Глава шестнадцатая (1/1)

Рено де Шатильон мерил зáлу размашистыми шагами, с каждой минутой всё больше напоминая королю загнанного в ловушку зверя. Длинные полы его темно-красного, цвета засохшей крови, плаща подметали узорчатую арабскую плитку, взметаясь в воздух при резких, отрывистых поворотах, когда де Шатильон упирался то в одну украшенную витиеватой вязью стену, то в другую. Крепость Аскалона по-прежнему хранила в своем убранстве немало следов прежних хозяев, но если на самого Балдуина эта яркая зелено-голубая красота оказывала скорее умиротворяющее действие, то Рено, напротив, выходил из себя от одного только вида арабской вязи. Шестнадцать лет в сарацинском плену отнюдь не улучшили характера этого полудикого смуглолицего зверя, полагавшего рубку голов на полном скаку и поджог магометанских деревень едва ли не единственным достойным развлечением для мужчины. Из-за таких, как Рено, отстраненно думал Балдуин, народы Востока и считают всех франков невежественными варварами. —?Атакуем их немедленно,?— ярился тем временем опрометчиво выкупленный из плена де Шатильон. —?Ударим в спину, пока сарацины этого не ждут! —?И поляжем все, как один,?— осадил взбешенного Рено коннетабль* королевства Онфруа де Торон. —?Это бесчестие! —?воскликнул одновременно с ним сенешаль Жослен де Куртене. Балдуину захотелось поморщиться. Ловкому и пронырливому дядюшке не было равных, когда речь шла о поиске средств на вооружение армии, но в самом сражении он, увы, был способен разве что героически погибнуть. Балдуин и не собирался пускать его в бой, чтобы не расстраивать мать известиями о безвременной кончине ее старшего брата. Сам дядюшка в битву с впятеро превосходящим христианские силы противником тоже не рвался и мечом потрясал лишь для виду. Чем только сильнее выводил из себя Рено де Шатильона. —?И что же вы предлагаете, благородный граф? —?ядовито ответил тот, сделав особое ударение на титуле второго спорщика. Эдесса, первое графство, созданное крестоносцами в Святой Земле, была отвоевана сарацинами еще тридцать лет назад, и Жослен де Куртене был ее графом лишь на словах. —?Быть может, кому-то из нас стоит послать Салах ад-Дину вызов на поединок? Станет этот курд самолично браться за саблю, когда за ним армия в двадцать с лишним тысяч магометан, раздраженно подумал Балдуин, пока его дядюшка пытался придумать достойную ответную шпильку. Известие о вторжении застало короля в постели, где он пытался если не выспаться, то хотя бы подремать несколько часов, и поначалу показалось ему вестью о конце света. Разбуженная шумом поспешных сборов Сибилла долго металась по коридорам, не заплетя длинных золотистых волос, а потом вновь расплакалась, и ее немедленно бросились утешать все придворные дамы и половина рыцарей. Агнесс де Куртене и вовсе пожелала отправиться вместе с сыном, и, успокоив принцессу, рыцари принялись отговаривать мать короля от этой безрассудной мысли. Сами они при этом ликовали. —?Война! —?восклицал то один, то второй. —?Разобьем сарацин! —?Уничтожим последователей Пророка раз и навсегда! Сабина сидела снаружи, на холодных мраморных ступенях, глядя медленно алеющее на востоке небо, и ее страх выдавало только едва заметное движение ассиметричных губ, казавшихся почти черными в предрассветном сумраке. Сарацинка беззвучно молилась, подняв медовые глаза к гаснущим в небе звездам, и была настолько погружена в собственные мысли, что даже обратившемуся к ней немолодому рыцарю ответила почти любезно. —?Простудишься, девушка,?— коротко бросил тот, спускаясь по лестнице мимо молящейся служанки, чтобы благословить отправлявшегося вместе с королем сына. —?Это не худшее, что может случиться с христианином, мессир,?