Глава 7. Противостояние (1/2)

Ощущение от взгляда холодно-голубых глаз было схоже с тем, которое испытываешь, находясь под прицелом. Казалось, их обладатель всего лишь затянул мгновение, примеряясь к жертве, чтобы нанести ей точный смертельный удар. «А ведь так и есть, - подумал Андрей. – Рано или поздно это случится. Так что сейчас я, пожалуй, смотрю в глаза собственной смерти».

Черный тут же прогнал эту мысль. Даже со смертью можно побороться, и это он проделывал неоднократно. Чего стоило только последнее «приземление» в неуправляемом самолете… А теперь перед ним всего-то молодой парень, наверняка ровесник или немного старше – просто за таким пронзительным взглядом это не сразу стало заметно.

«Бледным Молем» его, конечно, припечатали лихо. Только зря - моль он не напоминал ни разу. Этакий образцово-показательный фашист, высокий, подтянутый, с точеным, будто высеченным, лицом. Не погрешив против истины, можно было бы сказать, что он красив, если бы его глаза не смотрели с такой колючей злостью, а губы не кривило презрение. Но, в конце концов, какое еще выражение лица может быть у того, чье предназначение – убивать? Определенно, он был не молью, а кем-то хищным …..Пленный не отводил взгляда. Темные глаза смотрели прямо, с нескрываемым вызовом. «Все они такие, - думал Фальке. – Геройствуют. Надеются на что-то. Как будто здесь повоюешь или в лагере. Впрочем, этот уже навоевал. Так навоевал, что нашим на фронте это отольется неизвестно какой кровью… С превеликим удовольствием задушил бы его своими руками. Но это уже ничего не изменит. Да и не последний это русский, к несчастью».- Мое имя – Фальке Вайссер фон Химмельштайн, - произнес он вслух. – Я буду вести ваш допрос. Назовите ваше имя, звание и войсковую часть.… «Вот точно, ястреб. Нет, ястреб тебе слишком кучеряво будет», - подумал Андрей и, не подумав о том, что переводчик не успел еще произнести фразу на русском, процедил сквозь зубы:- Стервятник ты белый, а не ястреб.- Значит, понимаете немецкий? – сверкнул глазами Фальке, неожиданно для себя задетый колкостью насчет имени. – Прекрасно, значит, обойдемся без посредников в разговоре.

«Вот уж действительно прекрасно, - с досадой подумал Андрей. – Только комментариев гестаповца по поводу моего «блестящего» знания языка сейчас и не хватало…»- Хорошо, - ответил он вслух по-немецки.- Вы помните мой вопрос, или повторить? – осведомился гестаповец.Андрей представился и назвал свою часть, с тайным злорадством отметив, что под конец его фразы немец все-таки поморщился.- Хорошо, - кивнул Фальке. – Какой приказ вы выполняли, и как вашим самолетам удалось оказаться здесь, за линией фронта?

- Ты не поверишь, прилетели. Так и оказались. Приказ бомбить, - с трудом выговорил Андрей, про себя подумав, что учительница немецкого в свое время кривилась над его произношением точно так же, как этот фриц. От сравнения стало неуместно весело, Черный усмехнулся. - Не нравится, как говорю? Может, я лучше буду по-русски? Ты ведь тоже не дождался перевода.- Если вы будете отвечать на мои вопросы, мне всё равно, на каком языке вы это сделаете, - не стал возражать «Стервятник», но на русский, однако же, сам переходить не торопился. – Как именно звучал полученный вами приказ?- А вот на такие вопросы я тебе отвечать не собираюсь, - отрезал Андрей наконец-то на родном языке. Он понятия не имел, какие выводы может сделать фриц из формулировки приказа, но раз тот спрашивал, значит, благоразумнее было ему на всякий случай ее не сообщать.

- Очень зря, - равнодушно отозвался Фальке, про себя размышляя, велеть подручным проучить наглого русского прямо сейчас или чуть помедлить и придумать что-нибудь пострашнее. Формулировка приказа могла оказаться полезной, а могла не дать вообще ничего, причем второе было даже вероятнее, но отыграться на этом Андрее тянуло все непреодолимее, а Фальке был не из тех людей, кто делает такие вещи, не найдя для них хотя бы формальный повод. – Подумайте еще раз. Как следует.- Надеешься, что я тебе подчинюсь? Как бы не так, - Андрея охватило упрямство. Немец всё больше раздражал. Его высокомерная манера держаться, идеальное состояние формы, естественное для торжественного приема где-нибудь в Берлине – но не здесь, на войне; и особенно сама суть этой твари, не гнушавшейся никакими методами, вызывали отвращение и тихую ярость. Перед глазами стояла потерявшая рассудок девочка, воображение услужливо подкинуло картину того, что сделал с бедной Анютой этот белобрысый гад, прятавший за идеально-прилизанной внешностью совершенно уродливое нутро.

