5 ГЛАВА (1/1)

Я не разговаривала с Огастусом почти неделю. Я звонила ему в Ночь разбитых наград, и теперь по традиции была его очередь. Но он не звонил. Не думайте, что я целыми днями держала мобильник в потной ладошке и не сводила с него взгляд и по утрам надевала свое особое желтое платье, терпеливо ожидая, пока мой вызывающий абонент и настоящий джентльмен дорастет до своего имени.[3] Я вела привычную жизнь: разок выпила кофе с Кейтлин и ее бойфрендом (красив, но до Огастуса ему далеко), каждый день переваривала прописанную дозу фаланксифора, посетила три утренних лекции в колледже, а по вечерам ужинала с мамой и папой.В воскресенье мы ели пиццу с зеленым перцем и брокколи, сидя на кухне за маленьким круглым столом, как вдруг зазвонил мой сотовый. Мне не позволили кинуться отвечать, потому что у нас в семье строгое правило — ?никаких звонков во время ужина?.Поэтому я продолжила есть, а мама с папой говорили о землетрясении, случившемся в Папуа — Новой Гвинее. Они познакомились в Корпусе мира в Папуа — Новой Гвинее, и всякий раз, как только там что-нибудь происходило, пусть даже трагедия, мама с папой из крупнотелых домоседов снова превращались в юных идеалистов, самодостаточных и волевых, и сейчас они настолько были поглощены разговором, что даже не глядели на меня. Я ела быстрее, чем когда-либо в жизни, металла куски с тарелки в рот так неистово, что начала задыхаться. Я перепугалась: неужели это из-за того, что мои легкие снова плавают в скопившейся жидкости? Я старательно отогнала от себя эту мысль. Через пару недель меня ожидало сканирование. Если что-нибудь не так, я скоро узнаю, а пока все равно нет смысла волноваться.И все же я волновалась. Мне нравилось быть человеком. Я за это держалась. Волнение — еще один побочный эффект умирания.Наконец я доела, извинилась и встала из-за стола. Родители даже не прервали разговор о плюсах и минусах инфраструктуры Гвинеи. Я выхватила мобильный из сумки, валявшейся на кухонном столе, и проверила последние входящие. Огастус Уотерс.Я вышла через заднюю дверь в сумерки. Увидев качели, подумала: ?Может, покачаться, пока буду говорить с ним?? Но побоялась не дойти — меня порядком утомила еда.Поэтому я улеглась на траву у края патио, нашла глазами Орион — единственное созвездие, которое я знаю, — и позвонила Огастусу.— Хейзел Грейс, — произнес он.— Привет, — ответила я. — Как дела?— Прекрасно, — сказал он. — Я все время хотел тебе позвонить, но выжидал, пока у меня сформируется связное мнение в отношении ?Царского недуга?.(Он так и сказал — ?в отношении?. Вот это парень!)— И? — спросила я.— Я думаю, она, ну, читая ее, я чувствовал, что, ну…— Ну что? — поддразнила я.— Будто это подарок? — вопросительно сказал он. — Будто ты подарила мне что-то важное.— Оу, — негромко вырвалось у меня.— Пафосно прозвучало, — признал он. — Извини.— Нет, — сказала я. — Нет. Не извиняйся.— Но она ничем не заканчивается.— Верно, — согласилась я.— Китайская пытка. Я понял, что она умерла или потеряла сознание.— Да, я тоже так предполагаю.— Ладно, все это честно, но ведь существует же неписаный контракт между автором и читателем! По-моему, неоконченный сюжет — это своего рода нарушение контракта.— Не знаю, — недовольно начала я, готовая защищать Питера ван Хутена. — Отчасти именно поэтому я так люблю эту книгу. Здесь правдиво изображена смерть — человек умирает, не дожив, на полуфразе. Хотя я тоже очень хочу узнать, что сталось с остальными. Об этом я спрашивала в письмах, но он ни разу не ответил.— Ясно. Ты говорила, он живет затворником?— Правильно.— Его невозможно найти?— Правильно.— И совершенно невозможно связаться? — уточнил Огастус.— К сожалению, нет.— ?Уважаемый мистер Уотерс, — ответил он. — Спешу поблагодарить вас за электронное письмо, полученное мною шестого апреля через мисс Влигентхарт из Соединенных Штатов Америки, если география еще что-нибудь значит в нашей с большой помпой оцифрованной современности?.