью, справился с горячкой, и поручик выздоравливал, но за дни, проведенные в лазарете, очень ослабел и потому засыпал прямо посреди очередной истории, а голос Швейка у него в голове отчего-то путался с руганью соседей-картежников, перестуком колес и грохотом артиллерии.—?Да вы совсем уже того, спите,?— откуда-то издалека удивленно сказал Швейк и поправил ему ворот пропотевшей насквозь рубашки. Под бинтами у Лукаша нещадно чесалось. Жесткая рука, не позволяя теребить повязку, погладила его по мокрому лбу, вытерла испарину с виска, быстрым движением смахнула нечто, ползавшее по голой шее. —?Переодеть бы вас в чистое, а то исподнее ваше никуда не годится. Я тут свое как раз домой нес, выстиранное. Повернитесь чуток, мой хороший. И много же их у вас… Пусть только попадется мне начальник этого лазарета, я ему покажу! Вот их прямо и покажу, насую за шиворот целую горсть! У нас в сумасшедшем доме и то было больше порядка.

—?Швейк, вы это зачем? Я бы и сам… наберетесь еще от меня,?— с трудом выговорил поручик, проваливаясь в полудрему. Впервые за долгое время ему сменили грязное белье. От свежей рубашки Швейка пахло морозной прорубью и мылом, по усталому телу разливались тепло и покой, рана заживала, как ей и полагалось, и все-таки что-то смутно тревожило его, что-то такое, о чем ему следовало вспомнить и поговорить со Швейком, однако мысли вылетели у него из головы, сквозь щели в досках уплыли на улицу и растворились в темном небе.—?Осмелюсь доложить, офицерская вошь?— животное благородное, ее вроде как и давить жалко, но, коль оставить, они вас заедят, а от вас и так одни кости остались,?— ничуть не смутившись, ответил Швейк и поднялся с места. —?Ну, скоро ночь, мне пора. Я бы еще посидел, да нельзя, хватятся меня и, чего доброго, накажут. Вы лежите себе спокойненько, поправляйтесь, а завтра мы все вместе к вам придем, если только Балоуна не понадобится опять привязывать из-за какой-нибудь глупости.На ходу вынимая любимую трубку, ординарец одиннадцатой роты тихо выбрался наружу, и лишь тогда, когда он был на полпути к штабной времянке, где его дожидался вольноопределяющийся Марек с четвертинкой сливовицы и новой главой батальонной летописи, поручик Лукаш вспомнил в полусне: это Швейк посреди разрытого снарядами поля склонился над ним, упавшим, и, осторожно поднимая его с мерзлой земли, готовой принять в себя очередную груду мертвецов, произнес ласково и грустно:—?Вот беда… И моего обер-лейтенанта достала пуля. Индра, Индржишек, дружище, ты уж потерпи немного, ладно?