Часть 1 (1/2)

10 февраля 1840 годаУильям Лэм, второй виконт Мельбурн, не привык жаловаться на судьбу — было время, когда он даже считал себя ее баловнем, и невзгоды и утраты не сделали из него неблагодарного брюзгу.

Однако сейчас, в этот самый миг, он готов поменяться местами с хромым оборванцем, дрожащим на промозглом февральском ветру — или, если не впадать в излишний и столь неуютный драматизм, просто не быть премьер-министром. Разрешись кризис опочивальни иначе, это Пиль мог бы сейчас вышагивать по проходу королевской часовни Сент-Джеймсского дворца к алтарю. Это сэру Роберту сейчас оттягивал бы руки тяжелый церемониальный меч. Сэр Роберт нес бы его с серьезным, подобающе случаю, выражением слегка вспотевшего от нервного напряжения лица, и думал бы только об одном: как бы не уронить, как бы не споткнуться, как бы не навлечь на себя гнев из без того не питающей к нему теплых чувств невесты.

Он никогда не лелеял пустых иллюзий и давно предвидел сегодняшний день. И всё же так сладко было забывать о будущем и прошлом в компании юной королевы, и так горько получить напоминание о реальности: он любит женщину, которую может называть по имени только в снах и мыслях.Но лорд Мельбурн не имеет права жаловаться на судьбу, и потому он идет, мерно чеканя шаг, крепко сжимая лишь раз дрогнувший меч.

Он получил больше, чем смел мечтать, но этого оказалось мало.***16 октября 1839 годаЯ сделала предложение принцу Альберту. И он его принял.

Он вернулся на Саут-стрит в два пополудни, отговорившись неотложными делами. Королева, с которой ему с самого утра — к сожалению ли, к счастью ли — так ни разу и не удалось остаться наедине, глянула на него тревожно и несколько виновато, от чего сердце, пристыженно умолкшее было под увещеваниями разума, заныло с новой силой, — но отпустила с явным облегчением.

Нелепо чувствовать себя обманутым, думал он, плотно закрывая за собой дверь кабинета. Нелепо и глупо — вспомнить хоть себя самого в двадцать лет, и всё же… Я чувствую — нет, я знаю, что не могла бы пожелать себе иного спутника. Он сжал в руке бокал, смотря, как играет с темно-золотой жидкостью луч скупого осеннего солнца, пробивающийся в щель между задернутыми тяжелыми занавесями: вот она искрится, почти радостно, почти празднично, а вот плещется матово и мрачно, словно напоминая о неизбежном утреннем похмелье. Прекрасная метафора его жизни. Так просто было бы сделать ее своей. Даже несколько дней назад было бы еще не поздно — повернуть бы время вспять, и тогда... Последние слова он неожиданно для себя самого произнес вслух и, поняв это, поморщился от презрения к самому себе, и смыл подкатившую к горлу желчь очередным глотком, с каждым разом всё менее жгучим. Не склонный упиваться жалостью к себе, он не знал иного способа совладать с грызущими его мыслями: пытался работать, но имена, города, страны и законы предательски путались и сливались в черные на белом пятна, пытался читать и снимал с полки одну книгу за другой, ища заветное отвлечение — Пиндар, Блаженный Августин, Шекспир… тщетно. Потому за глотком следовал еще глоток, и еще глоток, и вновь являлся дворецкий наполнить графин, неодобрительно покачивая головой. Лорд Мельбурн терпеливо и методично плыл сквозь нескончаемый день к своей цели — забвению.Утро застало его в излюбленном кресле, в излюбленной позе, от которой так болели спина и шея. Осторожно моргнув и, наученный многолетним опытом, стараясь не делать резких движений, он подтянул тело в сидячее положение. Недоуменно нахмурился. Голова не просто не раскалывалась — голова была совершенно ясна. Он медленно поднялся на ноги, всё еще с подозрением прислушиваясь к своему организму. Феномен был чрезвычайно странный, необъяснимый и парадоксально удручающий: он привык воспринимать похмелье с поистине кальвинистским стоицизмом и считал его заслуженным наказанием — не за чрезмерность возлияний, а за мысли, приводившие его к таковым. Помимо всего прочего, его внимания ждали многочисленные хлопоты, связанные с еще не вполне официальной королевской помолвкой, и ему малодушно хотелось не вполне осознавать происходящее, пусть даже ценой недомогания.

