Primula (1/1)

Холодный горный ветер преследовал его всю жизнь. Гуляющий между ущелий, иногда становящийся ледяными вихрями, иногда легким, невесомым летним бризом, он вальяжно разгуливал по своим бескрайним владениям: нагло дул прямо в лицо, хватал невесомые пряди темно-русых волос, ласково игрался с ними. Иногда дул так, будто бы кричал?— и слезы выступали на глазах, а иногда обдавал лицо холодной свежестью?— и чувствовался сладковатый запах леса, хвои, пряной волчьей ягоды. В Каэр Морхене от ветра было невозможно укрыться?— каменный и холодный замок насквозь продувался могучей стихией, для которой, в отличие от простых людей, ни камень, ни неприступные стены крепости не были преградой. Ветер поселился в мрачных длинных коридорах с узкими окошками, через которые с трудом пробивался солнечный свет, гулял по главной зале, где собирались все обитатели мрачного здания, завывал в погребе, в который строго-настрого было запрещено спускаться. Юлиан просыпался под его тихие полустоны-полувсхлипы, раскрывал глаза и тянулся ладонью к тоненькому лучику солнца, будто бы пытаясь поймать его, а вечером, когда на почерневшем небе появлялись первые голубоглазые звезды, засыпал под могучие арии ветра. Иногда разыгрывалась буря, и ветер и дождь сплетались в безумном танце, сносящим все на своем пути?— бас раскатов молнии присоединялся к безумной вакханалии природы, и тогда он прятался в своей комнате и не выглядывал оттуда до самого рассвета, кутаясь в выцветший и полинявший от старости плед. Юлиан прекрасно знал, что там, за каменными стенами, за которыми он укрыт от настоящего, свободного мира, течет совершенно другая жизнь. Он помнил ее по обрывкам воспоминаний, иногда внезапно воскрешающихся в его голове. Они были такими разрозненными, далекими, ненастоящими, что Юлиану порой казалось, что все это не может быть правдой?— коснись рукой?— и все разлетится пеплом по миру. Он помнил свое детство обрывками. Его жизнь была прекрасной?— мальчишки во дворе и весёлые игры, первая лютня и прорезающийся голосок, невероятно жаркая, полная нежности и детского восторга любовь к театру и музыке. Но сказка в его жизни оборвалась на печальной, непонятной и тоскливой ноте, что профессиональные музыканты называли Sforzando?— неожиданно громкой, громогласной, пока что незнакомой. И нота эта первой прервала в только начавшейся жизни Юлиана спокойное, как океан во время штиля, adagio, чтобы потом замедлиться в постоянный умеренный темп, чтобы изредка восклицать мажором и утихать в глухом миноре. Яркий, беззаботный мир Юлиана перевернулся в один момент, когда из мальчишки с радостной улыбкой и нежным голосом стали лепить нечто. Нечто грубое, одинокое и безучастное к чужим проблемам, нечто, которое одними пальцами должно было залечивать раны и успокаивать остальных. День, когда все переменилось, Юлиан уже и не помнил. Зато помнил мудрый взгляд незнакомого и поседевшего мужчины, что пришел к ним в дом. Помнил и испуганный взгляд матери, и ее торопливый жест, отсылающий сына поиграть в другой комнате. Запомнил он и взгляд незнакомца, которым он одарил его перед тем, как русая макушка исчезла в другой комнате. Взгляд пепельно-желтых, не янтарных, будто выцветших от старости, глаз, он видел и сейчас. Мудрость поселилась в глазах мужчины, что взял под опеку Лютика; хотел, может, напрасно, наделить пустую голову интеллектом и научить мальчишку держать в руках нечто иное, чем лютня. Пальцы ловкие, пальцы тонкие, пальцы, зажимающие все струны?— его легкие руки должны были творить чудеса. Так вместо струн в его пальцах оказались травы?