История про непобедимого Зигфрида, который желал странного, маленький листок и очень большую жабу (1/1)

?...Зигфрид омылся в крови дракона и стал неуязвим... если бы не маленький листок, который прилип у него под лопаткой...? ?Вариант ?Омега?

Давным-давно, в одном сказочном королевстве жил да поживал, папе на радость, прекрасный принц, и было у принца всё, что можно пожелать: голубая кровь, белая кость — как же, сливки военной аристократии — фамильный замок, полный вышколенных слуг, прекрасные дамы в ряд, для утончённых телесных наслаждений, костюм от лучшего берлинского портного, — одним словом, весь мир на блюдечке с голубой каёмочкой и пара серебряных коньков в придачу Желать, казалось бы, больше нечего, но наш прекрасный принц был изысканным оригиналом — он желал странного, и никак не мог понять — чего. Жизнь плавно текла мимо, повинуясь своим, простым и понятным законам, а наш принц смотрел сквозь неё тёмными, печальными глазами и никак не мог понять, в каком месте у него свербит. И было это королевство, дети, больным и несчастным, потому что царствовал там и правил очень забавный персонаж, сумасшедший, как крыса, пойманная перевёрнутым жестяным ведром, по которому мальчишки, себе на потеху, лупят камнями. Болело это королевство серьёзной болезнью, которая была хуже чумы, и имела все признаки слэша с элементами половых извращений: Ганс хотел любить Марту, а ему говорили, что нужно любить фюрера, того самого типа, сумасшедшего, как крыса под жестянкой, и регулярно подставлять все свои интимные места, для профилактики в государственном масштабе. Ну, и жизнь отдать за фюрера, само собой, по первому требованию и без возражений. И детей своих время от времени приносить на съедение, и при этом радостно аплодировать сему факту. Если Ганс не хотел любить фюрера, ему обычно приходилось очень не сладко, да и его Марте тоже. Называлась эта болезнь диктатурой, милые дети, и страшные времена, скажу я вам, настали в этом королевстве, потому что против чумы есть стрептомицин и сыворотка, а вот против диктатуры сыворотки нет, эта болячка из той категории, дети, когда бардак не в сортирах, а в головах. Ко всему прочему, это маленькое королевство очень редко сидело на попе ровно — всегда с кем-нибудь воевало, а к началу нашей сказки оно уже отхватило порядочный кусок земной поверхности. Не переварив толком этот кусок, под истеричные вопли сумасшедшей крысы, несчастное королевство замахнулась на ещё больший — одну шестую часть земли, лежавшую в аккурат за Польшей. А на этой одной шестой части земли с кратким названием уже спели: ?Вставай, страна огромная?, и для несчастной сумасшедшей крысы это закончилось, как известно, канистрой бензина и чёрной ямой в дальнем углу двора Рейхсканцелярии. Но это было потом, а сейчас наш прекрасный принц, Георг фон Шлоссер, решил быть в строю в тяжелый для родины момент. Он получил важное задание, взял в охапку собаку, единственное существо, с которым общался эмоционально, и поехал в сказочный городок Таллинн трудиться во славу третьего Рейха. В Таллинне его с распростёртыми объятьями встретил друг детства, друг, естественно, настолько, насколько можно допустить дружбу между сыном блистательного аристократа и сыном честного, но ничем не примечательного бюргера — Франц Маггиль, не очень умный, но пронырливый и хитрый ловчила. Штурмбанфюрер, шеф гестапо, очень чувствительный, страшный человек. Ему было тошно от одного вида крови, на допросах он закладывал в уши ватные шарики, пил, как дурной, после допросов, но всё равно продолжал служить фюреру не за страх, а за совесть. Герр Маггиль-старший, честный трудяга-скотовод, выращивал бычков, а Маггиль-младший за самое короткое время вырастил огромную, голодную жабу, которая душила его непрестанно и не давала покоя — стремление любой ценой выбраться наверх. Служба фюреру предоставила ему такую возможность, он получил чин, власть, положение в обществе, и бывал даже безгранично счастлив... до очередного допроса. По отношению к другу детства — Георгу фон Шлоссеру, барону, Магииль был чистой воды пролетарием, и претензия к другу детства у него была классическая: ?Почему одним всё, а другим ничего?? Он понимал, что до холёного аристократа с кровью цвета ?ультрамарин? ему никак не дотянуться, и страдал по этому поводу искренне, до зубной боли. Ну, и само собой, непрестанно поджидал момента, когда друг детства споткнётся, чтобы подтолкнуть и снять с него кожу. Живьём. Рассчитаться за покровительство, за аристократическую снисходительность, корректность, привязчивость, за доброту и наивность, свойственную всем прекрасным принцам, рождённым с серебряной ложкой во рту. Заставить кашлять кровью, а потом, растерев эту кровь по бледному, породистому лицу, сказать: ?Ну что, Георг? Барон фон Шлоссер, аристократ, белая кость. Понял теперь, что не в сказке живёшь?? Франц Маггиль терпеливо поджидал своего часа, и поджидал он его не зря. Ему было не дотянуться до потомственного аристократа со всеми привилегиями касты, а вот до человека Георга фон Шлоссера — вполне возможно, и даже наверняка, а найти у человекаслабое место — это шефу гестапо было раз плюнуть. Всё случилось само собой, как и положено на этом свете: Георг фон Шлоссер, активно копая под Ставку Советского Главнокомандования, встретил милую девушку и стремительно начал эволюционировать из небожителей в люди.