Недоумение усугубилось, когда, закончив утренний туалет и отпустив камердинера, он отчитал дворецкого за отсутствие свежих газет — и встретил растерянный взгляд последнего. ?Таймс? действительно еще пахла типографской краской. Вот только дата под названием стояла четырехдневной давности. Той же датой был помечен свежий выпуск ?Манчестер Гардиан?. Выпроводив беспокойно оглядывающегося на него верного слугу, лорд Мельбурн тяжело опустился на козетку и прикрыл глаза. Всему этому могло быть только одно объяснение — чрезвычайно детальный и реалистичный сон.

Он несмело улыбнулся. Ну разумеется, это был сон — игры разума, встревоженного приездом немецких принцев. Подсознание, понимающее всё лучше сознания, играло с ним жестокую шутку: взять хотя бы назначенный на сегодняшний вечер бал. Неловкий шаг назад — и радостно кружащееся темно-бирюзовое платье, чужие руки на ее талии, ее взволнованно вздымающаяся грудь, ее зачарованные глаза, прикованные к чужому лицу… его вывернутое наизнанку сердце. Разумеется, это был всего лишь сон — разве отдала бы она гардении из его оранжерей своему кузену, отдала бы подарок одного мужчины — другому? Это ее цветы, сухо заметил голос разума, и она может делать с ними всё, что пожелает. Подарок с условием – это не подарок, это контракт.

И всё же, пусть так, и пусть юность беспечна, себялюбива и жестока, но она, она ведь знает. А такая внезапная поездка в Виндзор? Еще более внезапная помолвка? Королева порывиста и импульсивна, но даже она не стала бы принимать судьбоносное решение столь поспешно.

Он вздохнул и тихо рассмеялся, успокоенный логикой своих рассуждений. Пора ехать во дворец. Он с удовольствием будет выслушивать жалобы королевы на зануду кузена, шутить и не думать о том, что ее недовольство вызвано ничем иным, как подспудным интересом и жаждой внимания к своей персоне от претендента на ее руку и сердце, от которого вместо обольщающих улыбок и сахарных комплиментов ей достаются угрюмые взгляды да обидные упреки, граничащие с оскорблениями.К полудню, впрочем, его уверенность походила на колосса на глиняных ногах. Он подкладывал королеве очередную бумагу на подпись, с нарастающим беспокойством понимая, что уже видел каждую из этих бумаг, каждый жест и каждую гримаску ее величества, слышал каждое ее слово и более того — узнавал собственные. Однако, говорил он себе, выслушивая за обедом знакомый до интонации тост короля Леопольда, еще Блаженный Августин писал о явлении ложной памяти, и пифагорейцы видели в нем доказательство переселения душ. Лорд Мельбурн был совершенно уверен, что лично его душа ниоткуда не переселялась, никогда ранее не существовала и перестанет существовать с ним вместе, однако неумолимо приближался вечер, и он почти готов был согласиться на метемпсихоз.Прежде чем переодеться к балу, он некоторое время задумчиво смотрел на пресловутые гардении — те самые, что в его сне перекочевали с груди королевы на грудь принца Альберта. Искушение попросту не отослать цветы во дворец было сильным, но поддаться ему означало поддаться своему бреду. Нет, не настолько он еще стар и немощен, чтобы пугаться собственной тени.Слушая знакомые язвительные замечания стоящей рядом Эммы, он невидящим взглядом смотрел на проносящуюся по бальному залу королеву в объятиях принца Эрнста. Деревенеющие губы словно против его воли произнесли: ?Механический принц? и растянулись в улыбке, когда деревенеющие ноги сами понесли его к ней. И снова — вымученный комплимент и неловкий шаг назад, и снова чужие руки закружили ее по залу. И снова мертвело сердце, когда ее дрожащие пальцы сняли с корсажа букетик гардений и протянули избраннику. И снова принц Альберт глянул на него с потаенным торжеством — теперь в этом не было никаких сомнений.Дух его словно отделился от тела, наблюдая за повторением следующих трех дней. Тело совершало все нужные действия, говорило все нужные слова и так же пыталось не выдать растерянности и разочарования. Тело спокойно-иронично пикировалось с заносчивым юным принцем, озабоченно справлялось о давно уехавшей гулять с ним королеве, тряслось в экипаже на обратном пути из Виндзора в Лондон, и опускалось на одно колено ранним утром в Букингемском дворце, чтобы выслушать сообщение о королевской помолвке.***16 октября 1839 годаОн вернулся на Саут-стрит в два пополудни, отговорившись неотложными делами. Королева, с которой ему, к счастью, ни разу с самого утра так и не удалось остаться наедине, глянула на него тревожно и несколько виновато, но отпустила с явным облегчением.

