Сказка о войне, повествующая о том, что землю вращает любовь (1/1)
?Человек без любви — не человек вовсе, так – пустышка?
Майор Симаков, ?Вариант ?Омега?. Своим рождением эта сказка о вращении земли обязана, в первую очередь, кинорежиссёру Антонису-Янису Воязосу, которому попала в руки небольшая, но очень качественная военная повесть Леонова и Кострова о поединке двух разведчиков, которая называлась: ?Операция ?Викинг?. В своей повести соавторы делали упор в основном на героику, приключения и детектив, оставив за любовью почетное четвёртое место, и, как следствие, тема любви в первоисточнике звучала невнятно, да и герои, Георг фон Шлоссер и Лота Фишбах были прописаны очень условно, если не сказать — мелодраматически, и в корне отличались от персонажей сериала. Похоже, что авторы на скорую руку затыкали любовной темой ?дыры?, случайно образовавшиеся в связном и интересном повествовании о разведчиках, и читателю было попросту непонятно, с чего вдруг барон фон Шлоссер вздумал влюбиться в Лоту Фишбах, из какого мест эта любовь исходит, и откуда вообще растут ноги у этого барона. Его девиз — пришёл, увидел, победил. Для начала его планы на фрейлейн Фишбах были просты, как мычание — облагородить, приодеть и вышколить этого ?солдата в юбке?, благоухающего, к тому же, скверными духами. Фрейлейн Фишбах, в свою очередь, пришла в полный восторг от такого к себе внимания: радостно затрепетала, когда барон объявил, что берёт её к себе, залилась счастливым румянцем, когда барон приобнял её за талию, и вообще, завела вредную привычку: для начала смотреть на Георга фон Шлоссера, как на небожителя, а после вести себя с ним, как избалованная старлетка. Когда Скорин заявляет Лоте: ?Вы, фрейлейн, любите барона, а барон любит вас, и я помогу ему понять, где его Щастье?, — читатель просто разводит руками и вопрошает: ?Да с чего вы взяли, что эти двое любят друг друга?? Фрейлейн Фишбах ещё пребывает в сладкой нравственной спячке, и только по самой поверхности её существа пробегает время от времени мелкая рябь. И в такой вот позиции бесплатного приложения её персонаж остаётся до конца повести. Барон фон Шлоссер тоже пребывает в не менее глубокой спячке: он, конечно, истомился в собственном соку и закоптил потолок сугубо интимными вздохами, но к любви это состояние имело очень отдалённое отношение. Барон очень переживает, что влюбился, как мальчишка, в девицу плебейского происхождения, а потом вытаскивает эту девицу из гестапо. Всё. История в жанре мелодрамы окочена, и читатель, не получив никакого подтверждения по тексту, вынужден на слово верить Скорину, который говорит Маггилю: ?За эту девушку барон отдаст всё, а не только результаты операции?.
И вздумай Воязос оставить в своей экранизации всё, как есть, то зритель, себе на радость, получил бы очень интересный продукт, который с полным на то основанием можно было бы назвать: ?Кино и немцы?.
Примечательный пример такого творчества — сага Латифа Файзиева: ?Сыны отечества?, о героических буднях узников концлагеря, их каждодневной борьбе с фашистскими захватчиками, и о любви, которая расцвела вдруг за колючей проволокой.
В этой истории режиссёр погнался за чисто внешними эффектами, и до того разогнался, что на роль пламенного борца с фашизмом и героя-любовника по совместительству взял Владимира Коренева, актёра, чьи персонажи едва касаются ногами земли, которому только и играть прекрасного, изнеженного принца в какой-нибудь восточной сказке, или, катаясь на дельфине, трубить в рог. Это истончённое, лилейное создание с дивной синевы очами и роскошными, бархатными ресницами, Файзиев, для начала нарядил в лагерную робу, а потом в мундир эсэсовца. А если учесть, что этот прекрасноокий персонаж был ещё и контужен и, как следствие — нем, и в своих пылких чувствах к белокурой эсэсовке Хильде мог признаваться только глазами и посылами некрупного, худосочного тела, то накал страстей на каждый квадратный метр обжитой площади данного концлагеря просто зашкаливал. В результате данного эксперимента у Латифа Файзиева, певца восточных сказок, на выходе получилось что-то странное — не фильм о войне и любви, как было задумано, а какой-то ?Хед енд Шолдерс? — два в одном, чтобы волосы у зрителя после просмотра на одной половине головы стали мягкими и шелковистыми, а на другой поднялись дыбом и выпали к едрене фене, от недоумения. Потому что, ко всему прочему, эта история до краев полна азиатской хитрости и коварства: к середине фильма выясняется, что прекрасноокий герой-любовник вовсе не Искандер Салимов, за которого его принимали добрую половину фильма, и даже не мусульманин, а еврей из Гамбурга, по профессии художник, и зовут его Марк Гельц. И говорить он умеет не хуже других.
