Часть третья (1/1)

И поднял Давид глаза свои и увидел Ангела Господня,

стоящего между землею и небом, с обнаженным в руке его мечом,

простертым на Иерусалим.1Пар 21:16 Иерусалим, июнь 1185. Солнечный свет проникал сквозь витражи в окнах храма, ложась яркими разноцветными пятнами на белую плиту надгробия. Сабина опустилась на колени и протянула руку, коснувшись подушечками пальцев холодного гладкого камня. Здравствуй. Мраморная плита не ответила. Сабина и не ждала ответа, но всё же — где-то глубоко внутри, за маской спокойствия и дрогнувших в молитве губ — надеялась почувствовать хоть какой-то отклик. Легчайшего дуновения ветра — в Храме Гроба Господня, где в полуденный зной не дрожало даже всегда подвижное пламя свечей — было бы довольно, чтобы поверить на короткое мгновение, что он по-прежнему с ней. Слез уже не было. Порой она просыпалась по ночам после особенно яркого сна, в котором еще не было язв и перекошенного рта, и несколько мгновений вглядывалась в темноту, прижимая край простыни к лихорадочно бьющемуся сердцу. Искала его в сгустившихся вокруг тенях, но почти сразу же понимала, что это был только сон. И отпускала вновь, зная, что там ему в сотни раз легче, чем было здесь. Прощай. Ей и самой было куда легче, чем после смерти Мадлен. Как бы Сабина ни противилась и ни кричала, в глубине души она давно смирилась с тем, что Балдуина не спасет никакое чудо. И хотела она того или нет, но пришло время расстаться с ним.

И всё же ее раз за разом влекло к этому надгробию. Сабина сама не знала, чего ищет: совета, возможности выговориться или же просто тишины. Уединения, которое никто не смел нарушить, когда она опускалась на колени возле белоснежной плиты. И она искала этого уединения всё чаще и чаще. Во дворце мало что изменилось. Раймунда Триполитанского не интересовали женщины в окружении маленького короля — едва ли он видел в этих женщинах кого-то большего, чем обыкновенных нянек, — а прочая знать по-прежнему стремилась урвать кусок пожирнее и подольститься к совсем не разбиравшемуся в людях мальчику. Разве что слуги вздохнули спокойнее, зная, что им больше не нужно бояться затаившейся в королевских покоях неизлечимой болезни. Хотя опасения их были по большей части напрасны. Проказа убила одного только Балдуина и больше никого не тронула. Ни слуг, ни рыцарей, ни лекарей, ни единого человека за все эти годы. Сабина знала, что самые суеверные обитатели дворца шепчут по вечерам, будто болезнь была карой небесной, обрушившейся на Иерусалим за грехи его жителей. Что проку теперь в армии королевства, в готовящихся к сражениям храмовниках и госпитальерах, если над ними больше нет короля? На шестилетнего Балдуина никто не надеялся. А Сабине виделась еще одна насмешка судьбы в том, что Сибилла решила выбрать для сына именно это имя. Пусть так звали четверых из шести прежних правителей Иерусалима, но называть этого маленького мальчика на троне именем ее короля...

Балдуин был всего лишь несмышленным ребенком — мальчишкой, которого едва научили держать меч и которому предстояло постигать науки еще долгие годы, чтобы стать королем не по одному только названию, — но Сабина не могла отделаться от мысли, что он недостоин иерусалимской короны. Это была корона Балдуина Четвертого. Трон Балдуина Четвертого. Город Балдуина Четвертого. Вся эта земля, полная песка и цветущих садов одновременно, принадлежала Балдуину Четвертому, и никто иной, будь он хоть сыном Сибиллы, хоть графом Триполи, не был достоин того, чтобы занять место умершего короля. Сама Сибилла, пожалуй, не согласилась бы с таким категоричным суждением. Но она, по счастью, не покидала стен Аскалона, в одиночестве оплакивая брата и скончавшуюся следом за ним мать. Агнесс де Куртене, графиня Сидонская, пережила сына лишь на несколько недель, сойдя в могилу быстро и без мучений. Одни лекари говорили, что она была уже немолода и ее смерть — вполне естественна, а другие — что графиню убило горе, но так или иначе, Сибилла осталась практически одна. Ее сын едва знал родную мать, с самого рождения воспитываемый чужими людьми по приказу дяди-короля, а придворные дамы вновь переметнулись после королевской опалы, оставив Сибиллу в обществе лишь самых преданных женщин и немедленно устремившись в Святой Град.