На сей раз он даже не пытался отвлечься. Он пил медленно, чтобы не успеть прийти в себя до утра, но целеустремленно, каждым глотком изгоняя безумные мысли и мысли о безумии, и проснулся... совершенно трезвым. Утренний выпуск ?Таймс? датирован был 13 октября 1839 года.Ни на бал, ни в Виндзор лорд Мельбурн не поехал, сказавшись больным — как страус прячет голову в песок, полагая, что невидимое глазу ничем не может ему навредить, — но понял, получив рано утром 16 октября срочный вызов из дворца и увидев нервно заламывающую руки королеву, что ничего не изменилось.Пить в этот вечер он не стал, твердо решив не спать до утра, и едва не взвыл, прочитав дату на свежей газете.

Вот каким должен быть ад, думал лорд Мельбурн, встревоженно всматриваясь по пути во дворец в лица людей, не находя ни на одном и намека на царившие в нем самом сумбур и смятение. Не геенна огненная, не черти с вилами. Если ад существует, он скроен по лекалам страхов конкретного человека и наполнен его персональными демонами.

Если ад существует, среди вечных пыток, уготованных ему, несомненно, будет и эта.Предыдущий его демарш против судьбы не оказал на события никакого влияния, а отвести душу, скажем, отвесив подзатыльник принцу Альберту или нагрубив королю Бельгийскому, было рискованно. Тринадцатое октября вполне могло и не повториться больше, и, каким бы облегчением это ни стало бы, ему вовсе не улыбалось получить вызов на дуэль или, чего хуже, вызвать международный скандал. Посему лорд Мельбурн благоразумно воздержался от эмпирических исследований и смиренно отыграл отведенную ему роль и в последующие три дня.***16 октября 1839 годаОн вернулся на Саут-стрит в два пополудни, отговорившись неотложными делами. Королева, с которой ему, к счастью, ни разу с самого утра так и не удалось остаться наедине, глянула на него тревожно и несколько виновато, но отпустила с явным облегчением.Переодевшись в домашнее, он забрел в кабинет и обессиленно рухнул в кресло, но тут же подскочил как ужаленный, отчетливо услышав чей-то тихий издевательски хихикающий голос, недоуменно огляделся. В комнате никого, кроме него самого, не было. Он прикрыл глаза, сделал глубокий вдох — чего только не померещится — и невольно перекрестился, потому что голос захихикал еще громче.

— Не знаю, что за сила потешается надо мной, — пробормотал он, обхватив руками голову, — и для чего, но кто бы ты ни был, Господь Бог или Сатана, больше я это терпеть не намерен. Если семнадцатое октября не наступит и на сей раз, то в Англии появится третий виконт Мельбурн.

Голос презрительно хмыкнул, и воздух в углу у окна словно расступился, явив незнакомого джентльмена в сюртуке цвета свежей вешней листвы. Джентльмен был высок и весьма хорош собой, но от вида его у Мельбурна пробежал по спине холодок. Кожа у него была безупречно гладкая, почти неестественно бледная, а густые волосы напоминали серебристый пух чертополоха, и прозрачно-голубые глаза под темными бровями вразлет холодно поблескивали.