— сказала Сабина, на мгновение бросив на него взгляд из-под пушистых черных ресниц, и мессир Бернар остановился, словно она заворожила его одним этим движением медово-карих глаз. —?Многих из моих единоверцев завтра ждет мученическая смерть во имя веры. Рыцарь смотрел на нее почти минуту с непонятной тоской в выцветших от возраста глазах, а затем спросил: —?Будешь ли ты молиться за них? Сабина взглянула на него еще раз, и в ее глазах промелькнуло нечто, похожее на сочувствие к его неразделенной страсти, прежде чем сарацинка ответила: —?Я буду молиться за каждого, кому суждено скрестить мечи с магометанами. Но более всего?— за тех, кого люблю. Мессир Бернар от такого расплывчатого ответа, казалось, воспрял духом и заявил седлавшему коня сыну, что тоже намерен принять участие в предстоящем сражении. Отговорить старика не сумел ни встревоженный этим решением Жасинт, ни сам Балдуин, к которому решился обратиться с просьбой молодой рыцарь. —?Мой отец верно служил и вам, и вашего отцу, и вашему… —?торопливо заговорил Жасинт, но Балдуин коротким движением руки остановил перечисление королей Иерусалима и ответил: —?Я помню, мессир. И не желаю ему преждевременной гибели в бою. Но старик упрямо взгромоздился в потертое, явно знававшее лучшие годы боевое седло, отказавшись даже дослушать увещевания своего короля. —?Вам понадобится каждый рыцарь, Ваше Величество. Я готов вновь послужить Иерусалиму, как воин, даже если это будет мой последний бой. Балдуина ответ не убедил. И, выезжая на рассвете из города, он думал не только о надвигающейся на Иерусалим угрозе?— трудно было строить планы атаки, не представляя даже, в каком именно месте Святой Земли они встретят сарацин,?— но и о том, сколь странные поступки порой совершают люди во имя любви. Понапрасну рисковать жизнью, когда ты уже стар и лишился половины прежних сил, только ради того, чтобы оказаться в числе тех, о чьих душах будет молиться красивая кареглазая женщина. —?Прости меня, но это безумие,?— решился отбросить сыновнюю почтительность Жасинт и прямо высказал, что он думает о решении отца. —?На что, позволь спросить, ты рассчитываешь? —?Я,?— медленно ответил Бернар, трясясь в седле,?— позволял себе дурные мысли о ней. И имел дурные намерения. Но я хочу исправить это. Хотя бы попытаться. —?Ты хоть видел ее лицо? —?не выдержал Жасинт, уставший от этих страданий по юной сарацинской красавице. Девушка была моложе отца лет на сорок. Да, он, без сомнения, верный рыцарь королевства и седина ему даже к лицу, но сарацинка слишком молода для него. Слишком юна, чтобы счесть привлекательным шестидесятидвухлетнего мужчину. И ведь достаточно было посмотреть на ее подрагивающие губы и широко раскрытые темные глаза, чтобы понять: ей есть о ком молиться. И кем бы ни был тот мужчина, у Бернара нет ни единого шанса его затмить. —?Она молода,?— по-прежнему медленно, словно это причиняло ему боль, сказал отец. —?И ей, верно, по нраву мужчины вдвое моложе меня. Но я хочу, чтобы она знала: я не буду ни на чем настаивать, не стану даже просить, но всегда буду готов протянуть ей руку помощи, если она позовет. Она не позовет, раздраженно подумал Жасинт, но спорить дальше не решился. А отец будто помолодел лет на двадцать от одной только мысли, что где-то далеко, за надежными стенами Иерусалима, его вспоминает в своих молитвах кареглазая сарацинка. Не пугало его ни численное преимущество магометан?— основные силы христиан осаждали на севере Харим под командованием Раймунда Триполитанского и Филиппа Фландрского, и Балдуин собирал свою армию в спешке,?