Часть первая (1/1)

Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу.(Девиз Ордена тамплиеров) Уильяму де Шамперу было семь, когда он впервые услышал, что лорд Артур не его отец. Об этом сплетничала собравшаяся на кухне челядь, пока барон Гронвуда и Малмсбери пировал в зале с друзьями и верными рыцарями, отмечая благополучное рождение сына, названного Гаем в честь покойного отца барона и деда Уильяма. Для Артура де Шампера это был уже четвертый ребенок, но лишь второй сын, поэтому радость его была особенно бурной. Усугублялась она еще и тем, что маленький Гай, по заверениям, обещал вырасти копией отца и уже сейчас радовал его темным пушком на голове. В то время, как его наследник был, по словам всё той же челяди, неприлично рыжеволос и вообще походил на барона даже меньше, чем его маленькие дочери-близняшки. Уильям, уделяй он внимание таким мелочам, и сам бы согласился, посмотрев на себя в полированное серебряное зеркало в покоях родителей, что своим скуластым лицом с широким, чуть заостренным подбородком и медно-каштановыми волосами он не похож в равной степени ни на отца, ни на мать. Разве что глаза у него были чуть раскосые, будто оттянутые к вискам, совсем как у леди Милдрэд, да и то серые, а не прозрачно-голубые, как у матери. Но Уильям своей несхожести с родителями не замечал. Да и что с того, что он рыжий? Дядя Генрих тоже рыжий, но ему же никто на это не указывает. Хотя, справедливости ради, следовало заметить, что дядя Генрих всё же был королем, а не семилетним мальчиком, поэтому мог не беспокоиться о том, прилично он рыжий или неприлично. А вот про Уильяма вдруг начал сплетничать едва ли не каждый первый. —?Да что вы мне сказки баете, вы волосы его видели? Какой же это де Шампер? У де Шамперов отродясь рыжих не было, вот вам крест. У моего барона порода хоть куда, волосы у них всех черные, как вороново крыло. Что у него, что у отца его, что у тетки, ну той, которая аббатисой в Шрусбери сейчас сидит. Что у маленького Гая. Вот по нему-то сразу видно, что он истинный де Шампер! Хорошо, что у барона наконец-то появился наследник. —?А глаза-то, глаза? Ни у кого в семье таких глаз нет, только у Вилли. —?У леди Гиты были серые глаза. Не помните разве? Всего восемь лет, как баронессы не стало, а вы уже и позабыли всё на свете. —?Так ведь леди Гита?— мать леди Милдрэд и лорду Артуру родней не приходится. Да и не такие у нее были, а светлые, как серебро. —?А мне думается, Вилли на покойного барона похож. Как глянет иногда, ух! Вылитый Эдгар Армстронг. —?Барон Эдгар?— леди Милдрэд отец, поэтому неудивительно, что мальчик на него походит. А вот от мессира Артура в нем ничего нет. Никакой Вилли не де Шампер! Слышать всё это было обидно, а главное, непонятно. Почему же он не де Шампер, если живет в семье де Шамперов? И его отец?— де Шампер, и мать, и сестры Элеонора и Эдгита. Да даже только родившийся Гай, и тот уже де Шампер! А Уильям, значит, нет? Так ведь не бывает. Уильяму даже захотелось зайти на кухню и потребовать у слуг ответа?— как и положено благородному лорду и будущему барону,?— но тогда бы его отругали за то, что он подслушивает под дверью, чего лорду и барону делать уже не положено. И ведь не докажешь, что не подслушивал, а просто по лестнице спускался и случайно услышал. Челядь ведь толком не таилась. Но всё равно нажаловалась бы потом отцу. Чего Уильям не понимал, так это того, что начни он задавать слугам вопросы, и те не жаловаться бы побежали, а перепугались бы до полусмерти и начали бы упрашивать его не говорить ничего родителям и в особенности леди Милдрэд. Но Уильям этого не знал, а потому именно к баронессе с этим вопросом и пришел. —?Мама,?— спросил мальчик, когда та уже оправилась после родов, а слуги продолжали сплетничать то на кухне, то во дворе Гронвуд-Касла,?— а почему говорят, что я не де Шампер? Расчесывавшая его влажные после купания волосы леди Милдрэд остановилась на середине движения, едва не выронив гребень из тонких пальцев. —?Кто,?— спросила баронесса едва слышным, севшим голосом,?— тебе это сказал, мой милый? —?Слуги болтают,?— ответил Уильям, не понимая, почему мать так широко распахнула голубые глаза и теперь едва дышит. Баронесса с трудом сделала глубокий вдох и попыталась улыбнуться. —?Не слушай их, мой милый, они глупости болтают. Сплетни прекратились тем же вечером, но, уже засыпая, Уильяму показалось, что он услышал где-то вдалеке родительские голоса. Впервые на его памяти баронесса ссорилась с мужем. —?Если этот глупец не прекратит распускать слухи про Вилли, я выгоню его из замка раз и навсегда, и мне всё равно, сколько лет он служит Шамперам! —?Что ты, кошечка, перестань,?— прогудел в ответ барон,?— это просто глупые слова. Юстас давно мертв и… —?А я не желаю их слышать! —?исступленно закричала мать, и Уильям испуганно сел на постели, вглядываясь в полумрак комнаты с едва различимой дверью у противоположной стены и прижимая к груди край одеяла. —?Это твой сын! —?рыдала леди Милдрэд. —?И ты знаешь это не хуже меня! Это наш первенец, Артур, и ты не посмеешь! Не посмеешь! —?Конечно, знаю. Я никогда не сомневался в том, что он мой. Ну что ты, кошечка, не плачь, скоро всё это забудется и… —?