И грянул гром, и белокурая Хильда Хайнц при слове ?еврей? поблекла и бросилась в ноги коменданту лагеря — покинутому и оскорблённому в лучших чувствах любовнику — стала каяться и причитать в голос: ?Душевно, битте-дритте, извините, герр комендант, ошибочка, мол, вышла, не тому, мол, дала...?
Герр комендант, рыжая бестия в веснушках, в великолепном исполнении Альберта Филозова, закусил губу, этих двоих чуть не расстреляли под барабанный треск, но всё обошлось, и почти как в полноценной мелодраме сказочке наступил конец. Сказочка почти не затронула зрителя эмоционально, впрочем, как и любая высосанная из пальца история про любовь, которая нечаянно нагрянет. У Антониса-Яниса Воязоса присутствует диаметрально противоположный взгляд на распределение и существование любви среди людей, и людей среди любви. В его понимании любовь — единственный механизм, вращающий Землю вокруг своей оси и вокруг Солнца. Вечный двигатель, которому нет замены, и ничто не изменит этого порядка под небом, хотя попытки, конечно, были. Свою историю о вращении Земли Воязос начинает с главного героя — Георга фон Шлоссера, того самого, который потомственный аристократ, барон, кадровый разведчик, любимец Рабиндраната Тагора, адмирала Канариса, блестящий сотрудник Абвера, майор, зарывающий свой талант в землю на службе Третьему Рейху. На роль Георга фон Шлоссера Воязос приглашает Игоря Васильева, чем ставит под сомнение если не первоначальный замысел, но разрешение этой повести в героическом ключе. В книге Скорин разделывает барона ?под орех? и, используя Лоту в качестве кнута и пряника одновременно, тычет носом потерявшего всякую душевную инерцию барона в светлое будущее. Барон послушно тычется.
У Воязоса Шлоссер наоборот, после всех этих перипетий обретает и душевную инерцию, и смысл жизни. Прекрасного Зигфрида, вопреки легенде, маленький листок, который прилип у него под лопаткой, спасает так же, как и его активная жизненная позиция: ?Всё живое прекрасно?. Человек, который восхищается жизнью, служить фашизму не может, не должен и не станет, ему нужно только осознать, кто он на самом деле. А осознать себя ему помогает такой пустячок, как любовь. С первых же минут фильма Воязос преподносит зрителю Георга фон Шлоссера в строго положительном ключе, и доверчивый зритель, настроившийся всей душой болеть за ?наших?, поначалу пребывает в растерянности: ?Это как же... это вот он, что ли, немчура, кровопийца и проклятый фашист..??
Далее зритель не на шутку очаровывается вражеским бароном — кто видел Игоря Васильева в этой роли, понимает, о чем я говорю, а напоследок откровенно потешается: ?В каком месте, интересно, находятся глаза у адмирала Канариса?
Вот этот Шлоссер будет продвигать дезинформацию в Ставку Верховного Главнокомандования? С таким нежным сердцем, трепетной душевной организацией и глубоким взглядом тёмных глаз? Да он полдня за дичью по лесу с фоторужьём бегает, а потом ещё полдня, чтобы фотографию отдать. Ну, он вам надвигает...? Этот прекрасный принц спит в своём родовом замке очень беспокойным сном, душа его больна и одинока, а предприимчивая натура только и ищет — кого бы полюбить. Его папаша — прожженный вояка, старый солдат, и не знает слов любви в принципе, поэтому, жизнь Георга фон Шлоссера, барона, состоит в основном из двух крайностей — обширных привилегий его касты и муштры. Его голубая кровь лишь слегка разбавлена желчью честолюбия, барону хочется любить и быть любимым, но все радости жизни ему заменяют карьерный рост и собака, и от такой жизни Георгу фон Шлоссеру, барону, иногда не на шутку хочется удавиться. Поэтому он ретиво берётся служить Германии и фюреру, исполняя свой долг и блюдя честь своего рода, а папенька — рейхсверовский генерал в отставке, грозит ему вслед мослатым пальцем: ?Если ты опозоришься, Георг, то я буду последний барон фон Шлоссер?. Это был недвусмысленный приказ застрелиться в случае чего, дабы не пострадала пресловутая фамильная честь, ибо девиз фон Шлоссеров, нацарапанный поперёк родового герба, вероятно, был прост и незатейлив: ?Утопнешь — домой не приходи!? И Георг фон Шлоссер, барон, отправляется навстречу своей судьбе, хотя, конечно, даже не подозревает об этом.
