Глава 10. Ловушка на хищника (1/2)

Что-то изменилось в воздухе. Так иногда бывает в феврале: еще трещит мороз, еще снежный покров кажется незыблемым в ледяном сиянии под негреющим солнцем, а ветер все-таки становится другим. Вот и на сей раз небо стало как будто прозрачным, а воздух наполнился слабым ароматом уже не такой далекой весны.

Весны, которая еще не несла с собой катастрофы, но уже закладывала для нее основу.

Впрочем, об этой детали Фальке не догадывался, хотя и следил за происходящим на фронте, откуда последнее время то и дело поступали весьма тревожные известия. До Москвы всё еще было ближе, чем до Берлина, так что повода не желать скорейшего наступления завтрашнего дня у гауптштурмфюрера не было.

Почувствовав весеннее дыхание в случайном порыве несильного ветра, Фальке, которому до сих пор казалось, будто в России царит вечная зима, остановился, чтобы убедиться, что ему не кажется. Но чудесное наваждение рассеялось слишком быстро.…. Вольфганг, к которому на сей раз Фальке, по счастью, явился хотя бы не в четыре часа утра и не прямиком в спальню, обратил внимание, что мальчишка выглядит неважно: слишком бледен даже для себя, слишком заметные тени под глазами да еще это постоянное подкашливание… «Похоже, он изрядно вымотался. Может, разболеется и уедет в свой Берлин?» - со слабой надеждой подумал комендант, одаривая раннего визитера неприязненным взглядом.

- Вы совсем не бережете себя, герр фон Химмельштайн, - озвучил он вслух. – Вы простужены? Могу поделиться хорошим бальзамом на травах, он быстро снимает недомогание….- Благодарю, герр Хаймлих, я в полном порядке, - усмехнулся Фальке. - Я пришел поговорить с вами о Марии. Насколько я понимаю, вы о ней знаете больше, чем кто угодно другой в нашем штабе.- Да, верно, - кивнул комендант. – Я хорошо знаю ее отца – Николоса Гофмана. Мы с ним не сказать, что друзья, но очень добрые знакомые уже много лет.

- Бывали в Бухенвальде? – странно спросил Фальке.- В каком смысле? – усмехнулся Вольфганг. – Я как-то заезжал туда по делам. Тогда Николос еще надеялся, что дочь пойдет по его стопам, и держал ее у себя в помощницах. Признаться, - он резко помрачнел, - теперь я понятия не имею, как я буду оправдываться, что недоглядел за Марией. Подумать только – сговор с русскими…- Да-да, вот именно этот сговор меня сейчас и занимает, - подтвердил Фальке, не сводя взгляда с Хаймлиха – эта манера ужасно раздражала коменданта, но поделать он ничего не мог. – С чего вдруг фроляйн Гофман, успешной, подающей надежды, до сих пор верной своей родине немке, идти на предательство?

- Вы настолько уверены в ее вине? – уточнил комендант.- Да, абсолютно, - отрезал Фальке. – Я говорил с ней. Она уходит от ответов, она откровенно лжет. Я не сомневаюсь в том, что ей есть, что скрывать, а ее признание – лишь вопрос времени.Вольфганг тяжело вздохнул:- Мне печально это слышать. В голове не укладывается, что Мария – преступница. Но даже если это подтвердится, я считаю своим долгом просить вас проявить снисхождение и хотя бы смягчить ей условия…

- Смягчить условия? – изумился гестаповец. – На каком основании? После того, как по ее вине была сорвана важнейшая операция, а я лишь чудом остался жив?- Насколько я знаю, у вас есть еще один подозреваемый, однако в отличии от Марии, он даже не арестован, - заметил Хаймлих.- Это тоже вопрос времени, - заверил Фальке. – Итак, что же с моими вопросами?- Ах да, - спохватился комендант. – Прошу простить, меня просто до крайности огорчает случившееся. Хорошо, я попробую ответить вам. Видите ли… Нет, я не могу сказать, что она чувствовала себя столь успешной. Ее… подавляла лагерная атмосфера. Сами понимаете, людские страдания… на всё это тяжело смотреть каждый день, тем более женщине. Ее отношения с отцом стремительно портились. Однажды она обратилась ко мне за помощью. Увы, я мог предложить ей только место в Подледном под моим началом. Бедная девочка поехала в наше, как она сама выражалась «болото», исключительно из чувства противоречия.

- Понимаю, - кивнул Фальке. – Меня, признаться, удивляет то, что ее подавляло зрелище человеческих страданий. Я ни разу не замечал подобного – а ведь в ее нынешней работе тоже весьма мало милосердия.