— Огастус, что ты несешь?— У него есть помощница, — сказал Огастус. — Лидевью Влигентхарт. Я ее нашел и написал. Она передала письмо ван Хутену Он ответил с ее электронного адреса.— Ясно, понятно, читай дальше.— ?Свой ответ я по старой доброй традиции пишу чернилами и на бумаге. Позже эти строки, переведенные мисс Влигентхарт в длинный ряд единиц и нулей, отправятся в путь по бездушной Паутине, в которую не так давно попался наш биологический вид. Заранее извиняюсь за все ошибки и упущения, которые могут последовать.Учитывая вакханалию развлечений, открытых вашему поколению, я благодарен каждому молодому человеку в любом уголке планеты, уделяющему целые часы моему скромному произведению. Вам, сэр, я глубоко признателен за добрые слова о ?Царском недуге“ и любезное уведомление, что эта книга, цитирую дословно, ?значила“ для Вас ?хренову тучу“.Эта фраза заставила меня задуматься: что Вы имели в виду, написав ?значила“? Коль скоро мы видим безнадежную тщету всякой борьбы, должно ли нам ценить скоропреходящее потрясение, которое дает нам искусство, или же его единственной ценностью следует считать наивозможнейшей приятное препровождение времени? Чем должна быть книга, Огастус? Тревожной сиреной? Призывом к оружию? Инъекцией морфия? Как и все вопросы во Вселенной, эти неизбежно приведут нас к истокам: что означает быть человеком и, заимствуя фразу у снедаемых тревогой за будущее шестнадцатилетних, которых Вы, несомненно, гневно осуждаете, — на кой все это нужно?Боюсь, что смысла в существовании человечества нет, друг мой, и от дальнейшего знакомства с моими трудами Вы получили бы весьма скудное удовольствие. Отвечаю на ваш вопрос: больше я ничего не написал и не напишу. И далее делиться мыслями с читателями вряд ли будет полезно: и им, и мне. Еще раз благодарю за Ваш великодушный и-мейл.Преданный вам Питер ван Хутен (через Лидевью Влигентхарт)?.— Вау, — сказала я. — Сам придумал?— Хейзел Грейс, как бы я с моими скромными интеллектуальными возможностями сочинил бы письмо от имени Питера ван Хутена с перлами вроде ?с большой помпой оцифрованной современности??— Не осилил бы, — признала я. — А можно, а можно мне его электронный адрес?— Ну конечно, — ответил Огастус, будто и не сделал мне только что лучший в жизни подарок.Следующие два часа я составляла и-мейл Питеру ван Хутену. По мере вносимых исправлений письмо становилось все хуже, но остановиться я уже не могла.Уважаемому г-ну Питеру ван Хутену (через Лидевью Влигентхарт).Меня зовут Хейзел Грейс Ланкастер. Мой друг Огастус Уотерс, который по моей рекомендации прочитал ?Царский недуг?, только что получил от вас и-мейл на этот адрес. Надеюсь, Вы не станете возражать, что Огастус поделился содержанием Вашего ответа со мной.Мистер ван Хутен, из Вашего письма Огастусу я поняла, что Вы не планируете больше писать. Отчасти я разочарована, но одновременно испытываю облегчение: не придется волноваться, станет ли Ваша следующая книга вровень с величественным совершенством дебютной. На правах больной с трехлетним стажем четвертой стадии рака я утверждаю, что в ?Царском недуге? Вы все поняли правильно. По крайней мере Вы абсолютно правильно поняли меня. Ваша книга объяснила мне, что я чувствую, еще до того, как я начала это чувствовать. Я перечитывала ее десятки раз.И все же решаюсь спросить у Вас, что произойдет с действующими лицами после окончания романа. Я понимаю, книга обрывается, потому что Она умирает или из-за тяжести своего состояния не может продолжать описывать происходящее, но мне очень хочется знать, что будет с матерью Анны. Выйдет ли она замуж за Тюльпанового Голландца, будут ли у нее еще дети и будет ли она по-прежнему жить по адресу 917, Вестерн Темпл? А Тюльпановый Голландец, он мошенник или правда их любит? Что будет с друзьями Анны, особенно с Клэр и Джейком? Они останутся вместе? И наконец, самый глубокий и умный вопрос, которого Вы, несомненно, давно ждали от читателей: что станется с хомяком Сисифусом? Эти вопросы не дают мне покоя уже несколько лет, и я не знаю, сколько у меня еще есть времени ждать ответов.