4. Прорвись на другую сторону (1/1)

— Алкоголь вам не поможет. Вот, возьмите. Майор безразлично сунул в рот яркий бумажный прямоугольничек.

— А вы? — Я должен наблюдать, чтобы все было в порядке. Поэтому говорите со мной постоянно. Все, что приходит в голову.

Паганель поставил пластинку Элвиса и устроился на диване с баночкой колы. В его каюте была собственная вполне уютная гостиная с дизайнерскими побрякушками и крошечный, но все-таки балкончик — хоть в чем-то менеджер не оплошал. — Я ничего не чувствую, — Мак-Наббс пошевелил пальцами. — Уже пора? — Вы просто привыкли к тому, как действует алкоголь. "Кислота" работает иначе, и мозгу надо понять, как именно это вам показать. Ну-ка? Свет не яркий, нет? Зрачки уже расширены. Значит, началось.

— И что делать? Я ничего не чувствую, — в замешательстве повторил майор. — Мозгу нужен триггер, — пояснил Паганель с видом школьного учителя. — Посмотрите на портьеру или обои. Диванная обивка, пол. Что угодно с паттерном.

Штора была цвета рвоты. Выцветшая, с розовыми цветами и зелеными листьями, которые сплетались, как кишки, покрытые гноем. В голове было что-то странное: вроде бы хотелось спать. Или он уже спал? И вдруг: — Паганель! Куст шевелится! Майор вовремя заметил боковым зрением, что огромная герань угрожающе двигается: трясет каждым листочком, изгибает ветви и разве что не выпрыгивает из горшка. — Это добрый куст, — Паганель мгновенно уловил испуг в голосе майора. — Он вас приветствует. Зрачки расширились, света в глаз проникает больше, и вы замечаете то, что не замечали до этого. Движение воздуха в вентиляции колышет листья, обычно мозг нивелирует это движение, и вы его не видите. А сейчас наоборот: видите гипертрофированно.

Майор недоверчиво смотрел на растение. ?Ну привет!? — хмыкнул он. Куст в ответ замахал правыми верхними ветками. — Паганель, пол! — с удивлением вскрикнул Мак-Наббс. — Что пол? — Доски идут волнами. О, а теперь не идут. Забавно. Ну-ка, а теперь снова плывите! Паганель, они меня слушаются! Он не переставал удивляться. По мановению руки неживые предметы оживали и меняли формы. Штора с кишками-розами расцвела яркими красками и показала, как именно повторяется ее рисунок: нужно было провести мысленные диагональные линии.

— Паганель, я смотрел на штору, и она стала красной. А потом я смотрел на листья, и она стала зеленой! Вся! — Паганель что-то угукнул в ответ. А Мак-Наббс уже рассматривал каждую мелочь, давая ей шанс показать себя: обложки книг, обои, текстуру дерева и пятно на кофейном столике, едва заметную трещинку на чашке. Виниловая пластинка бурлила и изгибалась волнами, то матовая, то глянцевая; бороздки сплетались в косы, колосья и жгуты. Майор отвлекся, только когда музыка смолкла. — Идите сюда, я взял пару книг в библиотеке, — позвал Паганель. — С картинками? — заинтересовался майор. На репродукции Ван Гога космос закручивался воронками и падал за холмы. Звездные диски вращались. Дерево загоралось и превращалось в собор святого Патрика. Луна пульсировала и росла. То там, то здесь на картине показывались бледно-желтые штрихи: зарево над холмами, окна в деревне, сухие листья — их становилось все больше, пока почти все не стало масляно-звездным. — Ты видишь это? Какое оно, оказывается, на самом деле... — завороженно спрашивал майор, поглаживая страницу. — Да, конечно, вижу — серьезно отвечал Паганель и поглядывал на часы. — Это почти пик. Через час попьем чай. Мак-Наббс поставил новый мысленный эксперимент над Ван Гогом: он смотрел на синий горизонт и синий космос — и деревенька погрузилась в сизую тьму, звезды потускнели, луна скукожилась до полумесяца и почти потонула в черно-синем. И тогда он ухватился за черепичную крышу. Мелькнули коричневые ветки дерева. Звезда подмигнула красной сердцевиной. В Млечном пути закрутилось что-то цвета увядшей рябины, и месяц стал оранжевым, как желток.

