Часть 1 (2/2)
— Полноте, милорд, — сказал незнакомец, — не замечал за вами склонности к аффектации.Он глянул на застывшего в потрясении хозяина кабинета и добавил с укоризной:— Где ваша былая легкость и непринужденность, с которыми вы привыкли встречать визитеров?
Лорд Мельбурн хотел было резонно заметить, что легко встречать визитеров, развалясь на диване с подушкой в обнимку, да развлекаться под их скучные речи, дуя на выдернутое из подушки перышко, когда визитеры являются как подобает благовоспитанным господам — через дверь и после предварительного объявления, — однако незнакомец, который к оным явно не относился, не дал ему времени облечь мысли в слова.— Всего три оборота, милорд, и вот вы уже снова взываете ко мне.
Мельбурн медленно выпростал из взъерошенной шевелюры подрагивающие пальцы и выпрямился — праведное негодование придало ему сил и вернуло дар речи.— Не имею чести быть с вами знакомым, сэр, и уверяю, что к вам я не взывал. Потрудитесь объяснить, как вы попали в мой дом и с какой целью, — сказал он почти ровным голосом, прочистив горло и потянувшись к колокольчику.— Не вы ли желали повернуть время вспять? — развел руками незнакомец. — Что до моих способов передвижения, то вам их не постичь.Иной на месте Мельбурна, вероятно, выбежал бы прочь из комнаты в ужасе, либо закрыл бы глаза в надежде прогнать морок, либо схватил бы неизвестного джентльмена за грудки. Но премьер-министр Соединенного Королевства был человеком практичным, чуждым истерик и привык доверять собственным органам чувств — существование бога и дьявола еще нужно было доказать, а стоявший перед ним незнакомец выглядел вполне осязаемым. Как и лежавшие на письменном столе газеты. Оставался, впрочем, весьма важный вопрос.— Но почему? — хрипло произнес он, передумав звать на помощь, и зябко запахнул на груди ворот шлафрока.Джентльмен с похожими на пух волосами радостно потер руки.— Потому что я доблестен, учтив, щедр и прекрасен, как ясный день! Когда-то я уделял свое внимание лишь особам исключительных достоинств, но оказалось, что благодарность к этим достоинствам не относится, и я решил стать менее разборчивым. И чуточку менее щедрым. Но вы, милейший виконт, трижды предложенной вам возможностью не воспользовались ни разу! Это весьма неучтиво с вашей стороны — меня так и подмывает вас наказать. Я ведь могу сделать так, что эти четыре дня вы будете проживать бесконечно — пока не сойдете с ума. Вот будет забава!
— Позвольте… — Мельбурн осекся, потому что незнакомец, суетливо вышагивавший по комнате, вдруг остановился и взмахнул рукой.
— Да-да, вы в чем-то правы, — пробормотал он задумчиво, — возможно, мне и впрямь стоило прежде удостовериться, что вы действительно этого желаете…Так и быть, я готов вас простить. И даже сделать вам еще один подарок. Что вы скажете, если вместо четырех не очень приятных дней я верну вам любые другие четыре дня из вашей жизни – и более того, позволю им повторяться сколько вашей душе угодно? — Незнакомец нехорошо оскалился, заметив, что Мельбурн нахмурился. — Только не вздумайте обидеть меня отказом, милорд. Я ведь могу выбрать за вас!
Мельбурн побледнел и открыл рот, собираясь запротестовать. Впрочем, что ему было терять? Если всё происходило лишь в его воспаленном воображении, если разум наконец предал его, было бы еще безумнее выбрать ад вместо рая. С адом он был слишком хорошо знаком. Но что есть рай?Когда-то он считал раем супружеское ложе в их с Каро медовый месяц, с восхищением вглядываясь в тонкие черты любимого лица в свете утренней зари. Но слишком много воды утекло, и вновь стать прежним наивным Уилли он уже не сможет. Да и быть с Каро сейчас кажется предательством по отношению сразу к двум женщинам.
Или те дни, когда у Огастаса не случалось приступов? Когда ему не приходилось успокаивающе прижимать к груди трепещущее теплое тельце, слыша отчаянный стук маленького сердца, мечущегося перепуганной пичугой. Рай — с улыбкой слушать путаные, не по годам серьезные рассуждения, приглаживать растрепанные волосы, держать его за руку, пока он не уснет…Лицо сына встало перед глазами, заныла незаживающая рана. Нет, одно дело предчувствовать, догадываться о судьбе собственного ребенка, и совсем другое — знать ее. Пусть мальчик покоится с миром, которого не знал при жизни.
Раем помнилось детство, безмятежное, до краев полное летом и счастьем. Ах, выйти бы снова на сцену домашнего театра с Джорджем, поспорить с Фредом, поскакать наперегонки с Пеном, повозиться с дьяволенком Эмили, снова склонить голову на колени матери! Но что делать взрослому мужчине в теле ребенка? Неправильно и неестественно.