— ни обернувшаяся полным провалом первая стычка с надвигающимся с юга врагом. Иерусалимская армия столкнулась с египетской близ Аскалона, три тысячи против двадцати шести на размокшей от осенних дождей земле. Исход боя был предрешен еще до его начала. Балдуин в бессилии приказал отступить в цитадель, а воодушевленные легкой победой магометане лавиной хлынули вглубь страны, намереваясь разграбить и сжечь каждый встреченный на их пути город, замок и даже крохотные крестьянские поселения. —?Атакуем вновь! —?предлагал порывистый Рено де Шатильон, меряя широкими стремительными шагами зáлу, в которой собрался военный совет короля. Некоторые бароны согласно кивали головами в такт идеям де Шатильона, другие, напротив, хмурили лбы, опасаясь, как бы радикальные мысли единоверца не навлекли на их еще бóльшей беды. Сам Балдуин сидел, сложив вместе кончики пальцев в белых кожаных перчатках, во главе длинного прямоугольного стола из мореного дуба и следил, казалось, за всеми членами совета одновременно. Те бы с радостью отдали половину своих богатств, чтобы заглянуть в голову прокаженного короля и понять, о чем он думает. Решится ли атаковать или затаится в Аскалоне, за высокими прочными стенами, возведенными лучшими магометанскими строителями и десятилетиями отражавших атаки самих христиан, прежде чем Балдуин III положил конец существованию последнего оплота сарацин на побережье Святой Земли. Теперь эти стены служили защитой Балдуину IV от бесчинствующих снаружи воинов Пророка, и судьба всей Палестины, ни о чем в большинстве своем не подозревавшей, повисла на волоске, ожидая решения короля. Балдуин нервничал, но не торопился. Понимал, что необдуманное, принятое слишком поспешно решение принесет ему больше вреда, чем пользы. —?Мессир Онфруа,?— негромко сказал мальчик-король, и звук его голоса разом положил конец всем иным разговорам, заставив умолкнуть даже Рено де Шатильона. Тот оборвал фразу на середине скорее потому, что Балдуин носил на голове корону, чем из действительного, искреннего уважения к шестнадцатилетнему мальчику, но Балдуину пока что было достаточно и этой видимости покорности. —?Что вы скажете, мессир? —?обратился король к коннетаблю, и тот всерьез задумался, прежде чем ответить. —?Силы слишком неравны, Ваше Величество. Даже собери мы здесь всю армию королевства, и она не превзойдет по размерам магометанскую. Открытое столкновение даст нам лишь героическую смерть и ничего более. —?Ничего более?! —?взвился Жослен де Куртене. —?Вы говорите о смерти в бою с неверными, мессир! Разве не о таком доблестном конце, во имя Господа и Иерусалима, мечтает каждый из наших рыцарей? Разве не этого жаждут воины мессира Одо? Ничего более, ха! Вам должно быть совестно за такие слова, мессир! Одо де Сент-Аман, вопреки словам сенешаля, только усмехнулся. Воевавший с ранней юности храмовник видел Жослена де Куртене насквозь и знал, что если тот и пойдет в бой, то уж точно не в первых рядах. —?Мои рыцари, граф, обнажают мечи лишь ради защиты христиан. Они не станут сражаться только для того, чтобы бесцельно сложить головы и оставить тысячи своих единоверцев на растерзание магометанам. —?Ваши рыцари… —?начал было Жослен де Куртене, но Великий Магистр отмахнулся от него, как от назойливой мухи. —?Тамплиеры не примут участия в безрассудной бойне. Однажды Орден уже отказал королю Амори?— и я хочу напомнить, мессиры, что его поход на Египет потому и принес нам столько бед, что был безрассудным,?— и мы откажемся сражаться и в этом бою, если благородные бароны не предложат нам ничего иного, кроме доблестной гибели. Военный совет немедленно зароптал от таких слов, потрясенный нежеланием одной из главных военных сил Иерусалима участвовать в предстоящем сражении, но Магистр вновь оборвал все возмущения одним взмахом руки. —?Быть может, вы позабыли, мессиры, но тамплиеры?