Задание большой стратегической важности и неподъёмный воз дел, связанный с этим заданием — просто мелкая чепуховина по сравнению с тем, что ему предстоит сделать очень простой, но крайне важный выбор на грубо размеченной, но безукоризненно точной шкале между двумя основными крайностями бытия. Эти две крайности бытия олицетворяют два разных человека, два противоположных полюса, которые объединяет одно, очень простое словосочетание — ?человек-топор?: Сергей Скорин, сияющий, отточенный, занесённый над головой во имя добра, справедливости и мира во всём мире, и тяжёлый, неповоротливый, но хорошо знающий своё дело секач, орудие мясника — Франц Маггиль. Сергей Скорин, советский разведчик, рыцарь без страха и упрёка, стиховед-филолог, который сунет голову тигру в пасть, если потребуют обстоятельства. Скорин не супермен в колготках и красных труселях, и ничто человеческое ему не чуждо, но, несмотря на это — он не дрогнет. Этим хилым интеллигентом, даже со всеми его страхами и заморочками, с лёгкостью можно гранить алмазы. И если во имя дела нужно засадить невинную девицу в гестапо — он засадит. И свалит дело своих рук с больной головы на здоровую. Фанатик, прямой и светлый, как солнечный луч. Франц Маггиль — идейный противник Скорина, его полная противоположность. Потомственный скотовод, многодетный отец, выскочка, штурмбанфюрер, шеф гестапо. Продал душу дьяволу, чтобы удовлетворить непомерное тщеславие, выбился из грязи в князи, готов залить мир кровью, чтобы забраться ещё выше. У него есть свой, маленький карманный дьявол — Вальтер, который напоминает ему, Францу Маггилю, изо дня в день, что адские муки уже не за горами, и что кровавые мальчики в глазах, это только цветочки. И тогда не спасут никакие ватные шарики. Вот на этих трёх персонажах, на их взаимоотношениях, как на трёх китах, целиком и полностью держится история Воязоса, эта очень смешная комедия про девочку с голубыми волосами, наивными глазами, и тридцать три подзатыльника. Девочка с голубыми волосами выписана Воязосом просто замечательно: Лота Фишбах, маленький листок, который спас неуязвимого героя Зигфрида — девушка в силу возраста наивная, но очень неглупая, чуткая, женственная и с огромным чувством собственного достоинства. Она не влюбляется в барона, как в индийском кино, с ходу, скорее наоборот, и зритель получает огромное удовольствие, наблюдая за тем, как холёный красавец фон Шлоссер ходит кругами и не может на эту девочку надышаться. Кто видел Игоря Васильева в процессе сего действа, понимает, о чём я говорю. И когда в конце пятой серии барон фон Шлоссер стоит перед шефом гестапо на подгибающихся ногах, зритель верит безоглядно, что вот этот барон отдаст за свою Лоту все, и даже больше. И будет прав. ?Вариант ?Омега?, вышедший в семьдесят пятом году прошлого столетия, не вызвал большого ажиотажа, по сравнению с теми же ?Мгновениями весны?, и вполне понятно почему — война закончилась так недавно, и слишком сильны ещё были установки ?они? и ?мы?. В чести были фильмы, морально-нравственная позиция которых была чёткой и ясной — давить их, гадов, до последнего.
Народ, вынесший ужасы той войны, какие нам сейчас сложно даже представить, был ещё слишком снисходителен к фильму Воязоса, к его призыву посмотреть на ?них?, как на людей, как на маленьких, глупых человеков, которые идут убивать и лечь костьми в кровавую грязь за чьи-то пустопорожние выдумки. Ах, как же Воязос жалеет этих мальчиков, искалеченных, перебинтованных, поникших, сполна хлебнувших цветистых обещаний психопата, бывшего ефрейтора, — которых везут в крытом грузовике под фантастические звуки ?Полёта валькирий? по улицам Таллинна. Любая диктатура — явление мощное, взрывное и временное, оно несовместимо с вращением Земли, разве что на самое короткое время.