- Не хочу ничего утверждать, - сказал Вольфганг, - но кто лучший мастер притворства, чем женщины? Я лишь высказал свое предположение, что возможно именно Бухенвальд исказил ее представления об истинных ценностях нашего общего дела…

Комендант силился понять, какой эффект произвели на гестаповца только что озвученные сведения, но кроме того, что хищник предвкушает расправу над жертвой, по лицу Фальке ничего прочесть не удалось.- Вы мне очень помогли, герр Хаймлих, - Химмельштайн поднялся со своего места. – Благодарю вас. Надеюсь, я могу пока, пользуясь вашей любезностью, задержать при себе вашего адъютанта? Лицам, которые окружали меня до последних событий, я, увы, более не доверяю.

- Сколько вам понадобится, гауптштурмфюрер, - с натянутой улыбкой отозвался Вольфганг.…Фальке действительно чувствовал себя несколько разбитым. Закончив с самыми срочными делами, он решил предаться полюбившемуся ему в последнее время развлечению – дружеской беседе с заклятым врагом.

…Андрей ждал, когда за ним придут конвоиры. Время в бараке тянулось необыкновенно долго. Летчика все-таки сочли немецким осведомителем – это он понимал по тому, что с ним и при нем перестали что-либо обсуждать. Это было обидно и несправедливо, но приходилось мириться и с этим, и с косыми взглядами, и самое главное с невозможной дружбой, которая совершенно не считалась с тем, что ее не бывает, и совершенно не позволяла себя объяснить.

Наконец немцы появились и повели его в кабинет главного дознавателя. Там всё произошло по уже обкатанному сценарию: ненавидящий взгляд русского, холодный – гестаповца, сухой приказ усадить арестанта на положенное ему место и разрешение охране удалиться, затем скинутые маски, щелканье замка никому уже не нужных наручников, взаимные улыбки и традиционное:- Продолжим допрос?- Коньечно, вед ты у менья самый вашный пльенный и обладаешь особьенно секрьетной информацией, - торжественно выдал Фальке.

- Оу, это что же за информация такая? Тайны конструкции штурмовика ИЛ-2, не иначе? – искренне заинтересовался Чёрный.- Коньечно! – поддержал немец. – Я вьед ничьего не смыслю в самольетах, поэтому объяснять приходьится особьенно долго…- И бесполезно, потому что ты - штабная крыса, - беззлобно поддразнил его Андрей и через мгновение добавил, - белая.- Сам ты чьерный! - не растерялся гестаповец. – Ты уж опредьелись, крыса я, моль или стервьятник. Я всье знаю, как вы менья называете в бараке.

- Ну а ты чего хотел, чтобы тебя полным титулом величали, герр Вайссер фон что-то там? – Андрей так и представил себе эту картину. – Обратись к Иван Иванычу. За твои прозвища отвечает он.При упоминании Ивана Фальке как-то сразу помрачнел.- Надо будьет перьевести тебья в отдельный барак, - непонятно к чему заявил он.- Ну да, чтобы на мой счет ни у кого вообще не осталось сомнений, - вздохнул Андрей. – Что я с тобой договорился, своих продал, и теперь мне особые условия…- А тебье не все равно? – в глазах немца впервые за последнее время мелькнуло очень узнаваемое хищное выражение, которого Андрей, к своему счастью, не видел со времен последнего допроса с пристрастием. – Оньи уже никому не расскажут.- Рано нас хоронишь, - холодно отозвался летчик, которому эта резкая перемена в Фальке сразу напомнила о том, кто он и где находится.

- Разговор становьится не слишком приятным, - заметил Фальке. - Хочьешь выпить что-ньибут?- Есть такое, - кивнул Андрей, не возражавший против перемены темы. Некоторых вещей действительно не стоило касаться – разговоры с Фальке всегда балансировали на тонкой грани, по обе стороны которой лежала непримиримая вражда.

- Водки, правда, у менья нету, - гестаповец едва ли не извинялся. Андрею стало смешно.- Это плохо. Русские кроме водки ничего не пьют.- Как это ничьего? - испугался немец. - Я же видьел как ты пил чай!Андрей расхохотался, да так, что далеко не сразу смог выдавить из себя ответ.- Нет, это тебе показалось, только водку. С рождения. Ладно, ладно, шутка это, - сжалился он наконец.

- Ааа, - Фальке расслабился. - Шутка, ладно. Тогда будьет виски….Он позвал адъютанта. Андрей ожидал, что придет Эрих, но вместо Раделя появился какой-то неизвестный тип – коренастый, с зализанными волосами, со злыми темными глазами, смотревшими на русского с крайней неприязнью.