— щит христианства, а не ваша личная гвардия. Все принадлежащие Ордену земли и богатства, за которые нас так ненавидят многие рыцари и короли, служат лишь одной цели: дать нам в час нужды оружие, доспехи и провиант. Никто не выкупит моих рыцарей из плена, как вас, мессиры, поскольку Салах ад-Дин не хуже других знает, сколь крепка наша вера, и обезглавит каждого плененного тамплиера. Но именно потому, что наша вера крепка, ни один из братьев не побежит с поля боя, как это делаете вы… —?бароны вновь зароптали, и де Сент-Аман с грохотом ударил по столу раскрытой ладонью в кольчужной рукавице. —?Помолчите, мессиры, ваша трусость известна каждому в королевстве! Так же, как каждому известно, что мои рыцари будут биться до последней капли крови! И я не позволю пролить эту кровь лишь потому, что вы возжелали помериться силами с превосходящей нас в несколько раз армией этого курда! Орден согласен платить жизнями лишь за победу над магометанами и ни за что иное! Если ваш план не может этого гарантировать, то посылать на бессмысленную гибель вы будете лишь своих солдат, но не тамплиеров! Мы поклялись защищать тысячи христианских жизней, и мы не можем оставить их на милость сарацин! —?Вы сказали, Магистр,?— вмешался Балдуин негромким, ровным голосом, прежде чем его бароны успели опомниться и накинуться на непримиримого храмовника. —?И я выслушал вас, поскольку ваши слова повторяют мои собственные мысли. А теперь вы выслушаете меня. Вы все,?— сказал мальчик, обводя взглядом взбудораженный совет. —?Я, как и тамплиеры, не намерен лишь красиво и бессмысленно погибнуть в бою. Мой долг, как короля,?— защитить Иерусалим. Я не позволю Салах ад-Дину уничтожить всё то, что годами строили мои и ваши предшественники. Но такую армию нельзя атаковать бездумно. Сколько ваших рыцарей сможет присоединиться к нам в течение одного дня и одной ночи, мессир Одо? —?Не меньше полусотни из всех окрестных крепостей, Ваше Величество,?— мгновенно отозвался Великий Магистр. —?За ними уже послано, первые отряды будут в Аскалоне к рассвету. —?Хорошо,?— ровным, без единой эмоции, голосом согласился Балдуин. —?Вот что мы сделаем, мессиры…*** Разведчик появился на гребне холма, когда солнце уже клонилось к горизонту, высветив черные силуэты всадника и жеребца, и небо приобретало закатные, розовые и оранжевые, оттенки, порой почти сливаясь с желтыми и коричневыми цветами песков и каменистой земли. —?Они переходят реку у Монжизара, бóльшая часть армии рассеялась по всей равнине и не ожидает нападения,?— скороговоркой выпалил разведчик в черной котте сержанта и блестящем шлеме-каске, почтительно склоняя голову перед Великим Магистром. Шестнадцатилетнего короля он удостоил коротким кивком, и Уильям, присмотревшись, опознал в сержанте пекарского сынка Эдварда. Балдуин непочтительность проигнорировал?— скорее всего, попросту не заметил,?— чем вызвал у Уильяма невольную и старательно спрятанную в рыжеватые усы улыбку. Эдвард всегда старался держаться наравне с благородными, но у тех привычка смотреть на людей свысока была врожденной, а потому совершенно естественной, и пекарский сынок с его попытками казаться значительнее, чем он есть, выдавал свое незнатное происхождение первым же движением или словом. Балдуин нахмурил брови и оглянулся на растянувшуюся по холмистой местности кавалькаду в несколько тысяч человек?— выйдя из Аскалона, королевская армия бросилась в погоню за сарацинами напрямик, намеренно избегая объезженных трактов,?— прежде чем медленно, всё еще раздумывая над планом атаки, сказал: —?Если они действительно рассеялись, то нужно атаковать немедленно. Эдвард, судя по оскорбленному виду, принял это ?действительно? на свой счет и решил, что король сомневается в правдивости слов разведчика. —?Пошлем вперед конницу! —?