Ничего не забудется,?— всхлипывала баронесса. —?Они так и будут говорить, что Уильям сын этого чудовища. Они и меня называют его девкой. А я не хотела… не хотела… О, почему мне не хватило смелости его убить?! —?Никто,?— с металлом в голосе ответил ей барон,?— ничего говорить не будет. А тем, кто всё же посмеет, я лично укорочу языки своим мечом. Вытри слезы, кошечка, всё это давно в прошлом и никто больше тебя не обидит. Я не смог спасти тебя тогда, за что мне нет и не будет прощения, но уж теперь я о вас позабочусь, не сомневайся. Ни тебе, ни Вилли нечего бояться. Я сам поговорю с ним и объясню, что всё это досужие сплетни. —?Артур,?— глухо всхлипывала мать, словно прятала лицо у мужа на груди. —?О, Артур. В Гронвуде с того дня никто не смел называть Уильяма бастардом. Но леди Милдрэд, как бы ни любила она сына и как бы ни хотела уберечь его от чужих злых языков, не могла запереть Уильяма в замке до конца его дней. Или хотя бы пренебречь традицией отправлять сыновей служить пажами, а затем и оруженосцами у другого благородного рыцаря. Она могла лишь надеяться, что в доме Уильяма д’Обиньи и Аделизы Лувенской никто не посмеет ставить под сомнение происхождение мальчика. Граф Арундел слыл человеком чести, не ставшим бы опускаться до досужих сплетен и не позволившего бы распускать их другим, а графиня, еще будучи королевой Англии, ладила со своей падчерицей, императрицей Матильдой, и вряд ли была бы жестока к ее маленькому внуку. О том, что сам Артур был бастардом грозной Матильды, говорили все, хотя никто не знал наверняка?— и Артур, и его коронованный брат лишь таинственно улыбались, ничего не подтверждая, но и не опровергая,?— а потому леди Милдрэд всегда подчеркивала сходство старшего сына с его венценосным дядей. Но на эти слова у каждого сплетника немедленно находился один и тот же ответ: и Генрих II, и Юстас Блуаский оба были потомками Вильгельма Завоевателя, и эта предательская рыжина в темных волосах Уильяма означала лишь то, что мальчик тоже происходил из Нормандской династии. Но унаследовать ее он мог как от Матильды, так и от бабки Юстаса и дочери самого Вильгельма Аделы. А несдержанность Уильяма только давала повод новым сплетням. —?Бешеный,?— шептались у него за спиной. —?Бешеный, как Юстас. Но как он мог не быть таким, как он мог молча сносить оскорбления одно отвратительнее другого? Какой же сын стерпит, когда его мать называют шлюхой? А его самого?— отродьем чудовища, ввергшего страну в кровавые распри? Теперь уже никто не смел говорить, что это Генрих II был, по сути, завоевателем, таким же, как его предок Вильгельм. Теперь король Генрих был посланным небесами монархом, а таинственная смерть Юстаса в аббатстве Бери-Сент-Эдмундс?— карой Господней в ответ на узурпацию трона его отцом. Теперь графы и бароны уже не смели вспоминать, как они сами поддержали Стефана Блуаского в обход Матильды, потому что никто из них не желал видеть на английском троне женщину. Теперь они говорили, что всегда были верны императрице и ее сыну от Жоффруа Анжуйского, а за их прежние мятежи расплачивался ребенок, которого считали бастардом Юстаса. —?Не следовало,?— шептались в доме благородного графа Арундела,?— королю Генриху отдавать эту саксонскую девку своему брату. В монастырь и ее, и щенка. Породу Блуа ничем не скроешь. И десяти лет не минет, как он пойдет по стопам отца. И сколько ни дрался бы Уильям за честь матери и свое доброе имя, это только убеждало других, что он, такой несдержанный и безжалостный к обидчикам, не может быть сыном благородного Артура де Шампера. Слова родителей, пытавшихся убедить его, что всё эти сплетни?— лишь порождение зависти, уже казались ему не меньшей ложью, пусть и во благо. Да и сам барон теперь был не рад такому наследнику, о котором он давно уже не слышал ни единой похвалы. Лорд Артур мечтал о сыне, который был бы образцом чести и благородства и которого он не постыдился бы представить Генриху не только, как племянника, но и как будущего барона. Лорд Артур не понимал, что смирение, как бы ни превозносили его церковники, не всегда правильно. Для Уильяма было предпочтительнее бросаться в драку, не раздумывая и не сомневаясь, чем, надев маску фальшивого смирения, молча терпеть насмешки. —?И чем только баронесса вскружила голову мужу, что он согласился признать этого звереныша своим сыном? —?спрашивали друг у друга свитские графа Арундела. —?Да еще и наследником? Когда у него есть собственные сыновья. Когда родился Генри, Уильям как раз сделался оруженосцем. И едва взглянул на новорожденного брата. Еще один истинный де Шампер, пусть и светловолосый и голубоглазый, как леди Милдрэд. Еще один законный наследник, на пути которого однажды может встать чужой бастард. Еще один ребенок, которого барон Гронвудский обожал, холил и лелеял и которым похвалялся перед вассалами, пока его старший сын, запершись в спальне, в последний раз давился горькими слезами, бессильно уткнувшись лицом в колени. —?Уильям,?— впустую звала его мать, раз за разом возвращаясь к запертой двери. Сначала она приходила в надежде, что он спустится в зал, а затем только просила впустить ее саму. —?