Лота Фишбах была секретаршей Александра Целлариуса, главы (набрав у грудя воздуху) Абвернебенштелле-Ревал — отделения Абвера в Эстонии, и взгляд барона Шлоссера эта умная, скромная, выдержанная девушка привлекла неотвратимо, с самого порога приёмной. Целлариус — длинноносая напомаженная гиена, предварительно по-отечески ей посоветовал: ?Если вы хотите сделать карьеру разведчицы — тогда непременно должны понравиться барону?, — но Лота не спешит делать карьеру. Её ответ на приветствие Шлоссера: ?Вы знаете моё имя-я польщена-шеф-ждёт вас?, — был так сух и ограничен скороговоркой в рамках субординации, что граничил с невежливостью. Георг фон Шлоссер в ответ окинул Лоту оценивающим мужским взглядом и, как только ему средь тревог военной службы выпала такая возможность, пошел на второй заход.

Он усаживает Лоту в кресло и пытается с ней разговаривать. Она сидит, сложив руки на коленях, смотрит на него, спокойная, сосредоточенная, а потом говорит глубоким грудным голосом: ?Я могу идти??

Бедный барон от такого афронту забывает дышать, но в комнату вваливается Маггиль и волнующий разговор барону Шлоссеру приходится отложить. Голубая кровь барона закипает и стремительно наполняется красными кровяными тельцами. Он провожает Лоту до дверей, а Маггиль едва не хихикает в ладошку — втюхался барон, как оглобля в чужой кузов, — и радостно потирает ручки: он увидел слабое место в волшебной броне Зигфрида. Барон, неопытный как школьник — в роли преследующего он выступает впервые — пытается взять крепость в лоб — приглашает Лоту поужинать вдвоём и сразу. Получив в ответ корректное: ?Простите, но сегодня вечером я занята? — стервенеет и допускает очень типичный для новичка в любви ?гаф? — во всю ширь распускает крылья небожителя в маленькой, очень скромной приёмной Целлариуса, шефа (набрав у грудя воздуху) Абвернебенштелле-Ревал, отделения Абвера в оккупированной Эстонии. — С завтрашнего дня вы работаете у меня, фрейлейн, — без лишних церемоний заявляет барон Лоте, — готовьтесь сдать дела. И запомните, я не люблю женщин в военной форме. Вечером я заеду за вами, и мы уточним круг ваших обязанностей. Лота окаменела лицом, блюдя субординацию, смолчала и незаметно задвинула ногой под стол чахлый трупик Купидона. А барон фон Шлоссер, сам того не ведая, с этого момента ступил на тернистый для любого прекрасного принца путь томления и душевных мук, ибо не стоит так очевидно указывать предмету своих вожделений его персональное место в пищевой цепочке. Тем более, что предмет этих вожделений, как правило, не глуп и понимает всё сам, без подсказки. Что бы ни сказал прекрасный принц: ?Снимите форму и начинайте прыгать по моей команде, потому что я ваш начальник?, или ?Ваша матушка — сущий кошмар, наш брак — мезальянс, и я для вас, очевидно же, слишком хорош? — эти слова аукнутся ему со страшной силой, причём быстренько и со вкусом. — Я вам оставлю взамен своего адъютанта, — говорит Шлоссер Целлариусу, а тот в ответ на подобное расхищение личного состава согласно кивает головой, а потом, наверное, долго думает, зачем ему адъютант за пишущей машинкой. Шлоссер заполучает Лоту в личное пользование и вцепляется в неё всем своим существом: диктуя докУмент, дышит ей в затылок, неотступно заглядывает в глаза, ловит не то, что каждое слово — каждый её вздох, в общем, устраивает девушке весёлую жизнь пополам с работой.