запальчиво предложил Рено де Шатильон, постоянно осаживая черного, как уголь, жеребца, такого же дикого и порывистого, как и его хозяин. —?Без поддержки пехотинцев? —?засомневался Онфруа де Торон. Тяжелая рыцарская конница всегда была главнейшей силой крестоносцев, но при таком численном перевесе сарацины сомнут их без особого труда. Попросту задавят собственными трупами. —?Пехота подтянется, пока мы будем рубить магометанам головы,?— отмахнулся от коннетабля Рено. Уильям подумал, что де Шатильон слишком опрометчив. Даже его стремление сражаться в первых рядах не утешало, такой, как Рено, только и думает о грабеже и убийствах и собственную голову сложит без малейших сожалений, зная, что после этого станет героем десятков песен. —?Магистр де Сент-Аман? —?спросил Балдуин, продолжая хмурить брови. —?Тамплиеры смогут продержаться до того, как подойдут пехотинцы? —?Командор де Шампер? —?повернул, в свою очередь, голову Великий Магистр. Старик, как называли его в Ордене?— вкладывая в это прозвище почтение к его возрасту и боевому опыту, а не насмешку над почти семидесятилетним Магистром?— наверняка собирался самолично принять участие в сражении, но милостиво уступал командование молодому рыцарю. Словно хотел сказать ?Учись, мальчик. Если ошибешься, то я поправлю?. —?Мы сделаем всё, что в наших силах, Ваше Величество,?— расплывчато ответил Уильям, понимая, что если сарацины не растеряются от внезапного нападения, то его рыцарям останется только уповать на Божью милость. Их вырежут, как овец. —?Атакуем немедленно,?— продолжал подзуживать других Рено де Шатильон. Уильям подумал, что Балдуину, возможно, не следовало выкупать Рено из плена. Такая горячность скорее к худу, чем к добру. Особенно при столкновении семи сотен рыцарей и четырех тысяч пехотинцев с двадцатью шестью тысячами сарацин. Он вдруг с неожиданным сожалением подумал, что не успел попрощаться. Если ему суждено сложить в этом бою голову, то Сабина уже никогда не узнает… Не должно, одернул себя Уильям, чеканя каждое слово в этой неприятной, но необходимой мысли, быть никакой Сабины. Но отделаться от собственных чувств не получалось. И он с ужасом понимал, что не хочет ни с кем сражаться. Не хочет атаковать огромную магометанскую армию, рискуя погибнуть в первые же мгновения этого неравного боя. Если развернуть сейчас коня, то самое позднее к полуночи он будет у ворот Иерусалима. Бросит её в седло и увезет туда, где никакие последователи Пророка до них уже не доберутся. И тогда… И что тогда станет с остальными? Со всеми теми, кто слишком слаб, стар или юн, чтобы защитить себя от надвигающейся магометанской армии? В Ордене и без того слишком мало рыцарей, чтобы храмовники могли позволить себе потерять еще одного. И не в бою, а из-за любви. Дабы ни один христианин не был напрасно и безосновательно подвергнут лишениям, гласил Устав, и Уильям повторял эти слова в мыслях, водружая на голову громоздкий стальной топфхельм. В Святой Земле были тысячи таких, как Сабина. Он не может выбрать кого-то одного, кто нуждается в его защите, и повернуться спиной ко всем остальным. Когда на них шли тысячи и тысячи магометан. Господи, помоги нам. Конница тамплиеров взлетела на гребень очередного холма и хлынула вниз единым, отточенным сотнями тренировок строем, вскидывая копья и снося всё, что оказывалось у них на пути, будь то всадник или пеший. Белая лавина прокатилась до самого брода через змеящуюся по равнине речушку, увязнув лишь в нескольких десятках ярдов от центра рассеянной сарацинской армии, и воздух наполнился криками, стонами и треском ломающихся копий. —?Вперед! —?кричали где-то неподалеку мирские рыцари, атакуя второй волной и снося на полном скаку головы разбегающихся в ужасе врагов. —?