Уильям, открой! Леди Милдрэд не слышала ни звука из-за тяжелой двери, но она знала, чувствовала: с сыном что-то случилось. А он не мог отпереть засов, потому что знал, что тогда она горько заплачет и долго будет пытаться убедить его, что это ложь и что для нее он никакой не позор, а самый дорогой и любимый ребенок. И снова плакать, как она плакала, когда Уильям еще решался говорить ей о том, что его называют бастардом. Он быстро перестал, увидев, как больно матери слышать такое. Упоминания о царивших в стране кровавых распрях, в которых погибли ее родители, а сама она стала жертвой отъявленного мерзавца, и по сей день вызывали у баронессы слезы. —?Уильям, впусти меня,?— просила мать, а он даже ответить ей ничего не мог, потому что задыхался от бессильной обиды. Его бросили. Из-за того, в чем он виноват не был, но о чем постоянно напоминал родителям одним только своим существованием. Он больше не был нужен барону, у которого родилось уже двое своих, законных сыновей, а для матери, как бы он ни любил ее, а она?— его, Уильям навсегда останется напоминанием о его чудовищном отце. Но если он больше не наследник барона, то кто же он тогда? Куда ему пойти? Кем ему стать? Ответ на этот вопрос он нашел случайно, когда граф Арундел со свитой отправился ко двору короля. А Уильям, в тысячный раз сцепившись с другими оруженосцами, попросту сбежал и, бесцельно бродя по городу, неожиданно для самого себя оказался у ворот лондонской прецептории* тамплиеров. —?Тебе чего, мальчик? —?приветливо спросил его один из возвращавшихся из города рыцарей в белом плаще с красным крестом. —?Ты не потерялся ли часом? Вид у Уильяма и в самом деле был потерянный, но не потому, что он не знал, в какой части города находится. —?Вы позволите мне войти, мессир*? —?попросил беглец. —?Родители говорили мне, что в лондонском Темпле похоронен отец моей матери. Я хотел бы помолиться на его могиле. —?А давно он умер? —?спросил рыцарь, ничуть не удивленный такой просьбой. Тамплиеры давали обет целомудрия, но порой среди них хоронили и мирских, при жизни бывших друзьями Ордена. —?Почти четырнадцать лет назад,?— ответил Уильям. —?Хмм… —?сказал рыцарь. —?Тогда он, наверное, не здесь лежит, а в Старом Темпле. Но давай-ка мы спросим об этом мессира Ричарда, уж он-то точно знает больше моего. Мессир Ричард оказался Ричардом Гастингсом, магистром Ордена в Англии и, как выяснилось, старым другом Артура де Шампера. —?То-то я смотрю, вид у тебя знакомый,?— улыбнулся Гастингс, услышав имя неожиданного гостя. —?Мне говорили, что я не похож на лорда Артура,?— сам не зная, зачем, ответил Уильям. Мессир Ричард на мгновение сощурил голубые глаза, удивившись, что мальчик называет отца так холодно и официально, но ничего не сказал. Только вид у него сделался какой-то настороженный. —?На Артура,?— заметил тамплиер,?— может, и нет, а вот на Эдгара Армстронга похож, и еще как. Взгляд у тебя,?— усмехнулся Гастингс в светло-русую бороду,?— точь-в-точь как у деда. Уильям барона Эдгара никогда не видел?— тот погиб еще до его рождения,?— поэтому был вынужден принять эти слова на веру. От Гастингса же он узнал о том, что останки барона действительно захоронены в Старом Темпле, который Орден оставил пару лет назад, перенеся главную резиденцию в Новый Темпл на пересечении Флит-Бридж-Стрит и Строндэ. Но в прецептории в Олдборне по-прежнему жили братья Ордена и проводились службы, поэтому прийти на могилу деда Уильяму, разумеется, никто не запрещает. Именно там, в тишине Старого Темпла, перед простым каменным надгробием без каких-либо украшений, Уильям впервые задумался об Ордене тамплиеров. Эдгар Армстронг был похоронен здесь не случайно, он и сам в молодости вступил в Орден и сражался в его рядах не один год. И хотя позднее барон покинул тамплиеров, поскольку остался единственным наследником земель в Норфолке, он до самой смерти оставался другом Ордена, принимавшим весьма активное участие в жизни орденских братьев. Да и лорд Артур в свое время тоже едва не стал храмовником и дважды побывал в Святой Земле, сражаясь там с сарацинами. Во второй раз он даже взял с собой новоиспеченную жену и ее сына. Уильям смутно помнил Палестину, ему тогда не было и пяти лет, а потому Святая Земля теперь виделась ему чем-то сказочным и почти нереальным. Далекая, всегда озаренная солнцем страна, земля, источающая молоко и мед, про которую рассказывали, будто там исполняются любые мечты. Ребенку, считавшему себя брошенным собственным отцом, она показалась единственным выходом, который у него оставался. Но Ричард Гастингс на это ответил, что в Орден не принимают детей. И ответил непреклонным тоном, совсем не похожим на тот, каким он говорил с Уильямом до этого. Поэтому тот не решился спорить, что он уже никакой не ребенок. —?Ты наследник рода де Шамперов,?— добавил тамплиер, решив, по-видимому, что Уильям просто наслушался дома сказок о подвигах отца и деда в Святой Земле и теперь мечтает о славе, забыв, в чем состоит его долг перед родителями и королем. Сам Гастингс, за все годы служения в Ордене так и не побывавший ни разу в Иерусалиме, это отлично понимал. —?