Где вновь правила Мария Комнина. И Сабина не могла отрицать, что преисполненная достоинства королева-византийка нравится ей куда больше взбалмошной Сибиллы, которую, увы, некому было научить правильному поведению. Сибилла, на свою беду, выросла в постоянных ограничениях монастырских стен, а затем, вырвавшись на свободу, не сумела справиться с унаследованным от родителей властолюбием. Балдуина сдерживала болезнь и постоянная угроза со стороны магометан. Сибилла же превратилась в копию отца, игравшего людьми, как фигурами в шатрандже. Сабина считала, что в конечном итоге Сибилла оказалась достойной парой своему мужу.

Ты бы разозлился? — спросила Сабина, глядя на и сквозь белую плиту надгробия одновременно. — Если бы я посмела хоть раз сказать это вслух? Или ты думал так всегда, и теперь я лишь повторяю все те мысли, что уже одолевали тебя однажды? Я... боюсь за мальчика. Ты был старше, ты с самого начала был сильнее, а он всего лишь ребенок, которому нет и семи лет. Ему не быть ни пажом, ни оруженосцем, как подобает мужчине из благородной семьи. Сразу королем, лишенным даже намека на беззаботное детство. Пусть в королевстве пока что было спокойно, пусть христианские и магометанские караваны, как и прежде, беспрепятственно проходили по землям своих исконных противников — несмотря на нестихающую войну, торговля между франками и сарацинами процветала, — но ни одного разумного человека не обмануло бы это затишье перед бурей. С того самого мгновения, когда лицо Балдуина закрыли тяжелой белой плитой, а его племянника провозгласили единоличным правителем в стенах Храма Соломонова, каждый мужчина и каждая женщина в Святой Земле понимали, что магометане прознают об этом в самые короткие сроки. Сабина вспоминала, как прошла в Храм почти тайком, закутавшись в темную накидку — так походившую на чадру, в которой она впервые ступила во двор прецептории тамплиеров, — и стояла в самой густой тени, не решаясь шагнуть на освещенные дюжинами свечей плиты вблизи алтаря. Храмовники были не рады женщине. Лишь соглашались терпеть ее присутствие на этом таинстве до тех пор, пока она сама была тенью, почти неотличимой глазом от остальной клубящейся по углам темноты. В противоположность белым плащам, сверкавшим в золотых отсветах, будто их усыпало звездное крошево. Белый плащ шелестел по мраморным плитам, и шпоры едва слышно звенели в такт тихим — осторожным, будто опасающимся потревожить умиротворенный покой храма — шагам. Сабина смотрела, не поворачивая головы и лишь скосив глаза под тенью длинных ресниц, как он подходит совсем близко и тоже опускается на одно колено, разметав по плитам и плащ, и полы длинного сюрко. Тоже касается надгробия рукой с холодным маршальским перстнем, ловящим блик от солнечного света и горящих вокруг свечей, и две ладони — узкую женскую, в кольцах-паутинках, и широкую мужскую, в мозолях от рукояти меча — разделяет лишь несколько дюймов теплого, пахнущего тающим воском воздуха. — Я, — Уильям заговорил совсем тихо, зная, что этот храм никогда не опустеет полностью, — искал тебя. Есть разговор. Сабина медленно повернула голову, придерживая второй рукой край темно-синей накидки, расшитый ромбовидными узорами. Было в его голосе что-то такое, отчего у нее вдруг замерло и похолодело в груди.

