Завтра мы уйдём из дома (1/2)
В Питер они все-таки сгоняли — на поезде и шестом Сашенькином месяце, в смысле на шестом месяце Славиного пуза, ?в смысле — Саша??— ?Саша? — это нифига не морское имя, — сказал Мирон и поставил острые шершавые локти на скрипучий откидной столик, купейный вагон покачивался под размеренный биточек, и имя — это было важно, вообще-то. Самая важная хуйня, потому что как яхту назовёшь, так она и будет числиться в налоговой декларации, ?наш ребёнок не яхта, ты заебал, Слав!?.Слава поднял брови — попытался, ну, у Мирона конечно выходило выразительней, но и он тут не пальцем деланный, так?— А как надо тогда, Мирош, ?Наталья морская пехота??Мирон заржал некрасиво, взахлёб — Слава не мог привыкнуть к тому, как сильно его временами разъёбывало от самой незначительной хуйни. Слава не хотел привыкать, потому что Мирон смеялся некрасиво и безвкусно, до мокрых тяжелых ресниц, которые слипались маленькими острыми сосульками, но это ?некрасиво и безвкусно? отзывалось у Славы под диафрагмой. И даже не сильными медленными толчками (девочки-пока-без-имени-но-точно-Саши), а стабильно — всегда.
Пользуясь привилегированным положением (пузо торчало заметно, походка сделалась тоже — утячьей, вразвалочку, Мирон прочитал в Медицинской Энциклопедии, что это называется ?горделивая поступь беременных?, и от смеха Слава чуть не обоссался, еле успел до толчка своей ?горделивой?, сука, ?поступью?), Слава вежливо поинтересовался у родителей Мирона, ?не согрешила ли часом какая их прапрабабушка с залетным балтийским тюленем, нет??. А то гены, видимо, проснулись, и вообще — не один же Слава принимал, так сказать, участие в процессе создания новой жизни и…Женечка Фёдорова не выдержала первой — у сестры Мирона были такие же быстрые светлые глаза и горбинка на носу, она уронила голову на гостеприимно накрытый ?семейный? стол бесконечно-знакомым, мироновским тоже движением и зафыркала, затряслась плечами, и Мирон заметным и спокойным самым образом отвесил Славе подзатыльник. И получил от мамы по первое число, а на Славу (и его торчащее пузо) они все — Женечка, остальные Фёдоровы — смотрели с непонятной ласковой снисходительностью, но такой — не обидной, а заботливой и тёплой, и Слава разрешил себе…
Слава разрешил себе поверить, не совсем безоговорочно, но вот все же — краешком сознания, уголком тревожной мысли, что все прошло нормально. Что его признали, и не то чтобы оно было нужно, конечно, какое-то ?признание?, просто, ну, Мирон и его семья — они были вместе, даже если Мирон и сбежал на другой конец страны, и вообще — в Хабаровск, и к кому — к Славе-тюленю, ну.
На вокзале Женя сказала, что ?Саша? — хорошее имя. Очень даже морское. Мирон слушал родительницу с выражением отчаянно неловким, но полным почтительно-иронического внимания. Слава держал в руках альбом с фотографиями (мелкий кудрявый Мирон. Кудрявый и со щечками, мечта поэта. Мирон на трехколёсном велосипеде и со вселенским недетским страданием в глазах — ?он хотел четырёхколёсный, Славушка. В пять лет, как вам это понравится??. А ещё там были молодые родители с Мироном не в коляске даже, а в проекте — у мамы Мирона живот торчал не так заметно, но Слава заметил и машинально потянулся ладонью к Сашке. Сашке нужно будет показать фотки).
Обратно в Хабаровск они приехали ночью, и Ванечка Светло, который ?водителем не нанимался, вообще-то, дядь?, спросил у Славы, пока Мирон забрасывал в багажник сумки, спросил у Славы:— Ну как и оно, по-нормальному, с мамкой и папкой, дядь? — так, с деланным пофигизмом своим обычным, но пальцы на руле у Ванечки лежали неспокойно, дёрганно, поэтому Слава плюнул на неудобный свой большой живот и полез обниматься.