Я знаю, Уильям, жизнь в Англии может показаться скучной в сравнении с рассказами о Святой Земле. Но твое место здесь, в Гронвуде и при дворе короля. Скажу прямо, я был бы рад видеть в Ордене кого-то из де Шамперов, но даже если один из сыновей твоего отца и вступит в наши ряды, это в любом случае будешь не ты. И не забывай, Уильям, мы сражаемся во славу Господа, а не во чью-либо еще. Если ты ищешь славы для себя, то в рядах тамплиеров тебе делать нечего. Уильям сделал для себя вывод, что мессир Ричард не знает о том, что наследник рода де Шамперов?— это Гай. Или убежден, что слухи о происхождении Уильяма?— это не более чем гнусная ложь. Так или иначе, пришлось смириться с тем, что дорога в Орден ему пока что закрыта, и вернуться к графу Арунделу, чтобы вновь терпеть его неудовольствие и насмешки других оруженосцев. Через два года король Генрих лично посвятил Уильяма в рыцари, оказав де Шамперам очередную честь. А вскоре после этого случилось то, что стало для новоиспеченного рыцаря последней каплей, ясно давшей ему понять, что при дворе дяди для него места нет и чем дольше он остается в Англии, тем больше от этого страдает честь семьи. К тому времени его уже немногие осмеливались называться бастардом в лицо, больше перешептывались за спиной, но предпочитали не связываться с ?бешеным отродьем Блуа?. —?Бастарду среди нас не место,?— поначалу засмеялись сыновья лордов, не смевших даже сесть за один стол с Артуром де Шампером, но Уильям уже не был тем ребенком, что без раздумий бросался на обидчиков, даже если их было больше. —?Я не бастард,?— ответил он ледяным тоном. —?А чем докажешь? —?Мечом, если у вас, мессиры, хватит смелости обнажить свои. Смелости у большинства не хватало. Одно дело?— обидные шпильки в спину или детские драки кулаками, и совсем другое?— поединок на метровых остро заточенных клинках, да еще и с бешеным, который порой смотрит так, что и одним взглядом убить может. И глаза у него, говорят, в ярости светлеют, совсем как у покойного Юстаса. Уильям не знал, правда ли это, да и не хотел знать, но полагал, что это ему даже на пользу. Он и сам уже давно не сомневался в том, что его отцом был Блуаский принц, но того при жизни боялись так, что даже высокородные графы вроде Арундела теперь опасались связываться с бастардом Юстаса. Кто знает, говорили они, сколько в этом щенке от отца? Может, и он безумен не меньше, а с безумца станется зарубить мечом ни в чем неповинного человека. Они боялись его за то, что он с детства отстаивал свою честь и честь матери, вместо того, чтобы уважать его за это. Уильям, в свою очередь, их презирал. Эти ленивые и непостоянные графы и бароны, в годы Анархии то и дело менявшие сторону и примыкавшие то к Стефану Блуаскому, то к Генриху Плантагенету, с первых же мгновений решили, что Уильям?— такое же чудовище, как и его отец. Они и их такие же ленивые и трусливые сынки травили его, как травят оленя на охоте, видя в нем одни только недостатки. И в какой-то момент чаша его терпения переполнилась. Это случилось летом 1167 года. Уильяму тогда было шестнадцать, со дня акколады* прошло уже почти полгода, и родители, прежде обсуждавшие это только между собой, заговорили с ним о женитьбе. Вариантов было несколько, наследник рода де Шамперов и будущий барон Гронвуда и Малмсбери считался солидной партией, но Уильям только равнодушно пожал плечами, предоставив родителям самим решать, какая из девушек подойдет больше. На его взгляд, они все были одинаковые. Глупо хихикающие и постоянно кокетничающие, как того требовала куртуазная мода, и, если у них хватало смелости заговорить с бастардом Блуа, требовавшими, чтобы он спел или прочел стихи, желательно собственного сочинения. Петь Уильям не любил?— что в глазах сплетников было лишь подтверждением того, что он не может быть сыном самого прославленного трубадура Англии,?— а стихи находил глупостью и пустой тратой времени. Ни одна из этих девиц, как бы туго она ни шнуровала свое блио* и ни хлопала длинными ресницами, не вызывала у Уильяма желания прославлять ее достоинства, да еще и в стихотворной форме. А гронвудские девушки стихов и вовсе не просили, им было достаточно какой-нибудь ничего не значащей безделушки и теплой улыбки, чтобы они забыли о том, что Уильям?— бастард мерзавца и чудовища. Эти девушки были куда честнее, чем разряженные в пух и прах дочери и сестры графов и баронов, и улыбались ему не через силу и не потому, что он был наследником обширных земель и баронского титула. Но дочку конюха, как бы мила и очаровательна она ни была, баронессой не сделаешь, а значит, придется терпеть одну из этих высокородных пустоголовых девиц. Уильяма, не собиравшегося иметь с будущей женой никаких дел, кроме продолжения рода, это, пожалуй, даже устраивало. Но лорду Артуру отказали. В вежливой, но непреклонной форме, вызвавшей искреннее удивление и у самого барона, и у его близких. Отказать де Шамперам? Брату, пусть и незаконнорожденному, и племяннику самого короля? —?Странно это всё, Вилли. Там ходят слухи, будто графиня сказала,?— сбивчиво пересказывала Уильяму разведанные новости хорошенькая дочка конюха,?