- Чего это он? – недоверчиво спросил Чёрный у Фальке, когда новый адъютант выполнил поручение и убрался восвояси. – Чуть дыру во мне взглядом не прожег.- Это Джокем Ланг, - отмахнулся Химмельштайн. – Адъютант местного коменданта. Злится, что ему приходится быть у меня на побегушках.- Хм, я бы тоже злился, - Андрей представил себя на месте Джокема. – А где Эрих?- Отстраньен от дел, - уклончиво ответил гестаповец. – Времьенно. Из-за той истории со взрывом.- Слушай, как его пить, этот твой виски? Залпом? – летчик с сомнением разглядывал напиток в кружке.- Нет! – поспешил остановить его Фальке. - Не надо залпом, не распробуйешь ничьего. Поньемногу….Он откашлялся. Андрею почему-то стало не по себе.- Что, простудился на русском морозе? – спросил он немца.- Ньет, это не простуда, - покачал головой гестаповец, сделав глоток виски. – Последствия раны. У менья повреждьено легкое, а у вас действитьельно холодно.- Это где же тебя угораздило? – какая-то смутная мысль засела в голове, не желая ни уходить, ни раскрываться. Поврежденное легкое, недолеченная рана – где-то это всё уже было, почти такими же словами…. И за этим последовало…. Что? Этого Андрей не знал.- Мы проводьили зачьистку, - объяснил Фальке. – Нам сказальи, что те, кого мы преследуем, укрылис в одном домье. Мы его окружильи, началась перестрелка. А я…. Хотьел зайти с чьерного хода. Не удалось, замьетили.Он коснулся рукой груди, показывая расположение раны.- Ничего себе…. – Чёрный потер лоб рукой. «Пара сантиметров – и мы бы здесь сейчас не разговаривали», - подумалось ему. – Мне и на фронте так не доставалось. Это же почти сердце….- Ну да, почтьи, - кивнул Фальке. – Мнье просто отшен повезло.

- Так ты действительно подозреваешь Эриха? – не зная, что еще можно сказать по поводу раны, Андрей вернулся к прерванному разговору.- Посльеднее времья я подозреваю всех, - признался немец. – Я ше знайю, что ест ваш чьеловек в штабье. И уже не только потому, что сказал твой брат….- Мой брат? – вздрогнул Андрей. Несмотря на всё общение, он тщательно следил за тем, чтобы не выдать свое родство с Женькой – даже интересовался стрелком исключительно мельком, не заостряя на этом внимания. Как Фальке умеет использовать родных и близких, Чёрный уже знал благодаря истории с Анютой, и никакая странная дружба не могла отменить памяти об этом жутком факте.К счастью, Фальке истолковал испуг Андрея по-своему.- Не бойся. Я его не пыталь. Я просто так тебье сказал об этом. На самом дьеле его вообще ньельзя было трогат. Он был в беспамьятстве и бредьил. И звал тебья, брата.

- Как он сейчас? – не выдержал Чёрный.- Почтьи здоров, - кивнул немец. – Хочьешь, устрою вам очную ставку?

- Спрашиваешь! – улыбнулся Андрей.- Только ты мне должьен подыграть, - серьезно заметил Фальке. – Твой стрьелок не должьен догадаться о настоящем положении дьел. Пуст он думайет, что это настойящий допрос…..Андрей подумал, что в любом случае не смог бы даже Женьке объяснить происходящее.- Подыграю, - согласился он. – Только чур без электрошока. Кастет тоже нежелательно, но уж лучше он, чем поджаривать заживо….- Я не говорьил, что допрос будьет с пристрастием, - обиделся Фальке. – Я не применяю жестких мер без необходьимости.- Ну да, только необходимость у вас на каждом шагу, - заметил Андрей. – Знаешь, Фальке, до той поездки я думал, что ты…. Ну прости уж, скажу как есть – полный отморозок. Кровопийца, которому нравятся чужие страдания. Теперь я понимаю, что это не так, но объясни мне – как ты, не будучи тем самым отморозком, можешь делать такое с людьми? Как рука поднимается? Почему сердце не ёкает?- Я делаю это с тьеми, кто прьедставляет угрозу нашим людьям, - отозвался гестаповец.- С детьми, например, - ввернул летчик. – Со мной в бараке сидит девочка, Анюта. Почти ребенок. Мне рассказали, каким образом она сошла с ума. Фальке, это твоих рук дело.

- Ребьенок не долшен играть во взрослыйе игры, - холодно ответил Фальке. – А если играет, то пусть не удьивляется, что к нему примьеняют те же мерки, что и ко взрослым. К тому же, шестнадцать лет – это не так мало, в войну взрослеют быстро. Такие дьети иногда опасньее взрослых. Сьегодня листовки, а завтра партьизане дадут им оружие, чтобы стрелять по нашьим людьям, и яд, чтобы отравьит воду в колодце, из которого мы пьем. Я коньечно живой человек, и мне не чужда жалость. Но у менья есть свой долг. Солдаты на фронте сражаются с открытым врагом, а я здьес – с тайным, который постоянно угрожайет моим соотьечественникам. Есльи я поддамся жалостьи, я стану беспольезен и подведу своихь, а чужие ихь не пожалеют. Я помнью об этом и не позвольяю чувствам владьет мной.Андрей задумался. Выполняя свой собственный долг, он, возможно, тоже губил далеко не только виновных людей – разница была лишь в том, что ему не приходилось еще убивать врага, глядя ему в лицо. Но смерть от этого не переставала быть смертью.