— душистые, вонючие, ядовитые и спасительные. Юлиан привык к крови: сначала он закрывал глаза и кричал, а в желудке сворачивался морской узел отвращения. Сейчас он уже смывал кровь со своих ладоней, натирал с мылом, обливал руки специальным настоем из трав, чтобы продезинфицировать их. Запах трав, запах лекарств и снадобий окутал его нежные ладони, придал мятный аромат шее, спрятался под рубашкой с закатанными рукавами. В пустой голове поселились первые зародыши ума и мудрости, брошенные небрежной рукой наставника. С возрастом они начали прорастать в его голове, давая свои побеги: в четырнадцать лет его обязали следить за состоянием всех ?подопытных?. По-другому Юлиан едва мог называть мальчишек, которые обучались в этой школе. Их привозили сюда маленькими: невинными, испуганными, заплаканными и ревущими по ночам. Юноша помнил каждого?— помнил разбитые коленки и первый сломанный нос, помнил глубокие раны от меча, помнил переломы и синяки. Мальчишки росли?— рос и Юлиан, который привыкал вправлять юношам кости и не дрожать. Его уже не выворачивало от вида крови, и он покорно залезал пальцами в раны, вытаскивая занозы. Они сражались?— Юлиан лечил; они становились сильнее?— Юлиан рос вместе с ними. Дни в Каэр Морхене текли так же размеренно, как вода в маленькой речушке рядом с замком. Тренировки, уроки Весемира, изучение травничества, тихие беседы со своим наставником по вечерам?— ко всему этому Юлиан привык за то долгое десятилетие, что провел в каменном убежище. Развлечения с соседскими мальчишками ему заменил учебник по алхимии, а друзей?— сам Весемир. Он был отцом, наставником, кумиром, другом и учителем. Все, что знал Юлиан, он получил от Весемира; он взрастил юношу и физически и нравственно, и теперь пожинал плоды этого: Юлиан превратился в умного юношу. Он умело перебирал и сортировал травы, засушивал их, готовясь к долгой зиме, что всегда наступала в замке рано?— с первой улетавшей на юг стаей птиц; он готовил снадобья и зелья не хуже любого знахаря, он закапывался в книги с головой, изучая все больше и больше, поглощая знания подобно голодному зверю.—?Последняя стадия нашего обучения,?— тихо сказал Весемир в один из солнечных дней, когда редкие лучи солнца опаляли каменные стены школы,?— мутация. Они выживут. Они должны выжить. Ветер обдул лицо юноши, и он встряхнул темными волосами, отгоняя непрошеные мысли подальше и кидая взгляд на наставника, что стоял рядом. Старый воитель, как обычно спокойный, собранный, наблюдал за тренировкой. Взгляд зорких глаз следил пристально и за каждым движением, и за выпадом своих учеников. Лишь Юлиан стоял рядом со старым ведьмаком, не вступая в бой?— его задача была другой. Юлиан опустил взгляд на площадку сбоку?— над обрывом, балансируя на тонком каменном мосту, сражались двое. Одного он узнал сразу. Лекарь наблюдал за ним долго, иногда исподтишка, скрывая искренний интерес за ?рабочим?. А ведь он помнил, как несколько раз почти вытаскивал его с того света.—?Геральт из Ривии. Самый выдающийся мальчишка… Он станет великим. А с ним?— Ламберт,?— Весемир сощурил желтые глаза,?— будут первыми. Юлиан незримо кивнул и склонил голову, устраивая подбородок на неудобных перилах балкона, где он любил сидеть по вечерам, думая обо всем: о мире, что он еще не успел повидать, о травах, о музыке и о юношах, чья судьба скоро должна была измениться. Каждый из них был особенным. И каждый понимал свое будущее еще в детстве, когда в своей ладони вместо теплой материнской руки чувствовали сухую, как иссохший пергамент, ладонь Весемира, а вместо задорного и заливистого смеха деревенских мальчишек с утра услышал лишь лязг мечей и топот сапог под ухом. Да, извилистая дорожка привела каждого из них не в материнские объятия и спокойную размеренную жизнь, а в каменную крепость, где всегда было холодно и промозгло. Все эти мальчишки?