— О чем? — спросила Сабина таким же едва слышным шепотом, борясь с искушением протянуть руку и коснуться его пальцев. Уильям отвел взгляд — светившее сквозь витражи солнце озарило резкий профиль, и в подбритой вокруг рта короткой бороде вспыхнули знакомые медные искры, — помолчал, неотрывно глядя на вырезанную из светлого дерева статую девы Марии над небольшим алтарем, и наконец ответил: — Магистр вернулся. Два дня назад. — Магистр? — повторила Сабина, удивленно подняв брови и уже понимая, что ничего хорошего после этих слов она не услышит. — Да, — кивнул Уильям, по-прежнему глядя на статую, словно спрашивал у нее безмолвного совета. — Примчался с Запада, едва до него дошла весть о смерти короля. Идем. Здесь... мы слишком на виду. Сабина поднялась на ноги, не споря — даже если бы вздумала, выражение его лица отбивало всякое желание спорить и ерничать понапрасну — и шагнула следом за ним в тень от поддерживающей высокий храмовый потолок колонны. К самой стене, куда в это время дня уже не проникали солнечные лучи.

— Он... что-то подозревает? — спросила Сабина, поправляя сползающую с волос накидку. — Дело во мне? — Нет, — отмахнулся Уильям и бросил взгляд через плечо. Так опасался, что их все же подслушают? Или просто заметят вместе? — Будь он уверен... что я нарушил обет, разговор был бы совсем другим. Хотя, на взгляд самого Уильяма, разговор вышел и без того неприятный. Бывший сенешаль и ныне Верховный Магистр тамплиеров Жерар де Ридфор встретил вызванного к нему маршала с широкой улыбкой и не стал тратить время на излишне долгие расшаркивания, сразу перейдя к делу. — Слышал я, будто ты, любезный брат, был возле короля, когда его не стало. Это так? — спросил де Ридфор, разливая по двум простым, ничем не украшенным кубкам темное вино.