А в потаенном уголке души золотились четыре солнечных дня, которые ее величество провела в Брокет-холле в сопровождении фрейлин и матери. Совсем недавно — но с тех пор всё изменилось так быстро, что сентябрь казался далеким прошлым. Дело было вскоре после костюмированного бала, на котором он обиняком признался ей в своих чувствах, заглаживая вину за разбитое девичье сердце. Королева настояла на повторном визите, желая увидеть Брокет другими глазами — не глазами отвергнутой женщины. Они гуляли по расцвеченному оттенками желтого и красного поместью, пешком и верхом, они играли в шахматы, она рисовала его, он рассказывал ей о предках, изображенных на портретах... Присутствие фрейлин и герцогини Кентской им почти не мешало — напротив, он с облегчением думал о том, что Эмма и Гарриет, и тем паче кислое выражение лица зорко следившей за дочерью герцогини, помогали ему держать себя в руках, иначе кто знает, каких глупостей он мог бы натворить. Им оставались милые недомолвки и намеки, случайное касание рук, сбивчивое дыхание, когда он встал слишком близко, показывая ей, как пересаживать цветок. Воспоминаний ему хватит надолго — до конца жизни.Словно прочтя его мысли, джентльмен с похожими на пух волосами захохотал:—Да-да, любые! И те, о которых вы сейчас думаете, тоже! Без последствий! Что бы ни произошло за эти четыре дня, когда вы решите вернуться в настоящее, вы проснетесь семнадцатого октября этого года, а остальной мир будет помнить их такими же, какими вы их помните сейчас.
О, предложение было соблазнительным. Потому что сейчас — прямо сейчас лорд Мельбурн понял вдруг, что тех четырех дней было мало, преступно мало, и разве недостаточно он пережил, разве недостаточно страдал, разве он не заслужил? Не заслужил, зашептал голос разума. Не заслужил, согласился он. Но — явь это или безумие — кому от этого будет хуже?— Никому! — воскликнул джентльмен. — Ее величество преспокойно выйдет замуж за своего принца в назначенный день. Кстати, не особенно удачный — погода с утра будет ужасная. Подумайте, милорд, подумайте и соглашайтесь. У них впереди целая жизнь, а что останется вам? Я знаю. А вы хотите знать?— Не хочу, — поспешно возразил Мельбурн. Менее всего на свете ему хотелось бы узнать свое будущее. Он примерно его представлял, и от этого делалось только горше. — Однако… — добавил он, помедлив, — ничто не дается никому в этой жизни даром. В ваше бескорыстие мне не верится, хотя бы потому что я не знаю, кто вы такой — или что вы такое. Зачем это вам? И какова цена?Незнакомец опять захохотал.— Вы невероятно правы. Конечно же, мне совершенно безразличны и ваша судьба, и ваше сердце, мой дорогой лорд Мельбурн. У меня свои причины. И своя цена. Но заплатите ее не вы. Я могу рассказать вам об этом после, если захотите. Ну же, решайтесь.
Пожалуй, в жизни любого скептика и циника, бывают дни или хотя бы мгновения, когда скептицизм и цинизм тянут ко дну, словно мельничный жернов на шее, когда он готов обмануться и соблазниться самым неправдоподобным и немыслимым.— В сентябре… — начал Мельбурн неуверенно.— Знаю! — радостно подхватил чудной джентльмен. — Вы уснете сегодня вечером и проснетесь в своей опочивальне в Брокет-холле утром двадцатого сентября. И после двадцать третьего сентября снова наступит двадцатое, и так…— Нет, — перебил его Мельбурн. — Одного раза достаточно.Он не будет алчным. Лишь еще раз утонуть в ее полном обожания взгляде — большего ему не нужно.Незнакомец пожал плечами.
— Оставьте лукавство, милорд. Людям всегда всего мало.— Один раз, — твердо повторил он.Джентльмен захихикал.— Как вам будет угодно. Пожелаете разорвать замкнутый круг… — он задумался, быстро нырнул рукой в дрогнувший воздух рядом и протянул Мельбурну сверкнувший в лучах утреннего солнца небольшой круглый предмет, — отдайте это ее величеству. Одно ее прикосновение — и всё будет кончено, так что будьте осторожны.Он взял предмет, оказавшийся серебряной пуговицей, с некоторой опаской. Пуговица как пуговица. Единственное, что было в ней примечательного — искусно выбитое изображение птицы.
— Только и всего?— Только и всего. Ну что ж…— Не четыре, — вдруг вырвалось у него. — Три. Три дня.Вечером двадцать третьего октября королева уезжала обратно в Лондон. Он долго стоял у крыльца, заложив за спину руки. Оторвать взгляд от дороги, на которой давно успела улечься поднятая экипажем пыль, повернуться и войти в дом оказалось еще сложнее, чем произнести слова прощания.Незнакомец склонил голову набок, насмешливо разглядывая его.— Три дня. До встречи, лорд Мельбурн.
И воздух снова расступился, поглотив незнакомца, имени которого, запоздало подумал Мельбурн, он так и не удосужился спросить.В одном можно было быть уверенным — где и когда бы его ни застало утро, сегодня дворецкому не раз и не два придется наполнить хрустальный графин.