Часть 2 (1/1)

...И сырость покрытых бархатистой плесенью и столетними слоями грязи стен карцера, от которых я шарахался каждый раз, когда меня отправляли сюда "умнеть", и до которых мне было мерзко и тошно дотрагиваться даже нечаянно, наградила меня непрестанным и неотступным ознобом, от которого я не мог освободиться, даже запахнув плотно сюртук (застегнуть его было не на что) и подтянув колени к груди и тесно сжав их руками - чтоб стало хоть чуть-чуть теплее -но хуже этого вечного холода была тяжкая опустошенность: душа замолчала, и ей не хотелось ни молиться, ни плакать, ни петь, и я перебирал граненые бусины розария лишь для того, чтобы отогреть, оживить пальцы да хоть как-то счесть застрявшее на одном месте время... ...И я мучился догадками и пытался понять, кто это все придумал, кто меня оклеветал, кому я мог бы помешать - и все надеялся, что и моя камера, и синие кони, скачущие по стенам допросной комнаты, и полковник с бровями, похожими на щетинистые усы и с нафабренными и подкрученными усами, и все его попытки меня застращать, запутать, сладить со мной угрозами, силой, отравой, что развязала бы мне, одурелому, язык - все окажется сном моего расстроенного разума, что я однажды очнусь и увижу перед собой не пористый мокрый камень, не соломенную прелую подстилку, а белый дым расцветающих вишен за окнами и лапчатые листья платанов... ...И правда о моем аресте оказалась куда грязней и страшней всех моих вымыслов и домыслов - и ее словно записали во мне скрипучим грифельным голосом полковника, перевязали возвращенным мне галстуком, скрепили пощечиной, как печатью - чтобы памяти об этом хватило мне на весь короткий остаток жизни...