— Да, — согласился Уильям, думая о том, что начало этого разговора ему уже не нравится. А вернее сказать, не нравится чересчур радостный и любезный вид де Ридфора. — Магистр. Тот будто и не заметил паузы перед обращением — определенно что-то задумал — и кивнул, протягивая Уильяму один из кубков. — Прекрасно. Я рад, что в мое отсутствие братья не забывали о нуждах Ордена. Иного я от маршала и не ожидал. Уильям промолчал, не торопясь отпивать из кубка и подозревая, что слова магистра следует понимать с точностью до наоборот. Излишнее рвение. Дело маршала — вести в бой, а не ввязываться в интриги вокруг королевского трона. И если маршал слишком часто появляется во дворце — а в прошлом некоторые завистники называли его даже другом короля, не понимая, сколь многое их в действительности связывало и что этого нельзя было выразить одним коротким словом ?дружба?, — то можно смело утверждать, что маршал позабыл о своих прямых обязанностях. А уж де Ридфору с его честолюбием такой соперник и вовсе был не нужен. — Полагаю, эта женщина тоже не оставляла Его Величество до последнего его вздоха? — продолжил расспрашивать магистр, прикладываясь к собственному кубку. Светлые усы окрасило краснотой вина. — Какая женщина? — спросил Уильям недрогнувшим голосом. Главное, чтобы мерзавец ничего не заподозрил. Капитул может и закрыть глаза на пару нарушений обета целомудрия — и закрывает, поскольку все они живые мужчины, которым, увы, бывает далеко до святых, даже несмотря на белые плащи и красные кресты, — но де Ридфор может повернуть это против Сабины. А она... После смерти Балдуина она стала слишком беззащитна. — Та девка, — ответил де Ридфор тоном одновременно беспечным и презрительным. Уильям невольно удивился тому, как у магистра вышло соединить два этих чувства в одной фразе. — Сарацинская шлюха, что повсюду таскалась за королем. Лекарям бы стоило убедиться... что она не подцепила проказу в такой близи от королевского ложа. Уильяму стоило большого труда удержать на лице равнодушное выражение. Так, чтоб даже губы не дрогнули в ответ на намеки де Ридфора. Хотя с куда большим удовольствием он бы взял мерзавца за горло — с его ростом не составило бы труда заставить де Ридфора оторвать ноги от пола и захрипеть, прося пощады — и вбил бы эти слова обратно ему в глотку. Бешеный бастард рвался сражаться насмерть за одно только оскорбление в адрес любившей его женщины. Железный Маршал себе этого позволить не мог. — Ваши опасения совершенно беспочвенны, магистр. Госпожа Сабина — богобоязненная женщина и не позволила бы бросить тень на свою честь. Даже королю. — Госпожа Сабина, — хмыкнул де Ридфор, и желание взять его за горло стало еще сильнее. — Не много ли почтения к простолюдинке, которая не может даже сказать, из какого города она родом? — Отчего же, магистр? — ответил Уильям, не повышая голоса. Не давая ни малейшего повода почувствовать, что его задевает этот разговор. — Ее имя Сабина аль-Кербела, и я не думал, что для кого-то это окажется тайной. Если даже Ордену известно... Де Ридфор махнул рукой, давая понять, что детали его не интересуют. Кербела, так Кербела, магистр едва ли смог бы сказать, где это, не сверившись с картой Аббасидского Халифата. Уильям и сам поначалу не вспомнил, в скольких милях от Багдада лежит этот город, но в тот миг расстояние не имело никакого значения. Нужно было что-то ответить — даже если бы от этого ничего не изменилось, — а назвать ее Сабиной Иерусалимской было бы слишком... звучно. Да и к чему, если он помнил не только имя, данное ей при рождении, но и название города, в котором она родилась? Сабина при этих словах — не всех, конечно же, он ни словом не обмолвился о мерзких намеках де Ридфора — улыбнулась так широко, что у Уильяма даже дух захватило от этой улыбки, ямочек на золотисто-смуглых щеках и искр в медовых глазах. Но затем качнула головой, и у левого виска тоже закачалась короткая вьющаяся прядка угольно-черного цвета, выбившаяся из-под красивой синей накидки. — Магометанские женщины редко удостаиваются права на нисбу*. Один из моих братьев называет себя Омар ибн Исмаил аль-Кербели, поскольку он известный среди магометан лекарь. Но я... останься я с семьей, и звалась бы просто Джалила бинт Исмаил. — Я полагаю, — медленно ответил Уильям, стараясь не думая о том, что его познания в сарацинском языке и культуре наверняка кажутся ей крайне посредственными, - что женщина, которая родилась в семье магометанского купца и стала другом христианскому королю, более чем достойна называть себя не одной только ?дочерью Исмаила?. Я... не слишком-то разбираюсь во всех этих тонкостях сарацинских имен, но... Губы у Сабины дрогнули вновь. Золотисто-смуглая рука в серебряных колечках поднялась быстро, даже поспешно, и на сжимающую рукоять меча ладонь легли тонкие пальцы с длинными, выкрашенными хной ногтями. — Не совсем, но... — улыбка стала заметнее, и на щеках снова появились ямочки. — Мне нравится. Пусть будет Сабина аль-Кербела, если... ты думаешь, что я достойна. Но ведь это не всё, верно? Самое трудное было впереди. Уильям обернулся через плечо еще раз, но не увидел ничего, кроме пронизанных светом витражей, вырезанных из камня и дерева ликов святых и горящих на алтаре свечей. Перед глазами стояло улыбающееся лицо де Ридфора. Змей, а не человек, будь неладны все его интриги и заговоры. Счастье, что он не на одной стороне со Старцем Горы. Хотя глава ассасинов всё же был куда более неприятным человеком. Да и человеком ли вообще? — Я еду в Аскалон. Не сейчас, но... думаю, что уже осенью меня в Иерусалиме не будет. Магистр объяснил это назначение двумя причинами разом. Аскалон был вратами в Египет, и вероятность, что Салах ад-Дин начнет вторжение со штурма или осады этой крепости, была уж слишком велика. Уильям и сам полагал, что война начнется на юге, и помнил — как наверняка помнил и сам султан, — что прошлое вторжение со стороны Египта обернулось битвой при Монжизаре еще и потому, что Салах ад-Дин оставил нетронутым Аскалон с укрывшимся в стенах крепости Балдуином и его баронами. Во второй раз султан такой ошибки не допустит.

Вторая причина была еще прозаичнее, и Сабина, не слишком разбиравшаяся в военном искусстве, подумала именно о ней. — Аскалон? Но ведь там Сибилла с мужем. — Да, — согласился Уильям. — Магистр убежден, что... за ними стоит приглядеть. Для блага короля, регента и... — И ты ему веришь? — спросила Сабина, тоже бросая взгляд куда-то поверх его плеча и убеждаясь, что даже если их увидят, то всё равно не сумеют подслушать. — Нет. Думаю, что он хочет отвести от себя подозрения. Раймунд Триполитанский сейчас в силе, и излишнее внимание с его стороны де Ридфору ни к чему. Не удивлюсь, если наш... магистр вообще намерен затаиться до лучших времен и будет притворяться преданнейшим соратником регента, пока ветер не переменится.

