6 ГЛАВА (1/1)

Когда я вернулась, мама складывала постиранное белье и смотрела телешоу ?Взгляд?. Я рассказала ей, что тюльпаны, голландский скульптор и все остальное означают: Огастус использовал свое Желание, чтобы отвезти меня в Амстердам.— Это слишком, — сказала мать, качая головой. — Мы не можем принять такое практически от незнакомца.— Он не незнакомец. Он мой второй лучший друг.— Помимо Кейтлин?— Помимо тебя, — поправила я. Это была правда, но я сказала это, потому что хотела поехать в Амстердам.— Я спрошу у доктора Марии, — ответила мать через секунду.Доктор Мария сказала, что мне нельзя в Амстердам без взрослого, хорошо знакомого с моим случаем. Это означало либо маму, либо саму доктора Марию (папа имел о раке примерно такие же представления, как я, — неполные и туманные, как об электрических цепях и океанских приливах, зато мама знала о дифференцированной карциноме щитовидной железы у подростков больше, чем многие онкологи).— Значит, поедешь ты, — сказала я. — ?Джини? оплатит. ?"Джинни? всегда при деньгах.— Но твой отец, — начала мать, — он без нас соскучится. Это будет нечестно по отношению к нему, а отпуск он взять не может.— Ты что, шутишь? Папа будет только рад несколько дней смотреть телешоу не о мечтающих стать моделями, каждый вечер заказывать пиццу и есть ее с бумажных полотенец, чтобы не мыть тарелки.Мать засмеялась. Мало-помалу она загорелась идеей и начала набирать в телефоне список дел. Надо позвонить родителям Гаса и поговорить с представителями ?"Джинни? о моих медицинских нуждах, узнать, заказали они нам уже отель и какие путеводители лучше — надо подготовиться, ведь у нас будет всего три дня. У меня заболела голова, поэтому я проглотила две таблетки эдвила и решила вздремнуть.Но сон не шел, поэтому я просто лежала в кровати, вспоминая пикник с Огастусом. Я не могла забыть момент, когда я напряглась от его прикосновения. Нежная фамильярность отчего-то покоробила. Я подумала, может, виной тому излишняя срежиссированность всего мероприятия? Огастус превзошел сам себя, но на пикнике все было немного чересчур, начиная с сандвичей, которые метафорически резонировали, но оказались несъедобными, и заканчивая вызубренным внутренним монологом, предварившим разговор. Все это только внешне казалось романтичным.Правда в том, что я не хотела, чтобы он меня целовал, — так, как полагается хотеть подобные вещи. Он, конечно, красавец. И меня к нему тянет. Я думала об Огастусе в этом смысле, если говорить жаргоном средней школы, но реальное, состоявшееся прикосновение… оказалось чем-то не тем.Я поймала себя на неприятном волнении — неужели придется с ним целоваться, чтобы попасть в Амстердам? Думать об этом не хотелось, потому что а) по идее об объятиях Огастуса полагалось мечтать безо всяких вопросов и б) целовать кого-то за бесплатную поездку слегка напоминает проституцию, а я должна признаться: не считая себя особенно хорошим человеком, все же не предполагала, что первые шаги на романтиче ской почве станут у меня продажными.С другой стороны, он же не попытался меня поцеловать, только дотронулся до моей щеки, и это даже не было сексуально. Его движение не было призвано вызвать возбуждение, но оно все-таки было обдуманным, потому что Огастус Уотерс не признает импровизаций. Так что же он пытался передать? И почему я не захотела это принять?В какой-то момент я поняла, что рассматриваю ситуацию с позиции Кейтлин, поэтому я решила послать ей сообщение и попросить совета. Она тут же позвонила.— У меня проблема с парнем, — сказала я.— Потрясающе! — отозвалась Кейтлин.Я рассказала ей все, включая неловкое прикосновение к щеке, умолчав лишь об Амстердаме и имени Огастуса.— Ты уверена, что он красавчик? — спросила она, когда я закончила.— Абсолютно, — ответила я.— Спортивный?