— маленькие, брошенные, но понимающие свое предназначение, были рядом. Конечно, кто-то, как Ламберт, пытался упорно сопротивляться своему ?призванию?, о котором им твердил Весемир в перерывах между тренировками, копанием в Бестиарии и изучением алхимии, которая могла бы пригодиться для приготовления зелий и бомб, но в конечном итоге все понимали, что пути назад уже нет,?— им некуда пойти. Ведь за это длинное, холодное десятилетие, что для юношей пролетело быстрее ласточек, улетающих на юг перед холодной зимой, каждый из них уже знал, что кроме крова, еды, мудрых наставлений и цели в жизни, Весемир дал им имена. Юлиан помнил, как Геральт вытянул свое имя с помощью жребия, через который проходили все будущие ведьмаки. Это было своеобразным обрядом за несколько лет до испытания травами, как первая ступень, принятия ?новых себя?, словно юноши отпускали все мирские проблемы, отказываясь от своего прошлого и от воспоминаний о далеком времени, когда они были простыми детьми, не имеющими никакого предназначения. Юлиану повезло больше?— ему не нужно было отказываться от прошлого, имя у него осталось прежним, и никто не мог залезть ему в голову, узнать секреты, мысли, желания и выкинуть ненужные. Задача Юлиана была совершенно другой?— не забирать жизни, а дарить, не ранить, а спасать и следить, смотреть и изучать юношей, учившихся рядом с ним. Юный лекарь наблюдал, как люди, что провели рядом с ним все детство, менялись, черты лица их грубели, в глазах не было больше восторженного блеска детской непосредственности. У них все ещё разные волосы?— темные, светлые, у кого-то рыжеватые и тусклые, как жжёная пшеница под знойным августовским солнцем, но юноша знал, что скоро, совсем скоро, они станут одинаковыми, потеряют свои имена и будут называться ведьмаками. Они идеальны?— они сильные, ловкие, закалённые и не имеющие эмоций. У них на телах вырезано, у них в душу вбито гвоздями, в голове одинокой мыслью селится одно предназначение?— убей монстров, уничтожь чудовищ, победи, спаси, избавь. Последний этап перед испытаниями травами был пройден уже давно. Дальше они могли либо воспарить, как птицы, устремляясь на большак за заказами, либо пасть жертвами сначала испытания травами, а затем уже и последней стадии подготовки?— трансмутации. Таким образом, из всех сидевших рядом двадцати мальчишек выжило бы, от силы, шесть-семь. Думать об этом было страшно. И, несмотря на то, что лица некоторых озаряло скромное подобие улыбки, когда они получали новое имя, каждый из них помнил, что через несколько лет рядом уже не будут сидеть все. Они окончательно повзрослеют. Отправятся в вечное странствование по миру от большака к большаку, от трактира к трактиру, от монстра к монстру. Юлиан, отогнав эти мысли, чуть тряхнул головой и взглянул на Геральта с Ламбертом. Вот и в этот раз, будто танцуя, они балансировали над пропастью, успевая перебрасываться колкими фразами. Поразительно, как ловко они могли балансировать на тонком подвешенном над ущельем бруске, как плавно делали выпады вперед, отражая удары друг друга, как плавны были их выверенные временем движения. Ему было недоступно это искусство, но зрелище, что открывалось ему было поистине завораживающим. Юлиан не мог бы достичь и половины того, что достигли они. Даже для деревянного меча, с которым тренировались юноши, он был не подготовлен: руки его уставали, а на ладошках тотчас же появлялись мозоли. Поэтому он с таким восхищением и смотрел за поединком, наблюдая, как то один юноша, то другой упорно махали мечами, желая ранить и победить противника. Ламберт сражался более яростно, нанося удары будто бы случайным образом?