танцы (джаспер/уолтэр) (1/1)

в убежище, как выражается уолтэр с присущим ему почти нулевым количеством манер и вечным видом, будто он действительно выдал что-то невероятно-потрясающее в данный момент, трахаться сложно.и сказать тут больше нечего.не то чтобы ты спорил, потому что в убежище делать сложно все абсолютно и без исключений, а не просто заниматься любовью,?— особенно хочется отметить в этом разговоре умение узнавать обо всем в комнатах раньше, чем принцесса даже подумает спросить или тыкнуть пальцев на вещицу, украшенную непонятными искусными узорами, и светящейся таким же непонятно-опасным светом, или ту же уборку пыли с той несчастной карты, чтоб ненароком ничего не задеть и не сломать какой-нибудь телепорт в неизвестную дыру, воняющую рыбой и мочой, о которой бог забыл если не раз, то точно два, но за которую что девчонка, что уолтэр хватаются и рвут так, словно это чертов титул королевы и пара миллионов монет на полу, ты уверен,?— но им возражать дороже, чем принять тот неоспоримый факт, что даже с чертовой картой все выходит наперекосяк, не то чтобы ты только заикался о трахе; не то чтобы уолтэр заикался о нем тоже,?— даже перед, опять из слов его же, этим самым,?— у обоих табу вроде бы как на это, у одного из-за обычных базовых манер и чувства такта, у другого, честно, черт его знает,?— он только тянется к тебе, совсем без слов тянется, давя броней своей чуть ржавой на грудь неприятно, и смотрит в глаза, мол, ты скажи что-нибудь за меня, что-то умное?— скажи.ты смотришь в ответ неуверенно и не знаешь, что сказать именно.поэтому ты тянешься первым, целуешь, кусаешь?— разнообразие да и только; только непонятно, правда, когда именно невероятной диковенкой стало целоваться у той проклятой карты, как пьяные чуть ли не в обморок люди на светских вечеринках за дворцом, в самых кустах,?— ей богу, знал бы кто-то, сколько ты таких повидал за свои года, промыл бы глаза чем-то ядовито-едким точно, может даже, уши заодно, так, для профилактики,?— может, наверное, когда привычным стало и видеть пять комнат да лица три,?— одно из которых?— собачье,?— может, когда единственное событие, что принесло в мир красок кого-то из них четверых здесь, кроме страха, был именно тот момент, когда ты заметил кровь на страничках принесенной принцессой книги, в самой середине, на нижнем правом углу пару капель нечаянных, и от того становится даже не страшно как-то больше, а просто пусто и немного брезгливо от всей этой сложившейся ситуации и от понимания, откуда эта книга, написанная отвратительным фамильярным языком, прямо таким, каким всегда говорит уолтэр, взялась,?— поэтому ты отбрасываешь ее резко на другой конец сокровищницы,?— отбрасываешь и вскрикиваешь немного пискляво,?— и девочка прибегает твоя быстро,?— с глазами такими напуганными, усталыми,?— карими-карими, такими, как раньше прямо,?— единственное, вот, что от нее старой осталось, кроме того маленького шрама над левым ухом, совсем незаметным, с детства, с того самого случая, когда она пыталась залезть на дерево, чтобы показать элиоту всю свою королевскую знатность и силу, и полетела, безусловно, вниз кувырком, не имея такой пока в принципе,?— а от такого тебе становится даже хуже, чем от книжки этой бездарной, и от того тебе не хочется спрашивать вообще ни о чем, даже об алых пятнах на черных буквах,?— и ты лишь улыбаешься, как всегда только ей, нежно и аккуратно, и махаешь рукой быстро, и спрашиваешь про новости те, как говорит, ну, знаете кто, с фронта (непонятно, правда, где этот фронт вовсе), и не упоминаешь его в разговоре ни единой буковкой, так, кидаешь пару слов и вопросов про дело ее в ясноделе, может, намекая, а, может, не имея ничего в общем и целом, но она только смотрит,?— так сочувствующе, мол, какой ты дурак, джаспер, какой дурак же,?— и переводит тему на лагерь вольных, все рвется туда, ты же понимаешь,?— и сам хочешь куда-нибудь убежать, честно, непонятно от кого и чего, правда, но ты лишь молчишь, а она?— глядит, прямо как он глядит, ждет, пока выдавишь что-то.тебе и сказать нечего, может только, мол, трахаться вот здесь сложно, ты знала? глядеть в его глаза напротив также, как тебе сейчас, не зная толком что из себя выдать на пользу, кроме постиранных рубашек да протертой пыли?— еще сложнее, сложно быть тут один на один с мыслями, сложно думать о вас двоих,?— таких глупых, на меч вечно бросающихся за благую цель и честь королевы, — и не знать, что толком делать вам всем, даже псине,?— ты только вот улыбаешься им, только им, нежно, и перематываешь раны, — в основном ему, ведь девочке, ты думаешь, есть кому раны латать да смотреть на луну ночами, — трясущимися то ли от страха, то ли от старости, дряхлыми руками,?— да грубые такие, будто медведь по груди резанул в лесу каком-нибудь, о котором ты не слышал и вовек не услышишь, — а от того страшно становится,?— очень, очень страшно и пусто, как от книги той,?— а он отмахивается ведь, как она прямо, будто у них и правда связь есть родственная по десятому колену и локтю совершенно секретная, — мол, сбудется еще, мол, поплачешь на моих блядских поминках там, протрешь пыль, посмеешься, потанцуешь вдоволь, и сам хохочет, вот, будто что-то умное сказанул, ну, как всегда, в общем, а тебе все как-то несмешно, только очень пугливо, и улыбка твоя больше, словно прибитая гвоздем к доске бумажка ненужная, так, из вежливости, так, мол, уолтэр-уолтэр, тебе до смерти так долго еще шагать, — шагать и шагать ведь, — что врешь мне ты, дорогой мой, и он замолкает, вот, представляете, замолкает в ответ.слава всевышнему, что замолкает.ты тянешься к нему, чтоб совсем неловко в молчании не стало, как к свежему воздуху в этом дряхлом забытом убежище, даже если на твоем костюме кровь, а в руках у тебя бинты да ножик маленький, а он отворачивается только, молвит в ответ почти жалобно, как псина ваша побитая,?— жаль, говорит, что я танцевать не умею, правда, жаль, что у меня нет манер твоих, словарного запаса, нет вообще здесь у меня, и у тебя ничего, жаль, что ты врешь, жаль, что трахаться здесь очень и очень сложно, да не потому, что можем мы разъебать мебель старую, наткнуться на очередную пыль с паутиной, книгу проклятую, даже не потому, что сломать карту ту ебанную невероятно легко и абсурдно, а просто потому, что это личным становится как-то, что это важным выходит на первый план, выше войны и на уровне защиты принцессы, там, понимаешь? она даже понимает, веришь или нет, сама понимает и без слов, что у меня ответственность за тебя большая, прямо как за нее, как и у тебя за меня, верно?нравственность всякая, ну, ты же знаешь?(знаешь, конечно-конечно, знаешь.штука ведь такая это непростительно-сложная, до ужаса?— сложная.)и, запыхавшись, на тебя смотрит.мол, скажи что-нибудь, скажи что-нибудь умное, чтоб страшно не было и плакать не хотелось от того, что это может быть в последний раз, ты же умеешь, джаспер, умеешь же.ты лишь смотришь неуверенно в ответ и тянешься молча вперед, кусаешься там, целуешь — для разнообразия.и горько на губах от слез его, очень горько.(дурак ты, джаспер, какой же ты круглый дурак.)