— Она красная, вся картина красная, богом клянусь, — прошептал Мак-Наббс. — Рей, я... Я так счастлив. Когда ночной стюард принес чай, предметы в каюте уже притворялись неживыми, впрочем, не слишком правдоподобно. — Это не конец. Это глаз бури, — пояснил Паганель. — Сейчас пойдет на спад, и симптомы будут в обратном порядке. Вам комфортно? Свет, музыка? — Музыку можно сделать побыстрее, — попросил Мак-Наббс. — Я сейчас. — Паганель, что-то не так! — обеспокоено крикнул майор и выскочил из уборной. — Что? Что не так? — встревоженно заблестел очками Паганель.

— Я смотрел в зеркало, и... и... — Что-то увидели? Bad trip? — Нет, просто... Я не знаю... — Смотрите на пол, быстрее, заставьте доски двигаться. Шевелятся? — Да, — расслабленно улыбнулся майор, — спасибо. — Сконцентрируйтесь на них. Усилием воли забудьте про остальное. Доски. — А что музыка такая медленная? — Дорогой друг, это вообще-то самое быстрое рокабилли, какое только у меня есть! — рассмеялся Паганель. — Это обычная реакция. Все хочется побыстрее. Знаете, что день открытия этого химического соединения называется ?Днём велосипеда?? Как и все изобретатели, доктор Хоффман поставил эксперимент на себе. Он почувствовал что-то не то и поехал из лаборатории домой. На велосипеде. Очень медленно. Но очевидцы утверждали, что Хоффман несся, как на пожар. — Странно, что не тянет танцевать. Это точно не виски, — улыбнулся Мак-Наббс. — Точно, — заверил Паганель. — Вот гляньте еще, — и он подсунул майору художественный альбом, посвященный искусству аборигенов Полинезии, и Мак-Наббс с детской беспечностью обнаружил, что больше не умеет читать. Что-то стало с диваном, на котором они сидели. То ли он стал длиннее, то ли шире, но это был уже не тот диван. И стена была какая-то не такая. Всегда ли у Паганеля были такие длинные ноги? Как во сне. Как в параллельной вселенной. — Все относительно, как диван, — заключил Мак-Наббс. — Да, — согласился Паганель. — Ты кажешься таким красивым, — продолжал Мак-Наббс. — Кожа как будто светится. И глаза большие и зеленые, как у кошки. А волосы... Как нимб. — Хочешь потрогать? — Нет, только посмотреть. Все наконец перестало двигаться. Меня отпустило? А как же глюки и ?Lucy in the Sky with Diamonds? [1]? — Я дал вам меньшую дозу. По времени все длилось столько же, как и обычно, но не так интенсивно. — А похмелье будет? — Нет, ничего не будет. Мозг выработает новые ассоциативные связи, вы немного по-другому будете смотреть на мир. Может быть, первое время будет казаться какое-то движение на периферии зрения. Но вас сильно не накрыло, ничего запредельного не будет. — А бывает? — заинтересовался майор. — Ну-у, — протянул Паганель. — Один мой приятель, например, весь приход везде видел красных лобстеров. — Мак-Наббс улыбнулся. — А потом ему эти лобстеры везде чудились. Длилось это примерно год, хотя вещество выводится из организма за сутки-трое. — Да ладно! — удивился майор. — Ага. Это именно выкрутасы мозга и его нейронных связей. Так вот, он уже привык, видит лобстера — не обращает внимания. И вот однажды в аэропорту снова. Он такой про себя: иисус-мария, столько времени прошло, пожалуйста, когда же меня отпустит? И идет дальше. А другие пассажиры на него странно смотрят. Выяснилось, что в одном из ресторанов сбежал живой лобстер. Все на него показывали пальцами и фотографировали, и только мой знакомый... — Наркоман какой-то, — добродушно рассмеялся Мак-Наббс. Майор отправился к себе около семи утра. Когда через пятьдесят минут он наконец позвонил из своей каюты, Паганель уже едва не перегрыз провод от беспокойства. — Как вы, мой дорогой? Все в порядке? — Да, — судя по голосу, майор улыбался. — Там выпала роса, и над морем клубится туман. Кажется, я загляделся.

— Ну спите спокойно. — У меня оказывается такая красивая лампа на прикроватной тумбочке. С висюльками. А еще — знаешь — стакан, такой из синего стекла, так вот он, оказывается, такой синий! И красиво блестит! В каждой грани как искра от бенгальского огня. — Паганель улыбался, слыша, как счастливо смеется Мак-Наббс на другом конце провода.