Разумеется, все перечисленное нельзя отнести к важнейшим проблемам литературы, которые поднимает Ваша книга, но мне просто очень хочется знать.И если когда-нибудь Вы все же решите написать что-то еще, даже без намерения опубликовать, я бы очень хотела это прочесть. Клянусь, я готова читать даже Ваши списки покупок.С безмерным восхищениемХейзел Грейс Ланкастер (16 лет).Отослав письмо, я снова позвонила Огастусу, и мы до ночи говорили о ?Царском недуге?. Я прочла ему стих Эмили Дикинсон, строку из которого ван Хутен взял в качестве названия для романа,[4] и Огастус сказал, что у меня хороший голос для декламации и я недолго останавливаюсь в конце строк, а потом добавил, что шестая книга из серии ?Цена рассвета? — ?Утверждено кровью? — тоже начинается со стиха. Минуту он искал книгу и наконец прочел:— Признайся, жизнь не удалась: / Ведь ты не можешь вспомнить, / Когда в последний раз / Поцеловал кого-нить.— Неплохо, — сказала я. — Но слегка претенциозно. Надеюсь, Макс Мейхем назовет стишок ?дерьмом для неженок?.— Ага, сквозь стиснутые зубы. Слушай, Мейхем то и дело скрипит зубами! Он заработает себе синдром Костена,[5] если выйдет живым из этой передряги. — И через секунду Гас спросил: — А ты когда в последний раз целовалась?Я задумалась. Мои поцелуи — все случились до диагноза — были слюнявыми и неловкими, с ощущением, что мы, дети, играем во взрослых. Но времени, конечно, прошло много.— И не вспомнить, — ответила я наконец. — А ты?— Я сорвал несколько хороших поцелуев с моей бывшей подружкой Каролин Мэтерс.— Сто лет назад?— Последний — менее чем год назад.— А что произошло?— Во время поцелуя?— Нет, у тебя с Каролин.— О, — сказал Гас. И через секунду ответил: — Каролин уже не страдает от пребывания в бренном теле.— О-о, — вырвалось у меня.— Да.— Прости, — быстро произнесла я.Я знаю много умерших, но никогда ни с одним не встречалась. Даже представить себе такого не могу.— Это не твоя вина, Хейзел Грейс. Все мы лишь побочные эффекты, верно?— ?Колония морских рачков на грузовом судне сознания?, — процитировала я ?Царский недуг?.— Ну ладно, — сказал он. — Пойду, пожалуй, спать. Уже час ночи.— Ладно, — согласилась я.— Ладно, — откликнулся он.Я засмеялась и еще раз сказала:— Ладно.И в трубке стало тихо, хотя он и не нажал отбой. Мне даже показалось, что он здесь, в моей комнате. Даже еще лучше: будто я не в моей комнате, а он не в своей, и мы где-то в другом месте, призрачном и эфемерном, которое можно посетить только по телефону.— Ладно, — сказал он спустя целую вечность. — Может, ?ладно? станет нашим ?всегда?.— Ладно, — отозвалась я.И тогда Огастус наконец повесил трубку.Когда Огастус написал Питеру ван Хутену, то получил ответ от него уже через четыре часа. Мне же не пришло ничего и через два дня. Огастус убеждал меня, что просто мое письмо лучше и поэтому требует более продуманного ответа, что ван Хутен, очевидно, старательно составляет пояснения к моим вопросам, и на создание столь блестящей прозы нужно время. Но я все равно переживала.В среду на лекции по американской поэзии для чайников я получила сообщение от Огастуса:?Айзека прооперировали. Операция прошла хорошо. Теперь он официально БПР?.БПР означает ?без признаков рака?. Второе сообщение пришло через несколько секунд:?Я имел в виду, теперь он слепой. Так что все плохо?.Днем мама согласилась одолжить мне машину, и я поехала в ?Мемориал? навестить Айзека.Я нашла его палату на пятом этаже, постучала в открытую дверь, и услышала женский голос:— Войдите.Это была медсестра, которая что-то делала с повязками на глазах Айзека.— Привет, Айзек, — сказала я.— Моника? — спросил он.