— что она вовсе и не прочь породниться с Артуром де Шампером. Только я не понимаю, почему же тогда… Зато понял Уильям. Графиня была не прочь породниться с Артуром де Шампером, но не с Юстасом Блуаским. —?Ты расстроился? —?спросила дочка конюха и погладила его по щеке. —?Нет,?— коротко ответил Уильям. Произошедшее только укрепило его в мысли, что его место не здесь, а в Палестине, в рядах рыцарей в белых плащах. Но это решение не пришлось по нраву родителям. —?И думать не смей,?— велел ему лорд Артур. —?Как бы я ни уважал тамплиеров, я не позволю моему наследнику стать одним из них. Хватит лгать, хотелось ответить на это Уильяму. В твоем наследнике ни капли крови де Шамперов, об этом давно уже сплетничает вся Англия. Их несхожесть была заметна, еще когда Уильям был совсем ребенком, и чем старше он становился, тем сильнее она бросалась в глаза. Сероглазый, с худощавым скуластым лицом и медно-рыжим отливом в каштановых волосах, наследник лорда Артура куда больше походил на короля Генриха, чем на своего якобы отца. Что могло привести только к новым слухам, немедленно бы записавшим Уильяма в бастарды не только Юстаса, но и любвеобильного Генриха. Бросить еще одну тень на честь матери? После того, что ей пришлось пережить по милости Блуаского принца? Выход был только один: исчезнуть раз и навсегда, и тогда сплетни в скором времени прекратятся просто потому, что не о ком будет сплетничать. А вступи он в Орден тамплиеров, и не только сможет спасти семью от позора, но еще и добавит ей почета, особенно если ему суждено будет занять в Ордене высокий пост. Жаль было только мать. —?Храмовники? —?переспросила леди Милдрэд, но как-то обреченно, словно уже понимала: что бы она ни сделала и ни сказала, сына это не переубедит. —?Уильям, послушай. Я знаю, тебе порой приходится слышать… обидные слова, но это лишь чьи-то гнусные выдумки. Я не лгу тебе! —?воскликнула она с жаром, стремительно поднявшись и схватив сына за плечи. —?Я никогда тебе не лгала, и меня не волнуют эти досужие сплетни! —?Я всё решил, мама,?— негромко ответил Уильям, и она расплакалась, спрятав лицо у него на груди. —?Как же я буду без тебя, мой милый? —?Доволен? —?гневно спросил лорд Артур. —?Посмотри, до чего ты ее довел. Он довел? В тот миг Уильяму захотелось развернуться и высказать барону всё, что он думает о нем и о его лжи. Он любил мать, он всегда ее защищал, и Уильяму было всё равно, какую цену ему придется за это заплатить. А теперь даже это ему ставили в вину. И кто? Человек, называвший себя его отцом. —?Я всё решил,?— повторил Уильям сквозь зубы. Вот теперь он знал наверняка, что поступает правильно. И на следующее же утро уехал, не оглядываясь.*** Лондон, год 1168, 9 ноября. —?Он так и не передумал? —?спросил Артур де Шампер, снимая плащ и садясь в предложенное ему кресло в покоях магистра тамплиеров в Англии. Снаружи лил дождь, застилавший глаза так, что ничего не было видно и на три шага вперед, поэтому с длинных темных волос барона капала вода. —?Нет, и более того, он постоянно настаивает на том, что уже готов стать полноправным членом Ордена,?— ответил Ричард Гастингс, усаживаясь с другой стороны массивного стола. —?И если хочешь знать, что я об этом думаю… —?Да говори уж,?— устало сказал Артур, обеими руками откидывая с лица мокрые волосы. —?Ему здесь нравится,?— просто ответил старый друг. —?Я уж не говорю о том, что он хороший боец и к тому же превосходно образован, а потому имеет все шансы однажды стать Великим Магистром. Нам нужны такие рыцари, как Уильям. —?Вот с этого,?— процедил Артур,?— и надо было начинать. Конечно, Ордену выгодно заполучить одного из племянников английского короля. —?Выгодно,?— не стал спорить Ричард. —?Но Уильяма я пытаюсь отговорить еще с того дня, когда он впервые пришел на могилу Эдгара. —?Вот как? —?протянул барон. —?И как же давно это было? —?Ты не знал? —?удивился Ричард. Насколько же плохими у мальчика были отношения с отцом, если он, годами лелея мысль стать тамплиером, ни разу не обмолвился о ней Артуру? Хотя бы в пылу ссоры. Уильям скрывал всё до последнего, словно барон был ему злейшим врагом, стремившимся не помогать сыну, а только разбивать все его мечты. —?Это было чуть больше четырех лет назад, он появился у ворот, как из воздуха. Думаю, просто бродил по городу и случайно наткнулся на прецепторию. Но расценил это, как знак свыше, не иначе. Что с ним происходит, Артур? Я часто вижу мальчишек с такими несчастными глазами, которые не знают, куда еще им податься и потому приходят к нам. Но все они либо младшие сыновья, которым не достанется ничего, кроме коня и меча, либо и вовсе простолюдины, готовые отдать последнее, что имеют, в надежде найти в Святой Земле долю лучше, чем здесь. И я не понимаю, почему Уильям, который должен унаследовать огромные земли, смотрит на меня так же, как эти лишенные практически всего мальчишки. Я не раз пытался с ним поговорить, но толку от этого было немного, потому что разговаривать он не хочет. Теперь, видя, что Уильям не смог открыться даже собственному отцу, Ричард понимал, почему мальчик не стал откровенничать с совершенно чужим ему тамплиером, но мотивы Уильяма от этого понятнее не становились. —?