За Иерусалим! Их единственное спасение было во внезапности, в надежде, что сарацины попросту не успеют перегруппироваться и оказать нападавшим достойное сопротивление… И эта надежда оправдалась. —?Шайтаны! —?кричали мечущиеся магометане, приняв сверкающую сталью конницу за демонов Преисподней. Словно земля разверзлась у них под ногами, и из ее недр и в самом деле вырвалась армия Иблиса, не щадя ни бывалого, уже убеленного сединами воина, ни безусого юноши, впервые взявшего в руки саблю. —?Гоните их! —?прокричал где-то совсем рядом знакомый, еще по-мальчишески ломкий голос, и мимо промчался Балдуин на взмыленном жеребце и с обагренным кровью клинком в левой руке. Правая у него, по словам бывшего королевского регента, омертвела еще в детстве. Христианские рыцари встретили бросившегося вместе с ними в бой мальчика воодушевленным ревом сотен голосов, несущаяся следом с холмов пехота уже рубила мечущихся по равнине врагов, нещадно убивая и людей, и несущих их лошадей, чтобы свалить на землю всадников. Египетские мамлюки, верные охранники султана, зарычали в ответ, напряглись в отчаянном, но почти бессмысленном усилии, и схватившиеся с ними тамплиеры отступили. На ярд, затем на два… Уильям кричал, задыхаясь и боясь, что никто не услышит его приказов в шуме и горячке боя, но братья расслышали, заметили на мгновение сверкнувший в воздухе взмах меча и вновь рискнули, подняв боевых?— обученных обрушиваться на врага и своим весом, и весом всадника?— жеребцов на дыбы. И рухнули на не успевших опомниться мамлюков, с громким, мерзким хрустом ломая им кости и раскалывая черепа под блестящими коническими шлемами. И сарацины дрогнули. В воздухе по-прежнему свистели стрелы, кричали полководцы, но огромная, прежде казавшаяся несметной силой армия пятилась, а затем и вовсе побежала, не разбирая дороги и повернувшись спинами к мгновенно взведенным арбалетам. —?Стреляйте! —?кричал Балдуин, мелькая то тут, то там, и каждое появление перемазанного чужой кровью короля встречали победным ревом и свистом выпускаемых арбалетных болтов. —?Гоните их! Это была его победа. Что бы ни говорили и ни советовали королю его бароны и тамплиеры, последнее слово оставалось за Балдуином. Не решись он на отчаянный, неравный бой, и, быть может, на следующий день сарацины бы уже осаждали Иерусалим. Но теперь Салах ад-Дин бежал, едва не лишившись не только армии, но и собственной головы, а земля вокруг холма Монжизар пропиталась кровью, и воды текущей по равнине реки покраснели, словно в ветхозаветной притче о Казнях Египетских. —?Победа! —?гремели христиане, гарцуя на взмыленных окровавленных лошадях, и пехотинцы вновь вскидывали взведенные арбалеты. —?Победа,?— прошептал, сдавленно смеясь, Уильям. Все его сомнения разом утратили смысл, и осталось лишь безумное, звенящее в ушах и слепящее глаза чувство победы. Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу. И позволь нам прославить Тебя еще сотней и тысячей побед над магометанами. Уильям вздрогнул, слепо схватился рукой за переднюю луку седла, почувствовав металлический привкус крови на губах, и опустил голову, с трудом стащив с головы тяжелый шлем. Под ключицей, прорвав кольчугу и белое сюрко, вышел окровавленный наконечник стрелы. Уильям моргнул, тупо глядя, как с острия медленно падает крупная темно-красная капля, а в следующее мгновение мокрая, со спутанной гривой, лошадиная шея ринулась ему навстречу, и перед глазами стремительно почернело.*** Сабину трясло так, что она даже не могла объяснить привратнику госпиталя Святого Иоанна, почему стучится в ворота в столь поздний час и не может подождать хотя бы до рассвета. Рыцарь-монах в черном сюрко с белым крестом смотрел, нахмурившись, на дрожащую, глотающую слезы девушку в наспех наброшенном и криво завязанном под горлом плаще, пока не вычленил из бессвязной речи ?