— Нет, прости, это, э-э, Хейзел из группы поддержки. Помнишь Хейзел и Ночь разбитых призов?— А-а, — протянул он. — - Да, мне все повторяют, что в качестве компенсации у меня обостряются остальные чувства, но пока все по-прежнему. Привет, Хейзел из группы поддержки! Подойди, чтобы я ощупал твое лицо руками и заглянул тебе в душу глубже, чем могут зрячие.— Он шутит, — уточнила медсестра.— Я поняла, — откликнулась я.Подкатив стул к кровати, я села и взяла Айзека за руку.— Привет, — сказала я.— Привет, — ответил он и долго молчал.— Как ты себя чувствуешь? — спросила я.— Нормально, — произнес он. — Я не понимаю.— Чего не понимаешь? — Я не хотела видеть повязки у него на глазах, поэтому смотрела не на лицо, а на руку. Айзек грыз ногти, и кое-где в уголках кутикул проступила кровь.— Она даже не приходила, — пояснил он. — Мы были вместе четырнадцать месяцев. Четырнадцать — это много. Блин, больно! — Айзек отпустил мою руку и нащупал кнопку обезболивания, которую надо нажимать, чтобы ввести себе инъекцию наркотика.Медсестра, закончив менять повязку, отступила на шаг.— Прошел всего один день, Айзек, — сказала она чуть снисходительно. — Дай себе время выздороветь. Четырнадцать месяцев — малая часть жизни. Все только начинается, приятель, сам увидишь.Медсестра вышла.— Она ушла?Я кивнула, но спохватилась, что Айзек меня не видит.— Да, — ответила я.— Я сам увижу? Она правда так сказала?— Качества хорошей медсестры… Начинай, — предложила я.— Первое: не сочиняет каламбуров о твоем увечье, — сказал Айзек.— Второе: берет кровь с первой попытки, — продолжила я.— Да, это большое дело. Это же моя рука, а не мишень для дротиков, скажи? Третье: не позволяет себе снисходительный тон.— Как твои дела, миленький? — приторно заворковала я. — Я сейчас воткну в тебя иголочку, будет чуть-чуть ой-ой…— Бо-бо моему манинькому сюсечке? — подхватил он. И через секунду добавил: — Большинство из них нормальные. Я просто очень хочу свалить отсюда нафиг.— Отсюда — это из больницы?— И это тоже, — ответил он. Айзек напрягся. Я видела, как ему больно. — Честно говоря, я гораздо больше думаю о Монике, чем о моем глазе. Это идиотизм? Идиотизм.— Идиотизм, — согласилась я.— Но я верю в настоящую любовь, понимаешь? Люди теряют глаза, заболевают черт-те чем, но у каждого должна быть настоящая любовь, которая длится минимум до конца жизни!— Да, — подтвердила я.— Иногда мне хочется, чтобы этого со мной никогда не случалось. Рака, я имею в виду. — Его речь немного плыла. Лекарство действовало.— Мне очень жаль, — сказала я.— Гас уже приходил. Он был здесь, когда я проснулся. Отпросился из школы. Он… — Голова Айзека свесилась набок. — Легче.— Боль отпускает? — уточнила я. Он едва заметно кивнул.— Хорошо, — одобрила я и, как настоящая стерва, тут же спросила: — Ты что-то говорил о Гасе…Но Айзек уже спал.Я спустилась вниз, в крохотный сувенирный магазинчик без окон и спросила дряхлую волонтершу, сидевшую на табурете за кассой, какие цветы пахнут сильнее всех.— Все пахнут одинаково. Их опрыскивают ?Супер запахом?, — пояснила она.— Правда?— Да, пшикают на них из флакона, и все.Я открыла холодильник слева от нее, перенюхала десяток роз, а потом нагнулась над гвоздиками. Тот же запах, и очень густой. Гвоздики были дешевле, и я взяла дюжину желтых. Это стоило четырнадцать долларов. Я вернулась в палату Айзека. Там уже сидела его мать, держа сына за руку. Она была молода и очень красива.— Ты его подруга? — спросила она, озадачив меня одним из широких по смыслу вопросов без ответа.— М-м, да, — ответила я. — Я из группы поддержки. Это ему.Она взяла гвоздики и положила себе на колени.— Ты знаешь Монику? — спросила она.Я покачала головой.— Он спит, — произнесла она.— Да. Я с ним говорила во время перевязки.— Я не хочу оставлять его одного, но нужно было забрать Грэма из школы, — объяснила она.— Он держится молодцом, — сказала я. Женщина кивнула. — Пускай спит, я пойду.