И всё это происходит настолько ненавязчиво, предупредительно и с такой безукоризненной вежливостью, что Лоте даже придраться не к чему. Словом, ситуация разворачивается точь-в-точь как в известной пьесе: ?Она моя! Я заплатил за неё пять фунтов!?

Конечно, такая тактика не оставляет Лоту равнодушной, но она не даёт ходу своим чувствам, и держит их, памятуя о месте в пищевой цепочке, до поры до времени на очень коротком поводке. Пока в особняке вдовы Фишбах не появляется гость — Пауль Кригер, боевой офицер, согласно легенде Шлоссера — любовник молодой, беззаботной хозяйки, советский разведчик Сергей Скорин, собственною персоною. Его задача, помимо навязанной Шлоссером радиоигры — перевербовать барона, и Скорин, посидев пять минут между Лотой и Шлоссером, моментально соображает, как ему поступить в данной ситуации. Лота, в свою очередь, Кригером очаровывается, а Скорин, опираясь на это обстоятельство и на легенду, устраивает барону сладкую жизнь и неизведанные доселе муки ревности. С Лотой он честен, сразу даёт ей понять, что совершенно равнодушен к её прелестям, но поддерживает с девушкой при этом очень нежную дружбу. Что не мешает ему спросить у Шлоссера, как бы ненароком: ?Вы не знаете, фройлян уже легла? Если я загляну к ней, не будет ли это вопиющим моветоном??

У Шлоссера, который уже стоял на пороге, отказали ноги, остановилось сердце, и только огромным волевым усилием он вздёрнул свой великолепный, аристократического рисунка нос, и сухо попрощавшись, ушёл. Остановившись во дворе, он смотрит на освещённые окна комнаты Лоты, в которых опускаются жалюзи, и только родовая, поколениями выпестованная гордость фон Шлоссеров позволяет ему не наломать дров в этот момент. А Лоте на следующий день, он закатывает сцену ревности в весьма оригинальной подаче. Вообще-то, им следовало обсудить с глазу на глаз детали их пресловутой шпионской работы и выяснить в первую очередь, откуда у них такой прокол с унтер-офицером гестапо Вальтером. Но барон, запершись с Лотой в её комнате, смотрит на неё мягким, струящимся взглядом, набирает воздуха в лёгкие и выдаёт: — Вам нравится русский? Обаятельный человек... — И тактичный, — деликатно щёлкает его по носу Лота, но Шлоссеру уже плевать, уже коньяку хочется, и он идёт в контратаку: — А в этой комнате не бывает?

Умничка Лота, понимая, что барон намерен получить ответ и не отстанет — уж очень хорошо ей знаком этот шёлковый, обволакивающий тон — деликатно закрывает неприятную ситуацию одной фразой: ?Я не оправдала ваших ожиданий, барон?. Барона попускает, и ситуация движется к своей естественной развязке. К этому времени Георг фон Шлоссер начинает очень сильно напоминать человека, а в области сердца и кровеносных сосудов — особенно, и кровь небожителя уже налилась густым мареновым оттенком в результате преобладания красных кровяных телец. Очень скоро Лота говорит барону ?да?, и эти двое получают временное убежище от житейских бурь — уютную комнатку, кровать с хрустящим бельём, и себя друг для друга.

Судьба даёт им кратковременную передышку, прежде чем жестоко, раз и навсегда научить уму-разуму этих наивных взрослых детей, всерьёз полагающих, что в мире, где власть принадлежит Маггилю с его чудесным креслом, возможно райское блаженство и даже счастье.