он? и ?ранен? и коротко кивнул, сделав шаг в сторону. —?Благодарю вас,?— всхлипнула Сабина, хватая руку госпитальера и с жаром целуя его ладонь. —?Храни вас Господь, мессир. —?Иди, девушка,?— мягко ответил рыцарь и даже подтолкнул ее в спину, указав второй рукой в сторону терявшегося в темноте входа в массивное прямоугольное здание госпиталя. И она бросилась внутрь, опомнилась, лишь столкнувшись с белыми плащами, а не черными, и начала говорить, что ее послал король, что ей необходимо разузнать всё для него, а не для самой себя, и что она даже не знает, кого именно ей искать, потому что не представляет, как он выглядит. А увидев белое, в испарине, лицо с заострившимися чертами и темными, почти черными кругами под закрытыми глазами, и в самом деле не узнала его в первое мгновение. Так и стояла, неверяще глядя на эту маску, на это совершенно чужое лицо в обрамлении спутанных, влажных от пота волос, и не понимала, кто перед ней. —?Он потерял много крови,?— прошелестел голос за спиной, и Сабина, вздрогнув, обернулась, встретившись взглядом с уставшими, но вместе с тем удивительно теплыми ореховыми глазами. Их обладатель тоже был бледен и полулежал на соседней постели, держась рукой за раненое, с проступающей сквозь повязку и камизу, кровью плечо. —?Я знаю, кто ты,?— по-прежнему тихо, почти не разжимая губ, сказал храмовник, и она запоздало узнала и его. —?Осторожней, девочка. Не трудно догадаться, когда ты так смотришь на него. Сабина не нашлась, что ответить, только судорожно всхлипнула и, вновь повернув голову, как во сне опустилась на край постели, вглядываясь в белое лицо и напряженно вслушиваясь в тяжелое прерывистое дыхание. —?За что? —?выдавила она, даже не пытаясь утереть хлынувших из глаз слез и ни к кому толком не обращаясь. —?Ему повезло,?— едва слышно ответил ей мессир Жослен, откидывая светлую, в кольцах грязных от пыли и пота волос, голову на узкую подушку. —?В первом ряду была настоящая бойня. Девятерых попросту затоптали, прежде чем к ним пробились остальные. А мы, считай, вышли сухими из воды. Милостью Божьей. Сабину замутило от этих слов, воображение вдруг отчетливо нарисовало его, лежащего на земле с размозженными, раздавленными костями, и она даже зажала рот рукой, борясь с нахлынувшей дурнотой, от которой содрогалось всё тело и темнело в глазах. —?Не плачь,?— прошептал мессир Жослен, когда у нее вырвался сдавленный стон. Ему, верно, все эти раны казались совсем не опасными. —?Я же говорю, ему повезло. Впервые вижу, чтобы стрела попадала так удачно. Жослену даже удавалось шутить. А Сабина, забывшись, гладила побелевшее лицо и целовала закрытые глаза мокрыми, солеными от слез губами, пока он не застонал слабым голосом и не приподнял веки, глядя на нее сквозь темные, по-девичьи длинные и густые ресницы. И не попытался улыбнуться, с трудом приподняв уголки бескровных губ. —?Ты бы видела… —?прошептал Уильям с таким счастливым видом, словно не лежал среди сотен других раненных с перевязанной грудью, рукой и еще Господь знает чем, скрытым от чужих взглядов тонким покрывалом. —?Видела, как мы гнали их. А Балдуин… —?Тише,?— с трудом выдавила Сабина, поглаживая его по щеке дрожащей рукой. —?Ничего не говори. Тебе… тебе нужен отдых. Слабая, но такая счастливая улыбка померкла на белом измученном лице, и он спросил с непонятной печалью в едва слышном голосе, медленно подняв подрагивающую руку и стирая слезы с ее щеки: —?Ты не понимаешь, верно? Сабина молчала, не зная, как объяснить ему, что этого понять было невозможно. И стараясь?— искренне, изо всех оставшихся после пережитого ужаса сил?— принять то, что это делало счастливым его. У нее не получалось.