Весь вечер на манеже (1/1)
В палатке шумно, дымно и тесно, и она ходит ходуном от хохота, да так, что масляные фонари качаются на своих подвесах, то ярко высвечивая, то пряча в тень тесным кругом усевшихся вокруг меня зрителей - есть тут что послушать, посмотреть, ведь я показываю такие небылицы в лицах, играя глазами, лицом, голосом, руками, изображая и себя самого, творящего чудеса, и перепуганное племя, и рассерженного колдуна... ...Вот только мне не смешно ничуть — все эти номера я выделываю, чтобы забыть, как я ждал, выходя за частокол лесной деревни, летящих мне в спину копий, как спешил добраться дотемна, — и, как крутясь в диком подобии вальса, в который меня втянул ухмылявшийся во весь перемазанный карминной гуашью рот Бертильон, я внезапно расслышал в мерном шуме реки на перекате глухие, надрывные всхлипы, и подумал с отстраненным недоумением, неужели я еще стою того, чтобы лить обо мне слезы, - и какое у Мартеля было потом лицо, снежно-лиловое, и вокруг мокрых его глаз темнели жуткие обводы, а ресницы слиплись стрелками... ...Я не осмелился отозваться прошлой ночью на его оклик, пусть и понимал, что меня вконец прижало, и просил неведомо кого, чтобы мне было позволено заболеть завтра ночью, хотел хоть небольшой отсрочки - продержаться, никому не сказавшись, пока все не разойдутся по своим палаткам из "офицерского клуба" - а там... Но не услышали, не сжалились, и под конец своего "любительского спектакля" я уже не мог смеяться по-человечески, из горла рвался какой-то назойливый, как у застрявшей в узловатом бревне пилы, скрип, во рту сохло, а челюсть будто заело, словно у Пульчинеллы с проржавевшими проволоками... ...И народу в палатке все прибывало и прибывало, к людям почти привычным присоединились и те, кого я хотел бы насовсем стереть из памяти, и Хайме угрожающе похлопывал свернутой плетью по ладони, и по углам скалилась пахнущая мускусом, кудахчуще смеявшаяся толпа размалеванных мулаток, и я страшился умолкнуть хоть на миг - забудь я свои слова, Мануэль тотчас бы задул лампы, крикнул: "Валяй его!" - и началась бы беспощадная драка, нельзя мне молчать, нельзя, представление должно продолжаться, хоть ты сдохни... ...Я пытался отыскать, рассмотреть среди настоящих и мнимых теней, которые все множились, обступая меня плотным, почти впритык, кольцом, живую душу, ту самую, одну-единственную, которая могла бы вывести меня отсюда, но различал лишь, как в пляшущих пятнах света странно мерцают и переливаются глаза географа, а на скулах его начинает тлеть багровый, с прозеленью, румянец, и я чувствовал, что лицо мое вспыхивает ответным жаром, и, видимо, в голове у меня совсем помутилось - я поймал на себе полный прежней, забытой, сердечной теплоты взгляд, и тут же заметил, как стоящая до этого поодаль от прочих фигура в лиловой сутане медленно двигается к выходу, и тут мне стало по-настоящему, до озноба, до бессильной дурноты жутко оттого, что, быть может, я никогда больше этого человека и не увижу, и я рад был бы крикнуть: - Padre! Вернитесь, я этого не выдержу, прошу Вас! - да он все равно не расслышал бы меня в этом гомоне, воплях и диком визге, и я смешался с толпой, прошел толпу и вышел из толпы, стараясь не отстать, не упустить его из виду, но, выбравшись из палатки, глотнув лунной тьмы, понял, что остался таким же одиноким, как и был…