- Глупо, - припечатал Фальке, которого Андрей раздражал ничуть не меньше, теперь еще и тем, что тянул и без того драгоценное время. – Упрямством вы только навредите себе.- Я сообщил имя и звание, и этого достаточно. А полученный приказ я уже всё равно выполнил, - ответил Черный и вдруг заметил единственную несуразность в облике фрица. «Почему эта птица нацепила только одну перчатку?» - спросил себя летчик, ответа, разумеется, не нашел, зато отчетливо ощутил, что открытие нанесло ущерб «идеальности» Стервятника, но никак не его омерзительности.

….Под той самой единственной перчаткой Фальке прятал недавно полученную рану, не желая демонстрировать пленным – да и подчиненным – свою слабость. Взгляд Андрея он перехватил, но руку не убрал, зная, что догадаться об этой маленькой тайне заключенный не сможет.- Какой смысл скрывать формулировку уже выполненного приказа? - прервал он размышления летчика.- Смысл? – зло переспросил Андрей. – Смысл в том, чтобы вы тут не считали себя хозяевами. Какое право ты вообще имеешь командовать мной в моей стране? Ты как сюда влез, так и вылетишь. Что, злишься из-за колонны? Так это только начало. Что, прижали вас сейчас под Ленинградом? Так вам и надо, фашистам. Вас в Советский союз не звали. Вы еще увидите, на что наш народ способен. Вас каждый в этой стране ненавидит. Вы проиграли в тот момент, когда напали на нас! – он наконец дал выход всей своей накопившейся злости. Под конец ему полегчало настолько, что он нашел в себе силы зло улыбнуться, точно победа наверняка была лишь вопросом времени. Впрочем, в этот момент Андрей действительно ни капли не сомневался в том, что так оно и есть.

…Фальке наконец счел, что ему дали повод. Он стремительно подошел к Андрею, на ходу натягивая на руку вторую перчатку, затем пребольно ухватил пленного за подбородок, вынуждая того задрать голову вверх, и отчеканил, глядя сверху вниз:- Проиграли мы или нет, ты рискуешь и не увидеть. А пока здесь распоряжаюсь я. И ты будешь отвечать на мои вопросы. По-хорошему или не очень - мне всё равно.… «Надел все-таки вторую. Трогать ему противно. Строит из себя высшую расу...» – Андрея чуть было самого не перекривило. Говорить теперь стало совсем неудобно, но поскольку «образцовый ариец» начал выходить из себя, умолкать Чёрный не собирался – по крайней мере до тех пор, пока эта птичка не расстанется с маской невозмутимости окончательно.- Зато ты увидишь, как вы проиграете и как от вашего фашизма ни черта не останется. Коммунизм все равно во всем мире будет!Фальке, не говоря ни слова, ударил его ребром ладони по шее, казалось бы, не очень сильно – но от этого удара потемнело в глазах,и Андрей повалился на пол.

- По-прежнему не желаете перейти к более конструктивному диалогу? – поинтересовался гестаповец, наконец-то отведя душу и выждав пару минут, пока заключенный приходил в себя...Андрей буквально вскочил на ноги, как только отступила пелена – и так быстро, насколько позволяли кандалы. Его трясло от злости и от невозможности – впервые в жизни – дать сдачи.- Ну что, хорошо руки распускать, когда ответить не могут? – несколько хрипло спросил он. - На девчонок тоже хорошо? Что же, если вы все тут такие смелые, то скоро бегом будете бежать до своего Берлина.

Фальке сбил его с ног снова, на сей раз подсечкой, а затем ударил в живот мыском сапога, приговаривая:

- Упрямый. Зря. Очень зря.