И существует оно до тех пор, пока околпаченные человеки не поймут — снова и снова, и в который раз на собственной шкуре, всеми печёнками и селезёнками, что ложиться костьми за чьи-то дутые идеи — недостойно человека. Убивать людей, хоронить друзей, умирать собачьей смертью — ужасно; имея за душой лишь фюрера — ужасней вдвойне.
?Бьётся в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза...? — на такие песни захватчики и убийцы права не имели... — Я понять хочу! — кричит Женя Соболевский, персонаж Олега Даля в ?Хронике пикирующего бомбардировщика?. — Что почувствовал этот Вебер, когда вытащил из люка тело окровавленного своего друга, какого-нибудь Ганса... может быть, этому Гансу тоже не было двадцати... Что почувствовал этот Вебер, когда положил на траву тело своего друга? Плакал ли он? Орал ли он по ночам? И где же все те, остальные, которые Моцарта любят, Гейне читают, Дюрером любуются? Вот о них и ратует в своей картине Воязос, в которой не в лоб, но настойчиво он говорит о трагедии целого народа:
— За что вы сражаетесь? — спрашивает пьяную ватагу фрицев Женя Колышкин, персонаж Даля в другой истории. — Зачем пришли к нам, за что умираете? Воязос взялся ответить на этот вопрос подробно, и лучшей кандидатуры на роль Скорина, чем Олег Даль, не держал в голове в принципе. Скорин получился у него на славу — человек-рыцарь, человек-идея, сверкающее орудие Немезиды, и при всём этом абсолютно естественный, как цветок на асфальте. Ему чуть-чуть не достаёт человечности, этому рыцарю в сияющих доспехах, на немцев он смотрит свысока, как миссионер на папуасов, но таков уж его удел, а огромную долю житейского тепла и любви в эту историю привносит другой персонаж — Александр Зверев. Бывший майор авиации, попавший в плен, агент-перебежчик из немецкой разведшколы. В принципе, к подобного рода персонажам кудесники большого экрана зачастую относились с симпаией, вспомнить хотя бы Приёмыхова-Басаргина из ?Холодного лета 53-го? — никакой штампованный Рембо рядом с этим капитаном Красной Армии и рядом не валялся, но Воязос, поднимаясь на защиту ?предателя? и ?перебежчика?, и вовсе вздымается высокой огнедышащей горой и закрывает собой полнеба. Звереву не просто сочувствуешь, от персонажа Алексея Эйбоженко трудно отвести взгляд, столько в нём тепла, света, достоинства, веры в людей и какой-то особенной доброты. Они с Далем и поддерживают баланс патриотизма и человеколюбия, крайне необходимый для вращения Земли в одном, отдельно взятом сериале. Задача Скорина — отыскать у Кощея слабое место, и Скорин блестяще с ней справляется, к своему же благу, надо заметить. Александр Македонский, конечно, герой, но если бы не трепетные чувства Шлоссера к Лоте, то куковать бы тогда героическому русскому разведчику по окончании операции ?Троянский конь? в гестапо. Любовь барона Шлоссера к Лоте, для Скорина — обратный билет домой: — Вспомните, где Лота, — наседает он на Шлоссера, да так крепко, как даже самый большой любитель слэша не в состоянии вообразить. — Хотите, я расскажу вам, как это бывает?
С подачи Шлоссера Скорин побывал в цепких лапках Маггиля, выбрался из гестапо с диагнозом "Инфарктмикардавоттакойрубец" — ощипанный, но не побеждённый, и заявил барону, что он человек весьма злопамятный. Но засунул Лоту в гестапо исключительно пользы дела для, и с глубокой уверенностью, что барон землю будет рыть, но девицу, как и положено Прекрасному Принцу, непременно спасёт, а уж стреляться, как и положено не оправдавшему надежд в героическом роду Шлоссеров, и вовсе забудет. В первоисточнике этот момент преподнесён читателю в лоб — при мысли о гестапо барон бледнеет, елозит шпорой и чуть не падает в обморок, но Воязос, как заинтересованный рассказчик, идёт гораздо дальше: его Шлоссер сидит спокойно, не ёрзает — неслабая буря чувств в этом человеке показана скромным и точным жестом — он сжимает напряжёнными пальцами виски, и думает, думает. А в складке опущенного века притаилось такое тёмное отчаяние и такая лютая тоска, что обморок в данной ситуации был бы здесь совершенно неуместен.
И вот на таких трепетных чувствах, как опара на дрожжах и поднимается вся эта любовная история с вкраплениями шпионских страстей, и называется она: ?История про непобедимого Зигфрида и маленький листок?.