— вот меч его желает ударить в живот, а вот уже и хочет задеть ноги?— Геральт сражался спокойнее, вдумчивее, будто взвешивал каждое решение. Он часто медлил, иногда пропускал удары, но не спрыгивал вниз и не поднимал руки, признавая свое поражение?— лишь упорно стискивал зубы, продолжая сражаться. Наконец Ламберт сделал выпад вперед, нанося ему в плечо. Юноша пошатнулся, делая шаг назад,?— Юлиан взволнованно замер,?— но не спрыгнул с бруска. Он поднял меч, собираясь продолжить, но так и замер, будто застыв. Ламберт не мог не воспользоваться этим моментов: он ловко подскочил к замешкавшемуся Геральту, ударяя его в живот и толкая на землю?— в этот раз парень не удержался на ногах, все же сваливаясь вниз?— меч выпал из его рук, и он едва успел приземлиться на ноги. Ламберт спрыгнул следом. Вид у него, как у победителя, был крайне самодовольным. Юлиан видел, что оба направляются к Весемиру, Ламберт?— за похвалой, Геральт?— за указанием на свои ошибки.—?Учитель, мы закончили,?— Ламберт, приосанившись и подбоченившись, прямо как рыцарь, вернувшийся героем с поля боя, уже подошел к наставнику, протягивая ему свой меч. Моменты, когда Ламберт выглядел бы более довольным, можно было пересчитать по пальцам, но сейчас, когда грудь его разгоряченного тренировкой тела вздымалась вверх и вниз, дыхание сбилось, а волосы были растрепаны, он был похож на обычного деревенского юношу. Трудно было назвать их мальчиками, но Юлиан по-своему привык к этому и не мог поверить, что ему тоже, черт возьми, восемнадцать лет. Он заметил, почувствовал и увидел, как Геральт прижал руку к плечу, на секунду, будто бы отряхивая его от пыли, но что-то ему явно мешало. Лекарь вздохнул и прищурился: у него уже выработалось чутьё на кровь и боль, пусть побежденный, стоящий позади Ламберта и не показывал, что ему больно.—?Я видел. Хорошая работа,?— спокойно кивнул наставник. За время, пока Юлиан вновь витал в своих мыслях, слепо следуя за Весемиром и спускаясь с балкона, седовласый принял меч, и, хоть победителем и был черноволосый юноша, взгляд его упал на стоящего позади поверженного соперника. Зоркий глаз мудрого воина сразу заметил, в чем дело: взгляд его придирчиво остановился на плече, к которому прижимал руку Геральт, но он ничего не сказал обоим юношам по этому поводу. —?Тот удар был замечательным, Ламберт,?— изрек учитель, и к нему вернулась его привычное спокойствие?— он больше не смотрел на Геральта, словно его и не было позади,?— однако не стоит забывать, что победивший, ставящий себя выше других, всегда может вновь упасть к побежденным. Ламберт недовольно цокнул, слыша такие занудные речи и отвернулся, краем глаза наблюдая за другими ребятами.—?А тебе, Геральт, стоит быть внимательнее. В следующий раз обращай внимание на то, как двигается противник. Ты пропустил удар справа, потому что был не сконцентрирован. Следи не только за тем, как двигается противник, но и за его направлением взгляда. Именно оно выдает, куда будет бить твой враг.—?Хорошо, учитель,?— покорно кивнул Геральт и тут же был перебит Ламбертом.—?Мы можем продолжить тренировку? —?взгляд его горел нетерпением, будто для него это было лучшей наградой, он переминался с ноги на ногу, ожидая ответа, и Юлиан еще раз поразился тому, с каким усердием некоторые из них тренировались. Однако в этот раз тренировкой не был вознагражден никто из юношей.—?Усердие всегда похвально, но иногда нужно отдохнуть,?