Bianco (1/1)

...И травянисто-острый, сладко-тяжелый аромат нарядных, как белые кружева, пасхальных гиацинтов, становясь от жара свечей густым и почти осязаемым, переплетался с дымными облаками ладана, растекался по лестницам и комнатам, клубился и колыхался, подступал к горлу, заставляя меня задыхаться, и точно так же смешивались вместе мука и тоска мои в запах непоправимой, горькой беды, и в груди моей нарастала разрывная, холодная пустота, и медленные, тяжелые слезы застили мои глаза, и все словно размывалось, пропадало в этом цветочном мареве - и тающие под сводами собора вздохи органа, и тихое шарканье ног, иглухой, отдаленный, как из-под воды, голос священника, и от крещендо колокольного погребального перезвона у меня ломило в висках, и изредка сквозь эту оглушительную боль пробивались колючий голос Джули и грохот ее траурных

шелков, и вот уже стих перестук колес катафалка и карет по булыжнику, и мир погрузился в белесую тьму, и на черном небе над Чимитеро-дельи-Инглези* пронзительно и страшно загорелось вызолоченное солнце, убранное ярким до рези в глазах венцом... ...И затихшая, осиротелая комната матери моей была одета дымчатым, переливчатым полумраком, что струился в просвет между створами ставен, закрывших окна на ночь, и я стоял, дыша терпкой, свежей, лунной горечью в этом туманно-млечном свечении в ожидании неведомого чуда, и сердце мое то замирало, почти останавливалось, то начинало частить, и слова мои, обращенные к белой фигуре на белом кресте, отдавались хрипом в легких и клокотали в горле, стиснутом сладкой судорогой, и в ушах моих раздавался рокот ангельской крови, и я прятал пылающее лицо в ладони, чувствуя, как за плечами моими разворачивается, скрипя тугим белоснежным пером, пара крепких и широких чаячьих крыл, и понимал, что теперь я осиян серебром Господа моего, и вера моя станет крепче бронзовых лат, и мне теперь уготовано жить одной судьбой с этой землей, с этими холмами, горами и побережьями, и что я готов буду кинуться за них в любую сечу, и на убоюсь ни боли, ни смерти... ...И знал, что для меня найдется место в крылатом одоспешенном строю, в час, когда трубы пропоют свое серебряное и чистое allegro vivace, и я встану во весь рост, не страшась ни свинца, и страданий, что посыпятся на голову мою горящими углями - лишь бы достало мне сил быть верным своей мечте, своей звезде до конца, лишь бы не погас во мне живой, сверкающий поток заоблачного света, увиденный мною в тот священный вечер, когда я закрыл глаза, а потом открыл их снова - и увидел светлый и бесконечно прекрасный, восставший из руин мир, в котором не было места для зла и темных дел...