Она снова кивнула, и я ушла.* * *На следующее утро я проснулась рано и первым делом проверила электронную почту.Долгожданный ответ с [email protected] наконец-то пришел.Дорогая мисс Ланкастер!Боюсь, Вы верите в не заслуживающее доверия, хотя для веры это не редкость. Я не могу ответить на Ваши вопросы письменно, потому что это бы означало написать ответы сиквел к ?Царскому недугу?, который Вы можете опубликовать или разместить в Паутине, заменивший мозги Вашему поколению. Существует телефон, но Вы можете записать разговор. Не подумайте, что я Вам не доверяю, но я Вам не доверяю. Увы, дорогая Хейзел, я не отвечаю на подобные вопросы иначе как лично, но Вы там, а я здесь.Должен признаться, что Ваше неожиданное письмо, полученное через мисс Влигентхарт, немало меня порадовало: как удивительно сознавать, что я сделал для Вас что-то полезное. А между тем собственная книга кажется мне настолько далекой, будто ее написал кто-то другой (автор ?Царского недуга? был таким худеньким, таким хрупким, таким сравнительно оптимистичным!).Но если волею судеб Вы окажетесь в Амстердаме, милости прошу ко мне в Ваше свободное время. Обычно я всегда дома. Я даже покажу Вам мои списки покупок.Искренне ваш Питер ван Хутен через Лидевью Влигентхарт.— Что?! — закричала я. — Да что это за жизнь такая?! Мама вбежала в комнату:— Что случилось?— Ничего! — заверила я.Обеспокоенная, мама опустилась на колени проверить, нормально ли Филипп сжигает кислород. Я представила, как сижу в залитом солнцем кафе с Питером ван Хаутеном, а он перегнулся через стол, опираясь на локти, и тихо, чтобы никто не расслышал, говорит, что сталось с персонажами, о которых я думаю несколько лет. Он написал, что ответит только лично, и пригласил меня в Амстердам. Я объяснила это маме и сказала:— Я должна поехать.— Хейзел, я люблю тебя, я все для тебя сделаю, но у нас нет, просто нет денег на трансатлантические перелеты и перевозку оборудования. Детка, это не…— Да, — оборвала я ее, понимая, что глупо было даже думать о поездке. — Забудь об этом.Но мать выглядела взволнованной.— Это правда для тебя важно? — спросила она, присаживаясь рядом и положив руку мне на ногу.— Как замечательно было бы стать единственным человеком, кроме автора, знающим, что случилось дальше, — проговорила я.— Да, это было бы потрясающе, — согласилась мать. — Я поговорю с твоим отцом.— Не надо, — сказала я. — Не трать на это деньги. Я что-нибудь придумаю.Мне вдруг пришло в голову, что причина, почему у родителей нет денег, во мне. На меня ушли все семейные сбережения из-за доплат за фаланксифор, не покрываемый страховкой, а мать не может пойти на работу, потому что теперь ее профессия — круглосуточно надо мной трястись. Еще только в долги их вогнать не хватало.Я сказала маме, что хочу позвонить Огастусу. Мне хотелось, чтобы она вышла из комнаты, потому что я не могла видеть ее опечаленное лицо ?я не могу исполнить мечту своей дочери?.Подражая Огастусу Уотерсу, я прочитала ему письмо ван Хутена вместо приветствия.— Вау, — сказал он.— Это я и без тебя знаю, — отозвалась я. — Как я в Амстердам-то попаду?— У тебя Желание осталось? — спросил он, имея в виду фонд ?Джини?, который занимается тем, что исполняет неизлечимо больным детям по одному желанию.— Нет, — заверила я. — Я его использовала еще до Чуда.— И что пожелала?Я звучно вздохнула:— Ну, мне тринадцать лет было…— Только не Дисней! — взмолился Огастус.Я промолчала.— Ну не в Диснейленд же ты съездила?!Я снова промолчала.— Хейзел Грейс! — закричал он. — Не использовала же ты последнее желание умирающего, чтобы смотаться в парк Диснея с родителями?!— И в Эпкот-центр тоже, — пробормотала я.— Боже мой, — сказал Огастус. — Поверить не могу, что влюбился в девчонку с такими стандартными мечтами!— Мне было тринадцать, — повторила я, хотя в ушах отдавалось ?