— - Да, он прежде играл в баскетбол за школу Норт сентрал.— Вау! А где вы познакомились?— В этой жуткой группе поддержки.— Хм, — задумалась Кейтлин. — Слушай, чистое любопытство: сколько ног у этого парня?— Одна целая четыре десятых, — сообщила я с улыбкой. Баскетболисты в Индиане люди знаменитые, и хотя Кейтлин не ходила в Норт-централ, круг ее общения был поистине безграничен.— Огастус Уотерс, — заключила она.— Может быть.— Боже мой, я видела его на вечеринках! Я бы ему все сделала… ну, не теперь, когда я знаю, что ты им интересуешься. Но, сладчайший Боже, я бы прокатилась на этом одноногом пони по всему кораблю!— Кейтлин! — предупредила я.— Прости. Считаешь, он должен быть сверху?— Кейтлин! — воскликнула я.— О чем мы говорили? А, да, ты и Огастус Уотерс. Слушай, а ты не того, не той ориентации?— Откуда мне знать?.. Он мне определенно нравится.— Может, у него некрасивые руки? Иногда у красивых людей безобразные руки.— Нет, руки у него удивительной красоты.Через секунду Кейтлин спросила:— Помнишь Дерека? Он со мной расстался на той неделе, решив, что между нами глубоко внутри есть какая-то фундаментальная несовместимость и мы лишь сделаем себе больнее, если не остановимся. Он назвал это предупредительным кидком. Может, у тебя тоже предчувствие, что у вас фундаментальная несовместимость и ты предупреждаешь предупредительный скидок?— Хм, — сказала я.— Я просто думаю вслух.— Сочувствую насчет Дерека.— О, я об этом уже забыла. Мой рецепт — коробка мятного печенья девочек-скаутов и сорок минут.Я засмеялась:— Ну что ж, спасибо, Кейтлин.— Если решишь с ним закрутить, я буду ждать сладострастных подробностей.— Обязательно, — сказала я. В трубке послышался звук поцелуя. — Пока, — попрощалась я, и Кейтлин нажала отбой.Слушая Кейтлин, я поняла — у меня не было предчувствия, что я задену чувства Гаса. У меня возникло предчувствие.Я открыла ноутбук и задала в поиск Каролин Мэтерс. Внешнее сходство было поразительным: такое же круглое от стероидов лицо, тот же нос, примерно та же фигура. Но глаза у нее были темно-карие (у меня зеленые), и она была смугла, как итальянка.Тысячи, буквально тысячи людей оставили соболезнования на ее странице. Я просматривала бесконечный перечень тех, кто тосковал по ней. Их было так много, что у меня ушел час, чтобы найти, где начинались сообщения ?Мне очень жаль, что ты умерла? и заканчивались ?Молюсь за тебя?. Она скончалась год назад от рака мозга. Я посмотрела фотографии. Огастус был на многих ранних снимках: показывал, выставив большие пальцы, на неровный шрам поперек ее бритой головы, держал ее за руку на игровой площадке больницы ?Мемориал? — оба стояли спиной в кадр, целовал, пока Каролин держала камеру на отлете, поэтому на снимке получились только их носы и закрытые глаза.Дальше шли снимки Каролин до болезни — эти фотографии постмортем разместили ее друзья: красивая широкобедрая девушка с прекрасными формами и длинными прямыми траурно-черными волосами, падавшими на лицо. До болезни я мало походила на здоровую Каролин, но наши раковые ипостаси могли сойти за сестер. Неудивительно, что Огастус уставился на меня с первой минуты.Я продолжала возвращаться к сообщению, отправленному на стенку Каролин два месяца назад — через девять месяцев после того, как девушки не стало: ?Тоскуем по тебе. Боль не ослабевает. Мы все словно получили незаживающие раны в твоей схватке, Каролин. Я скучаю по тебе. Я тебя люблю?.Через некоторое время мама с папой объявили, что пора ужинать. Я закрыла ноут и встала, но не могла забыть сообщение на стенке Каролин Мэтерс: отчего-то оно лишило меня аппетита и вселило нервозность.