— качнул головой наставник, и Юлиан заметил, как потухли глаза и Геральта, и Ламберта. Они перебросились взглядами, но не посмели перечить Весемиру. Лишь Геральт сильнее сжал плечо и, когда он развернулся, лекарь заметил, что на рубашке сзади у него есть небольшое кровавое пятно. Кажется, это замечание не особо успокоило пыл Геральта и Ламберта. Не было бы рядом Весемира, они без сомнения устроили реванш. Однако произойти этому Весемир не позволил. Его рука опустилась на плечо Геральта, чуть сдавливая, и тот зашипел от боли, отстраняясь. Лютик заметил, как старый ведьмак указал Геральту рукой в сторону замка?— юноша запротестовал, но позже покорно склонил голову, покорно бредя к замку. Ламберт закатил глаза и цокнул, поднимая меч. Юлиан проводил парней взглядом и обернулся к Весемиру с немым вопросом, что крутился у него на языке: ?Помочь?? Облегчить боль??,?— и наставник дал ему ответ.—?Помоги ему. Он не придет к тебе сам,?— произнес тот, и Юлиан покорно кивнул, в мыслях перебирая необходимые травы и лекарства, которые могут понадобится для помощи Геральту.*** Ему удалось настигнуть раненого парня лишь, когда они зашли внутрь. Хоть Геральт и был ранен, двигался он быстро, так что Юлиану пришлось сорваться на бег, чтобы наконец догнать его в одном из бесконечных коридоров.—?Стой! —?выкрикнул он, и сам удивился отзвуку, который разлетелся по коридору вместе с эхом. Юлиан остановился, переводя дыхания и несколько раз вымученно кашляя, перед тем, как начать говорить.—?Я видел, что тебя ранили,?— сказал он, заметив, с каким удивлением и неудовольствием смотрит на него Геральт. Для него Юлиан был чужаком?— не более, чем незнакомцем, что слонялся по замку следом за Весемиром, собирал травки, да занимал чью-то койку. Это Юлиан понимал, как и понимал, что забота его вовсе и не нужна никому из этих мальчишек, что привыкли лично зализывать свои раны, но все равно тянулся к каждому всеми фибрами своей души. Он, может, и не был нужен, но он был должен. Именно поэтому взгляд голубых глаз скользнул по Геральту и остановился на его плече, Юлиан в задумчивости приоткрыл рот и прикусил губу, нисколько не раздумывая,?— в нем сработал инстинкт, выработанный за многие годы,?— холодные ладони с нежностью легли на крупное, мускулистое, мужское плечо. Юлиан почувствовал, как дрогнуло под его прикосновением чужое тело, как напряглись мышцы, заметил и удивленно-хмурый взгляд карих глаз, что смотрели на него укоризненно, но руку не убрал, продолжая ощупывать. Это было его работой, и он обязан был выполнить поручение Весемира.?—?Болит? —?Юлиан вкрадчиво надавил на приблизительное место раны?— Геральт вздрогнул и зашипел, пытаясь еще раз выдернуть руку, отстраниться и уйти, но Юлиан держал неожиданно крепко в своих маленьких ладошках. Опытные его руки сразу определили, что рана широкая, неглубокая, но обработать стоит, хотя бы перебинтовать, чтобы Геральт не шипел от каждого соприкосновения ткани одежды с его кожей.—?Пойдем со мной, я обработаю рану,?— Юлиан отстранился, отряхивая ладошки, и махнул головой в сторону, где находилась его комнатка и кладовая, в которой хранились все лекарственные растения. Геральт мотнул упрямо головой и замер, как настороженный котенок, когда Юлиан качнул головой, и рука его вновь ухватилась за больное место, чуть надавливая.—?Видишь, ты не можешь терпеть боль. Как ты собрался тренироваться, если ты не можешь двигать своей рукой? Хочешь быть обузой? —?Юлиан наклонил голову, замечая, как глаза Геральта загорелись яростно и беспомощно, как у пленника, что понимает, что его единственный выход?— смерть. Ну, конечно, он не хотел быть обузой для Весемира, ведь он точно так же преклонялся этому человекоподобному ведьмаку и богу, как и Юлиан. В этом они были похожи. Это искреннее, единственно правдивое и теплое чувство в холодных стенах замка объединяло все эти разные, израненные и странные души.—?Веди.