влюбился-влюбился-влюбился?. Мне это польстило, и я тут же сменила тему: — Слушай, а что это ты не в школе?— Смылся, чтобы побыть с Айзеком, но он спит, и я в коридоре делаю геометрию.— Как он там? — спросила я.— То ли он еще не готов осознать всю серьезность своей инвалидности, то ли его действительно больше волнует, что его бросила Моника, но ни о чем другом он не говорит.— Да уж. Сколько ему еще быть в больнице?— Всего несколько дней. Потом курс реабилитации, но ночевать он будет дома.— Фигово, — сказала я.— Так, я вижу его мать. Мне пора.— Ладно, — сказала я.— Ладно, — отозвался он. Я так и слышала его асимметричную улыбку.В субботу я с родителями поехала на фермерский рынок в Броуд-рипл. День был солнечный, для Индианы в апреле — редкость, и все на рынке ходили в рубашках с коротким рукавом и футболках, хотя воздух еще толком не прогрелся. Мы, простаки и деревенщины из Индианы, всякий раз встречаем лето с избыточным оптимизмом. Мы с мамой сели на скамейку напротив мужчины в рабочем халате, варившего суп из гусятины; ему приходилось объяснять каждому проходящему, что гуси его собственные и гусиный суп гусями не пахнет.У меня зазвонил мобильный.— Кто это? — спросила мама, хотя я еще не успела посмотреть.— Не знаю, — сказала я. Впрочем, это был Гас.— Ты сейчас дома? — поинтересовался он.— М-м, нет, — ответила я.— Вопрос был каверзный. Я знаю ответ, я сейчас у вашего дома.— Оу! Хм. Ну, мы уже едем.— Отлично. До встречи.Огастус Уотерс сидел на крыльце с букетом ярко-оранжевых тюльпанов, которые только начали зацветать. Сегодня он явился в джемпере ?Индиана Пейсерс? и флисовой куртке. Выбор гардероба показался мне совершенно неожиданным, хотя Огастусу все очень шло. Оттолкнувшись, он встал и протянул мне тюльпаны со словами:— На пикник поехать хочешь?Я кивнула, взяв тюльпаны.Папа вышел из-за моей спины и пожал Гасу руку.— У тебя на фуфайке Рик Смитс? — спросил он.— Да.— Боже, как я любил этого парня! — воскликнул папа, и они с Гасом тут же затеяли беседу о баскетболе, которую я поддержать не могла (и не хотела), поэтому понесла тюльпаны в домашних.— Хочешь, я поставлю их в вазу? — спросила мама, широко улыбаясь.— Нет-нет, все нормально, — ответила я.Если поставить тюльпаны в вазу в гостиной, они будут общими цветами. А я хотела, чтобы они были только мои.Я пошла к себе в комнату, но переодеваться не стала. Я причесалась, почистила зубы, тронула губы блеском и едва коснулась кожи крышечкой от духов. Я не сводила глаз с тюльпанов. Они были агрессивно-оранжевые, почти что слишком оранжевыми, чтобы быть красивыми. У меня не было ни вазы, ни банки, поэтому я вынула зубную щетку из стаканчика, наполовину наполнила его водой и оставила цветы в ванной.Снова выйдя в свою комнату, я услышала голоса и посидела немного на краешке кровати, слушая разговор через полую дверь.Папа: Так вы с Хейзел познакомились в группе поддержки?Огастус: Да, сэр. Какой у вас прелестный дом и прекрасные рисунки!Мама: Спасибо, Огастус.Папа: Значит, ты тоже болел?Огастус: Да, сэр, ногу я отрезал не из чистого удовольствия, хотя это неплохой способ потери веса. Ноги, они тяжелые!Папа: А как сейчас твое здоровье?Огастус: БПР уже четырнадцать месяцев.Мама: Какая прелесть! Возможности медицины в наши дни — это что-то невероятное!Огастус: Я знаю. Мне повезло.Папа: Ты должен понимать, что Хейзел по-прежнему больна, Огастус, и будет больна остаток жизни. Она не хочет от тебя отставать, но ее легкие…На этом я вышла в гостиную, и папа замолчал.— Так куда же вы поедете? — спросила мама.Огастус встал, наклонился к ее уху, прошептал ответ и прижал палец к губам.— Ш-ш, это секрет.Мама улыбнулась.— Телефон взяла? — спросила она меня.Я повертела мобильный в руке в качестве доказательства, взялась за ручку тележки и пошла. Огастус поспешил меня догнать и предложить руку, на которую я оперлась, обхватив пальцами его бицепс.