А чего же он хочет? —?раздраженно спросил Артур. Гастингс был абсолютно прав, у сына было всё, о чем только мог мечтать мужчина и чего сам Артур добивался с таким трудом, а Уильям одним махом обесценил все отцовские старания, решив стать храмовником. Конечно, владения де Шамперов и без него было кому унаследовать, но Уильям был старшим сыном, и его решение отказаться от всего ради белого плаща казалось Артуру пощечиной. Хотелось схватить сына и встряхнуть его как следует, а потом накричать на него, не стесняясь в выражениях, чтобы он понял наконец, что всё это было для него. Это Уильям должен был быть следующим бароном Гронвуда и Малмсбери, а не Гай и не Генри. Как бы ни любил их Артур, ему даже в страшном сне не могло привидеться, что они получат земли в обход старшего брата. И не по чьему-то злому умыслу, а потому что этого захотел сам Уильям. Уильям, который в последние годы вел себя так, будто Артур был ему никем. Впору было поверить слухам о том, что это бастард проклятого Юстаса, до того гордо и даже нагло он порой смотрел на отца. Не знай Артур наверняка, не будь он безоговорочно уверен, что это его сын… —?Он хочет,?— ответил Гастингс,?— быть тамплиером и сражаться в Святой Земле. —?Господь милосердный! —?раздраженно бросил Артур. —?Ему же и восемнадцати еще нет. Да я себя в его возрасте помню, я же тогда вообще не понимал, чего я хочу! Думал, так и буду всю жизнь бродить по дорогам и петь песни каждой симпатичной девице. А если он через год или два решит, что больше не хочет рубить головы сарацинам? —?Не думаю,?— честно сказал Ричард. —?Насколько я успел узнать Уильяма, он не бросает слов на ветер и не принимает необдуманных решений. И насильно ты его не удержишь. Я не знаю, что у вас там произошло, и это ваше право мне ничего не говорить, я не настаиваю, но я вижу, что в Ордене он будет счастлив. Разве тебе этого мало? —?Нет,?— ответил Артур,?— но мне это не по душе,?— барон тяжело вздохнул и снова убрал волосы с лица обеими руками. —?Я могу с ним поговорить? —?Пожалуйста,?— развел руками Гастингс. —?Если, конечно, он сам этого захочет. Так что давай-ка разыщем мальчика и спросим. Уильям нашелся снаружи, упорно отрабатывающий удары мечом на учебном чучеле. Ливень уже прекратился, но заплетенные в косицу волосы и одежда у него были совершенно мокрые, хоть выжимай. Уильям явно считал, что дождь тренировкам не помеха, и чучело уже было изрублено до неузнаваемости, больше походя на расщепленное полено, чем на сарацина, которого оно и было призвано изображать. —?Довольно, любезный брат, иначе другим будет не на чем упражняться в воинском искусстве,?— пошутил Ричард, а Артур с неудовольствием отметил, что Гастингс уже обращается к мальчику, как к одному из орденских братьев. Барону вдруг показалось, что сын и в самом деле был уже мало отличим от других храмовников, оставалось только облачиться в белое. Разве что темный пушок на щеках и подбородке мало походил на знаменитые бороды тамплиеров, придавая сыну вид скорее забавный, чем грозный. Устав предписывал храмовникам стричь волосы коротко и не сбривать бород, чтобы не уподобляться изнеженным девицам. Мирские рыцари порой посмеивались над ними, разумеется, тайком и больше в шутку, чем всерьез желая задеть гордых тамплиеров, а сами храмовники молча осуждали в ответ мирских с их шелковыми и бархатными одеяниями и напомаженными длинными кудрями. —?Мессир Ричард,?— поздоровался сын низким, совсем взрослым голосом, заметил Артура и холодно добавил с едва заметным, почти пренебрежительным кивком. —?Барон. —?Я предпочел бы, чтобы ты всё же звал меня отцом,?— ледяным тоном ответил Артур. Да что плохого он сделал этому ребенку, что тот теперь чуть ли не ненавидит его? —?Как пожелаете,?— процедил Уильям,?— отец. —?Ну,?— вмешался Гастингс,?— довольно ссориться, мессиры. Где твое сыновнее почтение, любезный брат? Уильям передернул плечами, словно хотел сказать, что он и так почтителен сверх меры. —?Лорд Артур хочет поговорить с тобой,?— добавил Ричард. —?Я вас оставлю, любезный брат. —?И о чем же вы хотели поговорить, отец? —?равнодушно спросил Уильям, возвращаясь к прерванному занятию. —?Так не терпится убивать сарацин, что ни на мгновение отвлечься не можешь? —?задал ответный вопрос Артур. —?Переоделся бы хоть, а то простудишься. —?Мне не холодно,?— коротко ответил Уильям, ясно давая понять, что не ценит отцовскую заботу ни на пенни. Для Артура это невольно пришедшее на ум сравнение было особенно обидным. За всё, что было сделано для этого ребенка, тот теперь не даст и порченой монетки. —?Зачем вы пришли, отец? —?устало спросил Уильям, нанося еще один удар. —?Снова отговаривать? Не тратьте понапрасну время и слова, мы всё уже выяснили в прошлый раз. Прошлый раз был больше полугода назад, и тогда они поссорились едва ли не насмерть и кричали друг на друга, пока Милдрэд не разрыдалась, отчаявшись их разнять. Артур усвоил урок и в этот раз пришел без жены, чтобы не видеть вновь ее бессильных слез. У Уильяма сердце было не иначе, как из камня, если он продолжал настаивать на своем, зная, какую боль причиняет этим решением матери. Артуру после этого даже видеть сына не хотелось, но Милдрэд тоже настаивала, просила снова и снова, пока он наконец не смягчился. —?