— Насколько всё серьезно? — спросила Сабина, делая шаг вперед. Теперь тень и колонна скрывали их обоих от взглядов того, кто мог бы войти в двери Храма. Уильям почувствовал исходящий от ее волос запах жасминового масла. Заглушаемый запахом плавящегося воска, но вместе с тем отчетливый, как никогда прежде. — Балдуин тебе не говорил? — Не говорил что? — В случае смерти его племянника корона останется в руках регента, — ответил Уильям, понизив голос до едва разборчивого шепота. — Пока на Западе не решат, кому отдать Иерусалим: Сибилле или Изабелле. Такая тяжба может затянуться на годы.

— И всё это время регент будет править, как король? — уточнила Сабина таким же тихим голосом. — Думаю, что нет. Всё будет куда проще. Раймунд просто коронует самого себя, и обе принцессы останутся не у дел. — Но тогда он поссорится с д'Ибелинами, — заспорила Сабина, недоуменно поднимая тонкие брови полумесяцем. — Необязательно, — качнул головой Уильям. — Изабелле нет и тринадцати, ее брак с Онфруа де Тороном по-прежнему неконсуммирован. Д'Ибелинам не составит труда добиться развода и выдать ее замуж за Раймунда. — Господь милосердный, — ответила Сабина, изогнув губы в почти брезгливой гримасе. — Ему сорок восемь лет. Мария на это не согласится. — Согласится. Расчет наверняка будет на то, что Изабелла быстро овдовеет. И одновременно с этим закрепит свои права на корону и как дочь Амори, и как жена Раймунда. Сибиллу же постараются лишить всякой поддержки. — Мне всё это не нравится, — качнула головой сарацинка, и Уильям поднял обе руки, беря ее за плечи в гладкой наощупь синей накидке. — Постой, речь сейчас не о том. Де Ридфор будет избавляться от неугодных. Он знает, кто мои друзья, и в лучшем случае отправит их вместе со мной. До Аскалона тридцать с лишним миль, но... — Я доберусь, — уверенно ответила Сабина, не дав ему закончить. Настолько уверенно, что Уильям даже растерялся на мгновение, никак не ожидав от нее подобного заявления. — Я не это имел в виду. — И напрасно. Ты маршал и почти всегда на виду. Да и повода часто возвращаться в Иерусалим, как когда ты был назначен командором Газы, у тебя теперь не будет. И как ты сам только что сказал, до Аскалона путь неблизкий. День верхом, верно? Уильям кивнул, толком не зная, что ему делать с таким рвением. Она всегда была прагматична и уверена в себе — за исключением тех случаев, когда едва ли не сходила с ума, не зная, как помочь Балдуину, — но готовность проскакать тридцать миль за одни день, да еще и по не самому безопасному тракту... Что она сделает, если встретит на этом тракте разбойников в поисках легкой наживы? — Я хорошо езжу верхом, — сказала Сабина, словно прочитав все его мысли по лицу. И улыбнулась. — Балдуин не возражал, чтобы я научилась. И я переоденусь мужчиной. Это совсем не сложно, да и лишним не будет. Если в Иерусалиме что-то случится... я доберусь, Уильям. Справлюсь. И согласись, что я нужна тебе. Ведь тебе не помешают, — ассиметричные губы вновь разошлись в улыбке, на этот раз нежной и лукавой одновременно, — лишние уши в королевском дворце. — Это плохая идея, — честно ответил Уильям, и тогда она подняла руку и погладила его по заросшей бородой щеке. — Ничуть, если всё продумать. И спросила почти робко, совсем тихим голосом, но в нем отчетливо прозвучала совсем неуместная в Храме надежда: — Ты... придешь сегодня? — Не знаю, — путанно ответил Уильям, лихорадочно обдумывая ее прежние слова. — Возможно. Если удастся... найти причину. Я постараюсь. Поскольку найти причину хотелось. Эта женщина сводила его с ума. И одного подаренного ножа могло оказаться недостаточно для того, чтобы уберечь ее от беды. Нужно было придумать что-то еще.