К сожалению, он сел за руль — сюрприз должен быть сюрпризом. Пока мы рывками продвигались к неведомой цели, я сказала:— Ты очаровал мою мать до потери пульса.— - Да, а твой папа фанат Смита, это тоже помогло. Думаешь, я им понравился?— Еще как. Хотя кого это волнует, они ведь всего лишь родители.— Они твои родители, — сказал Огастус, бросив на меня взгляд. — К тому же я люблю нравиться. Это неправильно?— Ну, нет никакой необходимости кидаться придерживать двери или осыпать комплиментами, чтобы понравиться мне, — заметила я.Огастус резко ударил по тормозам, и я чуть не улетела вперед; дыхание ненадолго стало затрудненным и хаотичным. Я подумала о позитронной томографии. Не волнуйся. Волноваться бесполезно. Но я все равно волновалась.Покрышки оставили на асфальте черные следы, когда мы, взревев мотором, умчалась от знака остановки и повернули налево к так называемому (непонятно, за какие заслуги) Грандвью (оттуда открывается вид на поле для гольфа). Единственное, что я знала в этом направлении, — это кладбище. Огастус сунул руку в центральную консоль, открыл полную пачку сигарет и вынул одну.— Ты их вообще выбрасываешь? — спросила я.— Одно из многочисленных преимуществ жизни без табака в том, что пачки сигарет хватает на неопределенный срок, — ответил он. — Эта у меня почти год. Несколько сигарет сломались у фильтра, но я считаю, что этой пачки мне легко хватит до восемнадцати лет. — Он подержал фильтр пальцами и сунул сигарету в рот. — Ну ладно. Ладно. Назови то, чего ты никогда не видела в Индианаполисе.— Хм. Стройных взрослых, — ответила я.Он засмеялся:— Хорошо. Продолжай.— Ну, пляжей. Семейных ресторанов. Топографии.— Прекрасные примеры наших недостатков. Прибавь сюда культуру.— Да, с культурой у нас напряженно, — признала я, начиная понимать, куда он меня везет. — Мы что, едем в музей?— Ну, можно и так сказать.— Или мы едем в тот парк?Гас разочарованно вздохнул.— Да, мы едем в тот парк, — сказал он. — Ты уже догадалась, что ли?— О чем догадалась?— Ни о чем.Позади музея располагался парк с гигантскими скульптурами. Я слышала о нем, но никогда не бывала. Мы проехали мимо музея и остановились у баскетбольной площадки, заполненной огромными синими и красными стальными арками, изображавшими траекторию передаваемого мяча.Мы спустились вниз с того, что в Индианаполисе сойдет за холм, на поляну, где дети карабкались и ползали по огромному скелету. Ребра были мне примерно до пояса, а бедренная кость выше моего роста. Скульптура выглядела как детский рисунок, где скелет поднимается из земли.У меня болело плечо. Я боялась, что из легких пошли метастазы. Я представляла, как раковая опухоль, скользкий угорь с вероломными намерениями, прорастает в кости, оставляя дыры в моем скелете.— ?Сексуальные кости?, — начал Огастус. — Скульптура работы Джоупа ван Лисхаута.— Голландец, что ли?— - Да, — подтвердил Гэс. — Как и Рик Смитс. Как и тюльпаны. — Гас остановился посреди поляны с костями и снял рюкзак сперва с одного плеча, потом с другого. Расстегнул молнию, вынул оранжевое одеяло, пинту апельсинового сока и несколько бутербродов со срезанными корками, завернутых в пленку.— А почему все оранжевое? — спросила я, не позволяя себе думать, что все это каким-то образом ведет к Амстердаму.— Ну как же, национальный цвет Нидерландов! Помнишь Вильгельма Оранского?— Его в школе не проходят, — усмехнулась я, стараясь скрыть острый интерес.— Бутерброд будешь? — спросил он.— Дай догадаюсь, — сказала я.— Голландский сыр и помидоры. Помидоры, извини, мексиканские.— Вечно ты разочаруешь, Огастус. Хоть бы тогда оранжевых помидоров достал!Он засмеялся, а потом мы молча ели бутерброды, глядя, как дети лазают по скульптуре. Я не могла спросить напрямую, поэтому сидела в окружении всего голландского, неловкая и переполняемая надеждой.В отдалении, купаясь в чистейшем солнечном свете, столь редком и драгоценном в моем городке, шумная детская компания превратила скелет в игровую площадку, перепрыгивая через искусственные кости.