Пролог: Немезида (2/2)

Он не уточнил, что же именно. Тебе не хотелось задумываться об этом.

К моменту, когда свечи были зажжены одновременно — тот ещё подвиг, учитывая их количество — сердце билось где-то в горле. Старьёвщики отступили в тень, а Чаш медленно повернулся к тебе с кинжалом, протянутым рукоятью.

— Придётся тебе. У меня не осталось сил.

Он приоткрыл свою мантию, и тебе довелось увидеть в полной мере, что же ты с ним сотворил. Правая половина стала лишь костяным каркасом, обтянутым пепельно-серой кожей, напоминающей текстурой бумагу; но левая была живой, и кровь пульсировала в ней под шкурой. Пустить её было нетрудно.

— Бедный Чаш… — скрипел сквозь стиснутые зубы Мастер, пока его кровь потоком лилась в золото, — образчик порядочности, страдающий во благо, безустанно страдающий, всегда страдающий…

Нагретое золото сидра окрасилось рубиновым багрянцем, под которым ты всё равно мог разглядеть родные очертания. Кровь Мастера и сидр из яблок Гесперид: дороже этой ванны трудней сыскать на свете. Для тебя — даже не из-за плещущейся жидкости. Совсем не из-за неё.

Ты почуял неладное, когда Чаш начал в панической спешке собираться. Сидр вперемешку с кровью начал пениться и бурлить — и под алой пеной с золотыми всполохами ты с липким, тошнотворным страхом увидел, как что-то зашевелилось. Не что-то — кто-то. В груди сдавило, в голове зазвенело так, что слова Мастера ты слышал будто сквозь толщу солёной воды:

— Мы оставим вас наедине! — хрипло рявкнул тот, подгоняя мечущихся старьёвщиков и ковыляя к ступенькам почти на грани истерики. — Дела особенные, не побоюсь — личные! Невежливо мешаться! Се есть чудо крайне мощное, но не всегда точное! Искренне желаю вам обоим всего наилучшего! Вы — ко мне!

Старьёвщики собрали опустевшие бочонки и прочие инструменты, уже ненужные — и в спешке покинули амфитеатр, оставив тебя наедине с мерцающими свечами и застывшей ванной. Пришлось заставить себя шагнуть навстречу; эхо от шагов отскакивало от кости твоего панциря до самого свода Подземья. Кровь Мастера потускнела и создала на поверхности корку, будто жир на вчерашнем бульоне — но она переливалась на твоих глазах, как драгоценный опал.

А затем она с хрустом проломилась наружу.

Ты отшатнулся от неожиданности. Ты не помнил, когда в последний раз что-то по-настоящему тебя пугало, но сейчас тебе было страшно до слёз. Страшно видеть, как сломавшая эту корку ладонь взметнулась, исступлённо хватая воздух и пытаясь нащупать ободок ванны. За ней вынырнула вторая, успешно вцепившись в медный край, панцирь вырастал на ней кусочками мозаики… и затем он с усилием поднялся.

Вы выдохнули синхронно — он, лихорадочно хватая ртом воздух и пытаясь отдышаться, да ты, едва не заскулив как побитая блоха. Так знакомо он тряхнул головой, неуверенно касаясь страшной трещины — и растерянно фыркнул, а тебе от этого звука захотелось кричать. Он такой же, каким ты его запомнил: каждое очертание, каждый жест невыразимо, щемяще его. Лишь движения стали гораздо легче — будто он сам моложе стал.

Твои задние лапки чувствовались не живей правой конечности Мастера, когда ты метнулся к ванне, помогая выбраться и в спешке кутая в полотенце, оставленное Трясущейся Старьёвщицей. У тебя самого тряслись ладони. В глазах начали собираться слёзы. У него глаза зелёные. У тебя тоже когда-то были.

Он неуверенно рассмеялся, с благодарностью принимая помощь.

— Спасибо… — эти зелёные глаза неуверенно сощурились, пока ты любовался очертаниями его лица, от округлых глазниц в белой кости до зазубринок на рогах. — Простите, но…

Сердце, бьющееся где-то в горле, пропустило удар. И ещё один. И ещё.

— …мы раньше не встречались?..

***

Что ж.

За спиной остались несметные богатства, его план и почти беззаботное существование, не омрачённое невыносимой болью в наполовину мёртвом теле. Мастер Чаш, несмотря на всё своё могущество — которое не осталось — влияние — быстро улетучивающееся — и силу — с таким-то телом, проклятье?! — всё же прекрасно знал, когда стоило уходить. Он был вынужден последовать за Базаром не без причины — не знай он этой простой истины, не дожил бы и до этого мгновения. Мастер неистово, яро не желал умирать… и посему он, в придачу к этому знанию, был вынужден научиться от этой проклятой букашки кое-чему ещё.

Мастер, знающий, когда стоило уходить, теперь знал также и то, когда нужно бежать.

Мысленно он отметил, пока с каждым шагом ему помогал старьевщик, что стоило заменить эту омерзительную пародию на лапу каким-нибудь механизмом; может, поднажать на Дочь Часовщика. Мысленно он отметил, что придётся немного укоротить полы балахона и подправить складки ткани на крыльях, если он желает сохранить инкогнито и хоть изредка, но передвигаться самостоятельно. Мысленно он отметил, что нужно будет подыскать маску. Может, половинку маски? Он даже сможет привнести новую моду в жизнь этих мерзких букашек! Мысленно он отметил, что всё это — лишь очередные маленькие жертвы. Своеобразные, но все же.

Он хотел ещё что-нибудь мысленно отметить, но...

Этот яростный, истошный визг был настолько душераздирающим, что Мастер метнулся в истерике, запнувшись о собственную искалеченную лапу и едва не обрушившись мордой прямо на последнюю ступеньку, ведущую прочь из амфитеатра. Острые клыки застучали так, будто всесильному куратору, прежде без тревоги летающему в ледяном вакууме меж звёзд, внезапно стало невообразимо, неописуемо холодно; они застучали так, что он даже не мог рявкнуть приказ.

Старьёвщик, к счастью, понял без слов: подрагивающими клешнями он помог своему господину. Одна из его слуг чертыхнулась сквозь жвалы, другой от неожиданности выронил бочку. Чаш всё же сумел прохрипеть приказ: плевать на крохи сидра, ещё оставшиеся на стенках дерева. Прочь отсюда. Прочь, как можно дальше, как можно быстрее. Так думал про себя Мастер Базара, разорённый и искалеченный. Вероятно, ему придётся ограничить своё появление на публике. Вероятно, ему придётся на некоторое время залечь на дно, фигурально выражаясь: года эдак на три. Но это не главное.

Главное то, что он жив.