Лота расцветает и посылает куда подальше карьеру Маты-Хари... рядом с ней её Георг, немногословный, замкнутый днём и очень активный ночью. Сказка наяву сбылась, и Лота даже не задумывается о том, что происходит вокруг. А её Георг, активный и счастливый ночью, наоборот, начинает понимать, что в мире с некоторых пор что-то идёт не так. В гестапо умирает страшной смертью Редлих — безобидный, доверчивый человек, попавший в паутину интриг и хитросплетений, и его смерть целиком и полностью на совести барона. Да, у барона, который раньше легкомысленно полагал, что в любом деле важен только результат, отросла где-то рядом с сердцем совесть, и руки у него по локоть в крови. Проглотив горечь и тошноту, барон улетает в Берлин получать звание полковника и железный крест из рук самого фюрера, а Скорин, в его отсутствие разыгрывает свою основную комбинацию в три хода, науськав для начала Маггиля в нужном ключе, пообещав ему всяческих выгод и благ. Маггиль рад до смерти — ему тоже охота в Берлин слетать: он забирает Лоту в гестапо и сидит, потирая ручки в сладостном предвкушении. Целлариус, предвидя грозу, улепётывает куда подальше, уезжает с проверкой куда-то очень далеко. Становиться на пути у влюблённого мужчины, целого полковника, с железным крестом в активе — дурных нема!

Шлоссер приезжает с цветами и намерением, опустившись на одно колено, сделать предложение руки и сердца — папу он в известность поставил — но эти смешные иллюзии разбиваются о действительность — Лоты нет, и сердце опытного разведчика чует беду. Он ещё надеется, что это недоразумение, и, раздувая ноздри точёного носа, звонит Целлариусу, но иллюзий у него больше не остаётся — Лота в гестапо. А это всё равно, что умерла, потому что из подвалов СД, как из страны мёртвых, возврата не было.

Если вы, дорогие дети, захотите когда-нибудь, ради интереса увидеть человека в предельной стадии отчаянья, очень я вам рекомендую посмотреть на Игоря Васильева, его Георга фон Шлоссера, который пришёл к Маггилю на поклон, чтобы спасти любимую женщину.

Маггиль, конечно, наслаждался моментом — поздравлял с повышением, кланялся, заговаривал зубы, лебезил, но жмурился при этом, как сытый кот. Георг фон Шлоссер не уронил фамильной чести, гордая осанка, выправка, стать — всё осталось при нём, но он понимал, что Лоту настругают ломтиками живьём, по одному только знаку штурмбанфюрера Маггиля, а при таком раскладе плевать хотел Шлоссер на фамильную честь. — Девчонка была замешана в убийстве Вальтера, — снисходительно объясняет Маггиль, упиваясь дрожащим голосом Шлоссера, его отчаянием, ужасом и чёрной тоской; глаза барона подозрительно блестят, но он наклоняет голову, трёт веко тонкими пальцами, гнёт своё и,- за спиной немеряно поколений отчаянных вояк -уступать не намерен. Маггиль предлагает сделку: обменять Лоту на русского. Его жаба нажралась, как никогда в жизни, бароном он натешился, да и перегибать палку не следовало — кто его знает, этого барона, и какая шлея попадёт ему под хвост через минуту. А на едва отдышавшегося Шлоссера уже насел Скорин с той же песней: ?Меняйте меня на Лоту и уезжайте?. Ему нужно срочно перевербовать барона, что он и делает. Шлоссер, конечно, ещё брыкается, но отлично понимает, что с нацистским режимом ему решительно не по пути. Вполне возможно, что Георг фон Шлоссер станет агентом Кремля, но произойдёт это не потому, что русский разведчик переиграл его, и не потому, что у Кремля длинные руки, а потому, что прекрасный принц накануне умер, а из кабинета Маггиля, прижимая к груди истерзанное, едва стучащее сердце, вышел человек. И этот человек, наученный горьким опытом начал понимать, что фюрер — это не сказка для маленьких и не абстрактная идея, что фюрер и сотни его маггилей могут войти в каждый дом, и даже замок. Забрать отца, Лоту, его детей, его самого, и играючи, забавы ради, превратить в кучу лохмотьев на окровавленном полу. Три дня в камере пыток Лота отсидела вольной слушательницей, и ей этого хватило, чтобы до конца жизни из её головы выветрились сладкие иллюзии и сказочки о благородных героях арийского происхождения.

Шлоссер выполняет требования Маггиля и получает обратно свою прелесть... э-э-э, своё сокровище, обнимает его обеими руками, и эти двое, дрожащие, потрясённые, словно пережившие невиданный потоп души, похожи на Адама и Еву, Адама и Еву нового мира, который им только предстоит построить и в котором им предстоит жить.

Вот этим сюжетным ходом, дети, подтверждается простая и ясная мысль Эриха Фромма: ?Любовь к ближнему вообще начинается с любви к одному человеку.? А что касается слэша, то слэш в этой истории несомненно был, причём слэш первостатейный — когда два мужика в леопардовых труселях елозили друг по дружке на радость публике, вот так-то. КОНЕЦ.