— Вот что мне в этой скульптуре нравится, — начал Огастус, подержав незажженную сигарету двумя пальцами, словно стряхивая пепел, и сунув ее обратно в рот. — Во-первых, кости достаточно далеко друг от друга, и ребенок не может устоять перед желанием попрыгать между ними. Ему хочется непременно пропрыгать всю грудную клетку до черепа. Во-вторых, скульптура своей сутью побуждает младость играть на костях. Символические резонансы можно приводить бесконечно, Хейзел Грейс.— Любишь ты символы, — сказала я, надеясь повернуть разговор к обилию голландских символов на нашем пикнике.— Да, кстати, об этом. Ты, наверное, думаешь, почему приходится жевать сандвич с плохим сыром и пить апельсиновый сок и почему я надел фуфайку с голландцем, занимающимся спортом, который я не люблю.— Ну, эти мысли приходили мне в голову, — согласилась я.— Хейзел Грейс, как многие дети до тебя — и я говорю это с большой любовью, — ты потратила заветное Желание поспешно, не думая о последствиях. Мрачная Жница смотрела тебе в лицо, и страх умереть с Желанием в пресловутом кармане заставил тебя ткнуть пальцем в первое, что можно исполнить. И ты, как многие другие, выбрала бездушные искусственные удовольствия тематического луна-парка…— Вообще-то поездка была прекрасная. Я видела Гуфи и Минни…— Я не закончил внутреннего монолога! Я его записал и заучил, будешь мешать, собьюсь, — перебил меня Огастус. — - Пожалуйста, жуй свой сэндвич и слушай. — Бутерброд оказался невероятно черствым, но я улыбнулась и откусила с краешка. — Ладно. На чем я остановился?— На искусственных удовольствиях.Он убрал сигарету в пачку.— Правильно, на бездушных искусственных удовольствиях тематического луна-парка. Но позволь мне доказать, что настоящие герои Фабрики Желаний — это молодые мужчины и женщины, которые ждут, как Владимир и Эстрагон ждут Годо[6] или хорошие христианские девушки — свадьбы. Эти молодые герои ждут стоически, без жалоб, когда сбудется их единственное заветное желание. Конечно, оно рискует никогда не исполниться, но они хотя бы могут спокойно почить в могиле, зная, что внесли свою лепту в сохранение идеи Заветного Желания. С другой стороны, что, если оно осуществится? Что, если ты поймешь, что твое заветное желание — посетить гениального Питера ван Хутена в его амстердамском изгнании, и истинно возрадуешься, что не истратила свое Желание раньше?Огастус замолчал и молчал довольно долго. Я рассудила, что внутренний монолог закончился.— Но я уже использовала свое Желание, — напомнила я.— А-а, — протянул он. И после артистически выдержанной паузы добавил: — Зато я свое не истратил.— Правда? — Я была поражена, что Огастус попал в кандидаты на Желание, притом что он уже снова ходит в школу и у него целый год ремиссия. Нужно быть очень больным, чтобы фонд ?Джини? поманил тебя Желанием.— Я получил его в обмен на ногу, — пояснил он. Солнце светило прямо ему в лицо, он щурился, чтобы смотреть на меня, отчего его нос прелестно морщился. — Учти, я не собираюсь отдавать тебе мое Желание. Но у меня тоже появился интерес встретиться с Питером ван Хаутеном, а без девушки, познакомившей меня с его книгой, встречаться с ним нет смысла.— Решительно никакого, — подтвердила я.— Я поговорил с людьми из ?Джини?, они меня поддержали. Сказали, в Амстердаме в начале мая просто сказка. Предложили уехать третьего мая, а вернуться седьмого.— Огастус, это правда?Он потянулся ко мне и коснулся щеки. Секунду я думала, что он меня поцелует. Я напряглась, и, видимо, он заметил, потому что убрал руку.— Огастус, — обратилась я, — ты не обязан для меня этого делать.— Еще как обязан, — сказал он. — Я осознал свое заветное желание!— О Боже, ты самый лучший человек на свете, — восхитилась я.— Ты небось говоришь это всем парням, которые финансируют тебе заграничные поездки, — ответил он.