— Охуенно, Вань, я не ожидал совсем, сечёшь — они…Сашка и родилась красивой. Сразу, Слава даже подофигел и все спрашивал у медицинских белохалатных людей, не побочка ли это от эпидуральной анестезии, но ему сказали, что это норма. Когда для мамоч… для мужика-тюленя его ребёнок самый заебись. Потому что эволюционный механизм и окситоцин, и вообще — ?девочка здоровая, это главное?. А что шелки… На Славу сильно не напирали, не грузили инфой — оно и понятно, мало про такое было. Про детей-тюленей, которые девочки и которые не в море. Основное Слава Мирону сразу перекинул — Сашку Мирон держал чересчур осторожно, даже дышать в её сторону боялся, и Слава его понимал. Он сначала тоже думал, что она пиздец хрупкая — тронь и отвалится че, или она заплачет, или ей будет больно, или не получится нифига — ни с памперсом, ни с ноготками (?как стричь?! Вот это вот мелкое-мелкое, сжатые кулачки, сердитый плач…?), ни с купанием и кормлением ?по требованию?, ни с ?корочка с пупка сама отпадёт?, а то Слава уже думал отковырять, как себе, ну точно!
Слава не то чтобы мамка ебанувшаяся, нет, просто Сашка смешно засопела на руках. Серьезно и громко, как будто спать для неё было ответственным заданием, миссией, и поэтому Слава потащил её на кухню к Мирону — показать. Саша на руках была такая тёплая, мелкая, но тяжелая (как три килограмма свежей рыбы), а Мирон на неё не посмотрел. Мирон сидел за раскрытым ноутом, и чёрными тревожным строчками по экрану разбегались слова и предложения: ?большие трудности?, ?мутизм?, ?благоприятная водная среда?, ?шелки не… при изменении щелочно-кислотного равновесия… песни?.— А смысл? — сказал Мирон бесцветно, тухловато как-то и по-прежнему в сторону, и на Сашку он упорно не смотрел — ни на её хмуро-сосредоточенный лобешник, ни на светлые-светлые брови и ресницы, ни на смешной поджатый рот, никуда.
Слава открыл рот. В нехорошо запустевших мгновением мыслях прокатилось: ?ясли, интересно, со скольки, с какого возраста, охуеть, на работу выйти когда, номерочек Ваня подкинул, алименты, блядь, брошенка ебаная, а…?. Слава открыл рот, но вовремя посмотрел на сопящую на руках Сашку и рот-то свой закрыл. Слава унёс Сашу в комнату, кроватка стояла удобно — напротив дивана, Сашка как будто бы поняла всю сложность ситуации, и когда Слава её осторожно-осторожно положил, она не проснулась. Слава поправил Сашкин космонавтский (фиолетовый, пиздатый очень — Ванечка подогнал) чепчик, сползший на Сашкин тревожный и сосредоточенный во сне лоб и вернулся на кухню. К Мирону.
Потом Слава подумал ещё и плотно закрыл на кухню дверь. И не заорал, вот какой Слава теперь ответственный и мать. Хотя очень хотелось — заорать и не только.
— Че это за хуйня, мэн? — спросил Слава злым шёпотом и ткнул Мирона кулаком в плечо, сильно ткнул.
Мирон захлопнул ноутбук, ну, в последний момент он придержал экран и получилось бесшумно почти, но движение у него вышло дёрганное, злое.— Она уплывет, — сказал Мирон через непонятную тоскливую паузу.— Она все равно уплывет, — сказал Мирон и отвернулся, и его пальцы заскребли столешницу в бесполезной, бессильной попытке нашарить сигаретную пачку (курить он бросил честно — как Славе пришлось завязать с темным нефильтрованным), — зачем с ней… разговаривать, привыкать к ней, если она…— Против природы не попрешь, она же тюлень, Слав, — сказал Мирон, неожиданно разворачиваясь, и глаза у него были блестящие сильно-сильно, глаза и некрасивые сухие губы, и переносица у него морщилась мучительно-глубоко, до мелкой-мелкой дрожи, — она же…— Нет.Нихуяшеньки, глупый, глупый Мирон.
— Нет, — Слава заговорил медленно, разборчиво — как с тяжелобольным. — Она вернётся.