Побег из вечной ночи (1/1)
...И кубарем перекатываясь после немыслимого прыжка через жердяную изгородь, - рукав висит на одной нитке, ссадина на плече словно перцем натерта, да и плевать! - сначала ползком, ужом пробраться по темной каменистой земле, чтобы никто не разглядел меня в рыжем предательском свете пожара, потом, оставив позади визг, треск и рев,- не понять, то ли высокое, плюющееся искрами до неба, пламя так свистит и гудит, то ли ослепшие от жара быки топчут тех, кто не успел разбежаться,- добраться кое-как, на четвереньках до спасительной тени леса, и, насколько хватает сил, задыхаясь, сначала пытаться бежать, потом плестись, потом ковылять - но лишь бы оказаться как можно дальше от тех двух самых страшных лет каждодневного измывательства, по сравнению с которыми и норовящие утащить за собой на дно штольни санки с непреподъемной рудой, и постоянные зуботычины кнутовищем, и руки по локоть в грязи, и даже эта трижды проклятая кочерга - все это кажется такой мелочью, бывают вещи и пострашнее, и это мне ведомо, как никому другому...
Доползти до невидимого в густой ночи ручья, спотыкаясь о выпершие из земли корни и камни, с остервенением не смыть - содрать с лица навеки приставший развеселый оскал, черную едкую подводку, жгущую веки, белую мертвую маску, что стала моим лицом... А в голове со страшной скоростью мечутся и толкутся мысли: куда бежать, куда? Везде найдут, отловят, пересчитают кости, бросят подыхать, а, еще того хуже, дадут отлежаться и снова погонят потешать публику, ведь на новом уродстве заработок будет еще больше... В город - там проще затеряться, пусть даже и осесть в придонный ил, но вдруг повезет куда-нибудь приткнуться, и тут меня осеняет - на пасхальной неделе в толпе кто-то говорил о какой-то экспедиции, о том, что туда набирают народ, и эта счастливая мысль не дает скатиться в темное отчаяние, которое поднимается откуда-то изнутри ледяной штормовой волной, и знаю, что мне придется изворачиваться, жить во лжи, но разве это ложь по сравнению с той, что меня привела сюда? Бежать - а там будь что будет... ...От припрятанного накануне вечером под рубашку, чтобы сжевать ночью, если удастся, защипанного ломтя хлеба в кармане остались только застрявшие во шве крошки, да и тех не хватило унять тупую, нудную муть внутри, и пришлось обходиться речной водой, благо ее после дождей в горах было в избытке, и она, потемневшая, словно разбухшая, со злым рокотом, который мне казался отдаленным лаем собачьей своры, неслась между скалистых отрогов, грозя смыть все нас своем пути, и от этой ледяной, смешанной с песком воды меня начало лихорадить, и, однажды, пытаясь зачерпнуть горстью ее из потока, свесившись с валуна, я чуть не погиб - сорвался в быстрину, не сумел удержаться от слабости и тяжести в голове, и еле выбрался на берег, сбив ноги об острые сколы раздробленных приречных камней, и дальше стало идти еще труднее и больнее, и холодными стылыми ночами под звон и хруст морозного звездного крошева я сжимался, как мог, чтобы не выпустить из прорех одежды скудные остатки тепла, и вслушивался в ночную черноту, ожидая погони, и, едва заслышав чужие шаги, прятался в щели и норы, рискуя быть заваленным заживо, и, уже теряя счет дням, добрался до пригорода Кито, и, увидев на стене какого-то дома еще не успевший поблекнуть и пожелтеть бумажный лист, сквозь рябь в глазах сумел разобрать: "В экспедицию... переводчик... в миссии", и побрел туда, заведомо понимая, что мне откажут, как отказывали от места до этого не раз и не два, но все-таки вцепившись в эту последнюю возможность спастись... И, безропотно выслушивая проклятия, которые на меня сыпались, как просо из худого мешка, продолжал стоять на своем, пока не услышал властный окрик, и, не смея поднять глаз, преодолел темный тоннель, в конце которого виднелся какой-то сидящий за столом человек, и сам я поразился тому, как тих и слаб мой голос... И, услышав, что вряд ли я буду здесь нужен, ощутил, как тесно стало дышать, словно горло захлестнуто петлей, и впервые осмелился взглянуть на того, от кого зависела сейчас моя жизнь. А потом, позже, едва придя в себя, после пережитого ожидания очередного изгнания, когда этому человеку снова выпало решать мою участь, я возвращал ему флакон с наклейкой, надписанной аккуратным девичьим почерком, и от подступивших к горлу слез не смог сказать ничего, кроме того, что я благодарен ему за лекарство...