Уильям ведь совсем еще ребенок,?— говорила баронесса, садясь рядом и беря мужа за руку. —?Себе-то он, конечно, видится взрослым, но ты же и сам понимаешь, как мало он еще знает. Поговори с ним, Артур. Убеди его остаться. Но Уильям даже слушать ничего не желал. И чего его так тянет в Палестину? Не дают покоя воспоминания из детства? Так пусть едет, на год, на два, да хоть на пять, но не как храмовник, а как обычный рыцарь?— если, конечно, наследник рода де Шамперов мог кому-то показаться обычным,?— и возвращается обратно, когда ему наскучит палящее солнце и интриги Иерусалимского двора. Ему это даже пойдет на пользу, увидит мир, прославит свое имя в подвигах… —?Я не для себя ищу славы,?— сухо ответил Уильям и процитировал девиз тамплиеров. —?Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam. —?Да откуда в тебе такое благочестие? —?взорвался Артур. Почитание Господа?— это, без сомнения, похвально и правильно, но нужно же знать меру! У его ног все земные блага, а он готов отказаться от них ради весьма сомнительной?— на взгляд Артура?— прелести провести всю свою жизнь в одних только сражениях и молитвах, не имея за душой ничего, кроме меча и плаща с крестом. Тамплиеры, безусловно, самоотверженные рыцари, достойные лишь уважения, но Рай можно заслужить и иначе. Участь храмовника не для его сына. —?Вы полагаете, что мое благочестие неугодно Богу? —?надменно спросил Уильям. —?Или оно неугодно вам, отец, а вы в своей гордыне ставите себя превыше Христа? —?Ты забываешься! Уильям только недовольно передернул плечами. Пусть так, но он вступит в Орден, даже если для этого ему придется разорвать все отношения с семьей и в первую очередь с бароном. Для семьи это будет даже лучше. Все скажут, что бастард бешеного Юстаса оказался, как они и думали, таким же, как и его отец, а потому так и не научился благодарности. Лорда Артура будут считать еще более великодушным и благородным, чем прежде, а что станут говорить о бастарде, Уильяма уже волновать не будет. До Святой Земли эти слухи уж точно не дойдут. Артуру же еще сильнее, чем прежде, захотелось схватить упрямого мальчишку за шкирку?— хотя они уже сравнялись в росте и сын даже был шире в плечах?— и встряхнуть, как следует, чтобы вся эта блажь вылетела из его головы. Но тот так зло смотрел на Артура раскосыми, посветлевшими до серебристого оттенка глазами, замерев в напряженной?— вполоборота к отцу?— позе, что было ясно безо всяких слов: вздумай барон хотя бы просто до него дотронуться, и они подерутся, словно пара простолюдинов. —?Проклятье, Уильям, да за что ты так нас ненавидишь? —?Ненавижу? —?переспросил сын, и Артуру вдруг показалось, что в этих серых глазах промелькнуло что-то неясное, мимолетное, чего он не успел разглядеть и понять. —?Я никого не ненавижу. Просто у меня иные понятия о чести. Вам, отец, этого не понять. Не понять?! Потому что из Артура воспитывали монаха, а не рыцаря? Потому что в юности он, не зная ни отца, ни матери, был лишь безродным бродягой и оставался бы им и по сей день, колеся по дорогам Уэльса, если бы не Милдрэд, полюбившая его и потребовавшая, чтобы он стал достоин ее, дочери Гронвудского барона? А теперь этот мальчишка, которому повезло иметь всё, что только душа пожелает?— и повезло в первую очередь стараниями его отца,?— смел говорить, что Артуру не понять? Этого барон уже не мог стерпеть. Да пусть и в самом деле убирается, куда пожелает, довольно с ним нянчиться и получать в ответ одну только неблагодарность! —?Что ж, Уильям,?— процедил барон,?— если ты решил отказаться от всего и стать тамплиером, то это твое право. Земли же и титулы унаследует Гай. А я буду молиться, чтобы ты никогда не пожалел о своем решении, потому что пути назад для тебя уже не будет. И повернулся к нему спиной. Уильям дождался, пока барон скроется из виду, и, опершись рукой на плечо учебного манекена, уткнулся в нее лбом, стиснув зубы, чтобы не завыть от обиды. Барон даже не спросил, чего ему не понять. Он, чьим отцом был отважный рыцарь и крестоносец, а матерью?— внучка Вильгельма Завоевателя, он, благородный, пусть и незаконнорожденный, сын императрицы и брат короля, да что он и в самом деле мог понять? Да разве он хоть раз слышал о себе дурное слово за последние пятнадцать лет? Нет, перед лордом Артуром все лебезили и называли его героем и первым трубадуром Англии. Лорду Артуру не нужно было беспокоиться, что он одним своим существованием уже бросает тень на честь семьи и леди Милдрэд. А Уильяму доставались одни только насмешки и издевательства. Если он останется в Англии, будет только хуже. —?Что же тебя так огорчило, мальчик? —?Ничего,?— ответил Уильям, поднимая голову и поворачиваясь лицом к мессиру Ричарду. —?Это уже в прошлом. Гастингс только покачал головой. Снова начал накрапывать дождь, и Уильям невольно поежился и передернул плечами, когда холодная вода попала ему за шиворот. —?Твой отец любит тебя, Уильям. Так же, как и твоя мать, и твои братья с сестрами. Нет, его отец давно лежит в земле, мать не может вспомнить о тех днях без слез, а братья с сестрами… Они ему родня лишь наполовину. —?