Я думала о плечо, которое все еще болело, и о некстати разболевшейся голове — не исключено, что из-за неотвязных мыслей о девушке, умершей от рака мозга. Я повторяла себе научиться разделять воображаемое и действительное, быть здесь и сейчас, за круглым столом (пожалуй, слишком внушительного диаметра даже для троих и, несомненно, чрезмерно большого для двоих), с клеклой брокколи и бургером с черной фасолью, которую весь кетчуп в мире не сможет увлажнить. Я сказала себе, что воображаемые метастазы в мозге или плече не повлияют на реальное положение дел в организме и что подобные мысли лишь крадут мгновения жизни, состоящей из ограниченного и конечного числа секунд. Я даже уговаривала себя жить сегодня, как в свой лучший день.Очень долго я не могла понять, почему неизвестно кем написанное в Интернете покойной незнакомке так меня взволновало и заставило заподозрить новообразование в собственном мозге. Голова реально болела, хотя я по опыту знала, что боль — тупой и неспецифический диагностический инструмент.Так как в тот день в Папуа — Новой Гвинее землетрясения не случилось, родители не сводили с меня глаз, а я не могла скрыть внезапный бурный паводок тревоги.— Все в порядке? — спросила мама, пока я ела.— Угу, — ответила я. Откусила от бургера. Проглотила. Попыталась сказать что-нибудь, что сказал бы здоровый человек, чей мозг не затопила паника. — В бургерах тоже брокколи?— Немного, — сказал папа. — Как здорово, что вы поедете в Амстердам!— Да, — отозвалась я, стараясь не думать о фразе ?мы все получили незаживающие раны в твоей схватке? и постоянно о ней думая.— Хейзел, — спросила мама. — Ты где?— Просто задумалась, — ответила я.— Любовная рассеянность, — улыбнулся папа.— - Я вам не зайчиха, и я не влюблена в Каса Уотерса и ни в кого другого тоже, — ответила я, вдруг загорячившись. Незаживающие раны. Будто Каролин Мэтерс была бомбой, и, когда она взорвалась, окружающих зацепило шрапнелью.Папа спросил, готова ли я на завтра к колледжу.— У меня довольно сложная домашка по алгебре, — ответила я. — Настолько сложная, что профану не понять.— А как твой приятель Айзек?— Ослеп, — отрезала я.— Ты сегодня ведешь себя очень по-детски, — заметила мама. Ее это, кажется, раздражало.— Разве ты не этого хотела, мам? Чтобы я была нормальным подростком?— Ну не обязательно в такой форме, но, конечно, мы с твоим отцом рады видеть, что ты становишься молодой женщиной, заводишь друзей, ходишь на свидания…— Я не хожу на свидания, — сказала я. — Я не хочу ходить на свидания. Это плохая идея, потеря времени и…— Детка, — перебила меня мать. — Что случилось?— Я как… как… я, как граната, мама! Я граната, в какой-то момент я взорвусь, поэтому хочу заранее минимизировать случайные жертвы, понятно?Папа втянул голову в плечи, словно наказанный щенок.— Граната, — повторила я. — Я хочу держаться подальше от людей, читать книги, думать, быть с вами двоими, потому что не задеть вас у меня никак не получится; вы слишком много в меня вложили, так что, пожалуйста, позвольте мне поступать, как я хочу, ладно? Я не в депрессии. Мне уже не надо из нее выкарабкиваться. Я не могу быть нормальным подростком, потому что я граната.— Хейзел, — начал папа, но у него перехватило горло. Он много плакал, мой папа.— Я пойду к себе в комнату и немного почитаю, о'кей? Со мной все хорошо, правда, хорошо. Я просто хочу почитать.Я начала читать заданный роман, но мы живем в прискорбно тонкостенном доме, поэтому я слышала почти весь разговор, который велся шепотом. Папа сказал: ?Меня это просто убивает?, мама: ?Вот этого ей точно слышать не надо?, папа: ?Мне очень жаль, но…?, мама: ?Ты что, не благодарен??, и папа: ?Господи, конечно, благодарен!? Я напряженно вчитывалась в строки, но шепот назойливо лез мне в уши.Поэтому я включила музыку на ноутбуке и под любимую группу Огастуса, ?Лихорадочный блеск?, в качестве саундтрека открыла памятные страницы Каролин Мэтерс почитать, как героически она боролась, как о ней все тоскуют, и что теперь она в лучшем мире и будет жить вечно в их памяти, и как все, кто ее знал, — все! — подавлены ее уходом.Наверное, мне полагалось ненавидеть Каролин Мэтерс, потому что она была с Огастусом, но я ничего такого не ощущала. Я смутно представляла ее из посмертных постов, но ненавидеть там было просто нечего: Каролин тоже была профессионально больным человеком. Меня волновало одно: когда умру я, обо мне нечего будет сказать, кроме героической борьбы, будто все, что я сделала в жизни, — это заболела раком.В конце концов я начала читать короткие сообщения Каролин Мэтерс, написанные скорее всего родителями, потому что ее рак мозга относился к той разновидности, которая лишает вас личности раньше, чем жизни.Все оказались примерно такими: ?У Каролин по-прежнему отклонения в поведении: она с трудом справляется с раздражением и отчаянием из-за невозможности говорить (мы, конечно, тоже очень расстроены, но у нас есть более социально приемлемые способы выражать свой гнев). Глас зовет Каролин ?Халк крушить“, что нашло живой отклик у врачей. Ничего легкого в ситуации нет ни для кого из нас, но что видим, о том и шутим. Надеемся забрать ее домой в четверг. Мы вам напишем?.Вряд ли стоит говорить, что в четверг она домой не попала.Понятно, почему я напряглась, когда он меня коснулся. Быть с ним означает причинять ему боль — это неизбежно. Я это почувствовала, когда он потянулся ко мне. Мне казалось, будто я совершаю по отношению к нему акт насилия, потому что так оно и было.Из желания избежать разговора я решила написать ему сообщение:?Привет. Ладно, я не знаю, понимаешь ты или нет, но я не могу тебя целовать. Не то чтобы у тебя это желание на лице написано, но я просто не могу. Когда я пытаюсь представить тебя в этом смысле, мне сразу кажется, что это надо прекращать. Может, тебе это покажется лишенным смысла. В любом случае извини?.Через несколько минут от него пришло сообщение:?Ладно?.Я написала:?Ладно?.Он ответил:?О Боже, перестань со мной флиртовать!?Я набрала:?Ладно?.Телефон зажужжал через несколько секунд:?Я позволил себе повалять дурака, Хейзел Грейс. Я все понимаю. (Однако мы оба знаем, что ?ладно“ очень игривое слово. ?Ладно“ пропитано чувственностью!)?Мне очень хотелось еще раз ответить ему ?ладно?, но я представила Огастуса на моих похоронах, и это помогло мне написать правильный ответ:?Извини?.Я попыталась лечь спать в наушниках, но вскоре вошли мама и папа. Мама схватила с полки Блум и прижала к животу, а папа присел на мой ученический стул и спокойно произнес:— Ты не граната. Только не для нас. Мысль о том, что ты можешь умереть, повергает нас в глубокую печаль, Хейзел, но ты не граната. Ты чудесна. Ты этого не знаешь, детка, потому что у тебя не было ребенка, ставшего блестящей юной читательницей с побочным интересом к дурацким телешоу, но радость, которую ты нам приносишь, гораздо больше нашей скорби о твоей болезни.— Ладно, — согласилась я.— Это правда, — сказал папа. — Я не стал бы лгать о таких вещах. Будь от тебя больше проблем, чем пользы, мы бы просто выкинули тебя на улицу.— Мы не сентиментальны, — подхватила мама с невозмутимым видом. — Оставили бы тебя у приюта с запиской, пришпиленной к пижаме.Я рассмеялась.— Тебе не обязательно ходить в группу поддержки, — добавила мама. — Тебе не обязательно чем-то заниматься… кроме учебы. — Она вручила мне медведя.— - По-моему, Блум сегодня может поспать на полке, — попыталась отказаться я. — Позволь тебе напомнить, что мне больше тридцати трех половинок лет.— Ну приюти его на ночь, — попросила мать.— Мам! — воскликнула я.— Ему одиноко, — надавила на жалость она.— Боже мой, ну мам! — возмутилась я, но взяла дурацкого Блуи и заснула с ним в обнимку.Я по-прежнему обнимала Луи одной рукой, когда проснулась в четыре утра с апокалипсической болью, пробивавшийся изнутри сквозь череп.