Я не хочу об этом говорить,?— сказал Уильям, упрямо мотнув головой, и спросил:?— Когда мне наконец разрешат принести клятву? —?Об этом еще рано… —?начал было мессир Ричард, и Уильям почувствовал, что он больше этого не вытерпит. Как долго еще ему придется выслушивать эти постоянные отговорки? —?Рано?! —?вспылил он, и глаза у него вновь неуловимо посветлели от ярости. —?Я здесь уже больше года, а мне до сих пор не позволили вступить в Орден! Почему?! —?Уильям,?— попытался осадить его Гастингс. —?Помни о смирении. Если ты хочешь стать нашим братом… —?К дьяволу смирение! Объясните мне, почему? Я благородного происхождения, сам король посвятил меня в рыцари, я не женат и не помолвлен, и у меня нет обязательств перед какими-либо иными орденами или монастырями. Так почему же меня не желают принимать? —?Ты забыл добавить, что ты ничем не болен и у тебя нет долгов,?— улыбнулся мессир Ричард, но Уильяму было не до смеха. —?Какие у меня могут быть долги, когда к моим услугам не так давно было всё, чем владеют де Шамперы? —?бросил он. И спросил почти шепотом. —?Так что же со мной не так, мессир? Если и тамплиеры не захотят его принять… Уильям не представлял, что он будет делать в этом случае. —?Что ты такое говоришь, любезный брат? —?пробормотал Гастингс и положил руку ему на плечо. —?Кто заставил тебя думать, что с тобой что-то не так? Мальчик поднял на него глаза, и Ричард увидел, всего на одно короткое мгновение, как что-то промелькнуло в этом озлобленном взгляде, будто треснуло подобно разноцветному витражу в окне, как дрогнули сжатые в одну линию губы и… Уильям стряхнул его руку движением плеча и отступил на шаг назад. —?Тогда почему мне не позволяют стать орденским братом? Гастингс устало вздохнул. Глупый мальчик. Ведь сам хочет с кем-нибудь поделиться, кому-нибудь довериться, но почему-то отталкивает помощь снова и снова. Что же так мешает ему сказать, что его мучает? —?Ты уверен, что ты действительно этого хочешь? Уильям коротко кивнул, стряхнув капли воды с выбившихся из косицы и обрамляющих лицо темных прядок. —?Подумай,?— продолжил Ричард. —?Подумай еще раз, прошу тебя. Потому что ты знаешь, мы потребуем от тебя посвятить Ордену всю жизнь без остатка. Я могу отправить тебя в Палестину, но это будет последнее твое желание, которое исполнится. Впредь же никто не станет спрашивать, чего хочешь ты, а только отдавать приказы, которым ты должен будешь подчиняться беспрекословно. Я знаю, ты неплохо справлялся весь этот год, стараясь жить по нашему Уставу, но сможешь ли ты прожить так всю жизнь? Сможешь ли ты стать послушным слугой после того, как сам привык повелевать? —?Я знаю, что от меня потребуется, мессир,?— ответил Уильям почти равнодушным тоном. Всё это он слышал уже сотни раз. —?Ты лишишься всего, чем владеешь,?— продолжал Гастингс,?— а владеешь ты по-прежнему многим, и никогда не возьмешь жены и не станешь отцом. Неужели ты действительно этого хочешь? Я могу понять тех, кто приходит в Орден, не имея почти ничего, но ты… —?Я уже отказался от всего, чем владел,?— сказал Уильям. —?А женщины… —?он криво усмехнулся. —?Вы хоть раз видели их вблизи, мессир? Говорили с ними? Они глупы и скучны, постоянно жеманничают и думают лишь о том, как бы найти себе мужа побогаче, чтобы одаривал их шелками и драгоценностями. И то, что они могут дать мне взамен, не стоит того, чтобы всю жизнь терпеть рядом с собой одну из них. —?Не пойми меня неправильно, мальчик,?— осторожно начал Ричард. Тема и без того была скользкой, а уж тамплиеру, давшему обеты целомудрия и безбрачия, и вовсе хотелось от смущения провалиться под землю. —?Мужчины в твоей семье всегда отличались излишней… чувственностью. Твой отец не раз был готов бросить всё или же, напротив, завоевать весь мир ради любви женщины. Это и было одной из причин, почему он не вступил в Орден. А твой дед?— да простит он мне, что я об этом говорю,?— еще будучи тамплиером и нося белый плащ, прижил бастарда от иерусалимской сарацинки. Да и твоя мать тоже родилась вне брака, в тот момент Эдгар был женат на другой. Поэтому я боюсь, что однажды ты встретишь женщину, которая заставит тебя передумать, но будет уже слишком поздно. И тогда ты начнешь разрываться между любовью и долгом перед Орденом. А это приведет тебя к беде. Уильям, казалось, всерьез задумался. Но потом всё же качнул головой и сказал: —?Капеллан учит нас, что даже созерцание женского лица ведет к погибели. И даже если такая женщина есть… Как я могу увидеть ее, если не буду смотреть? Может, другим тамплиерам порой и приходится выбирать, но я не стану жертвовать своей честью ради такой малости. Как же ты еще молод, устало подумал Гастингс, и ничего не понимаешь. Но нельзя же было прожить жизнь за него, лишая мальчика права выбора. —?Хорошо,?— устало согласился Ричард. —?В начале весны ты отправишься в Ля Рошель вместе с другими рыцарями. Но до этого момента никаких разговоров и тем более требований о вступлении в Орден. Я всё ещё надеюсь, что ты передумаешь. —?Я не передумаю,?— ответил Уильям, упрямо мотнув головой. —?Быть тамплиером?— это всё, чего я хочу.