«Только не лежать перед этой тварью, это слишком...» - Андрей снова поднялся, хоть и не сразу, и снова со злостью посмотрел на белобрысую дрянь. Боль он чувствовал как-то приглушенно – казалось, ее перекрывало негодование.- Ничего ты не добьешься, мразь фашистская. Не нравится тебе правду слышать? Наши скоро вашу блокаду к чертям снесут. Спасем Ленинград. С вас еще столько за голодные смерти причитается. Не сочтетесь, без снарядов-то. Ох, и тяжко там вашим приходится, без подледненской колонны.…Вряд ли он ударил бы сейчас Фальке больнее, даже если бы руки были свободны.

- Рано радуешься, свинья русская, - прошипел гестаповец. – Разбомбил пару наших машин и думаешь, что чем-то нам помешал? Ваше наступление провалится, как все, что были до него. Город вам не вернуть, а люди перемрут, как осенние мухи, потому что единственный способ их спасти – выпустить, а этого вы делать не хотите.- Мы не хотим? - Андрей от такой наглости даже растерялся и подумал, что он совсем плохо помнит немецкий – хотя вроде бы как раз с восприятием на слух у него проблем никогда не было. – Что за бред ты несешь? Прибереги эту пропагандистскую чушь для своих немцев, может, они в нее поверят. Надо же такое выдумать – что мы вашей блокаде против своих же помогаем….- Зато в свою пропагандистскую чушь ты вполне веришь, - насмешливо заявил Фальке. – Думаешь, нужны нам ваши трупы? Нам нужно, чтобы не стало города. А люди пусть бегут. Их пропустят, можешь не сомневаться. Да только ваш Сталин боится, что побегут они к нам от вашего большевизма. Он-то наверняка знает, сколько ваших нас поддерживает….- Что-то я не замечал поддержки, о которой ты говоришь, - огрызнулся Андрей. – То-то ты детей и стариков в застенках держишь. Кто к вам бежит? Или это ты по своим судишь, которые сами от нашей зимы разбегаются? А Ленинград вы в жизни не получите, потому что наши люди его вам никогда не сдадут. Тебе просто не понять, что из нас никто не отступится. Правда на нашей стороне, против вас всё. Эту страну вы никогда не покорите.- Тешь себя надеждами, - лениво отозвался Фальке. Спорить ему надоело, да и позволить себе дальше тратить время на этот в высшей степени бессмысленный разговор он уже не мог. - Верните его на место, - велел он охранникам, и те, ухватив Андрея с двух сторон, посадили его обратно на табуретку. - Последний раз спрашиваю, какой приказ был тебе дан? Бомбить первую подвернувшуюся цель, бомбить колонну, или что-то еще?- Это вы себя тешите надеждами с тех пор, как вас от Москвы отшибли, - не унимался Андрей. – Спрашивай хоть последний раз, хоть сто раз самый последний. Я не буду отвечать на твои вопросы. Много чести, выродок. А за свои деяния ты еще ответишь. Сам будешь в петле болтаться, потому что более достойной смерти ты не заслуживаешь.Он сплюнул на пол.Фальке коротко кивнул охране, а затем отвернулся. Как именно бьют пленного, ему смотреть было не интересно.

Он вернулся к своему столу и принялся подписывать какие-то бумаги. Делал он это медленно и неторопливо, перечитывая каждую перед тем, как поставить росчерк. Когда с документами было покончено, он обернулся:- Ну всё, хватит. Если он еще живой, убирайте долой с моих глаз.

…Самое поганое в драке - это когда ты падаешь, и тебя бьют стаей. Стае не ответишь. Стая не думает – она просто бьет. Потому что это не имеет ничего общего с честной дракой. Это просто избиение ради избиения. Потому что так велел вожак.

Разозлил… все-таки разозлил.

Удары сыпались один за другим. Поначалу он пытался уворачиваться, вместо стонов выкрикивать оскорбления, притуплять боль злостью – но его продолжали методично бить до тех пор, пока он не перестал думать о чем-либо, кроме избавления.

Когда удары прекратились, он даже не сразу понял, что всё закончилось. Его грубо подняли и потащили в барак. Перед глазами была пелена, за которой Андрей не мог ничего толком разглядеть.Только через какое-то долгое, показавшееся вечностью время он осознал, что лежит на жесткой тюремной постели. Всё тело дико болело. Даже малейшее движение сопровождалось этой болью. Во рту ощущался отвратительный привкус крови. Черный подумал, что так его еще не били.Кто-то суетился рядом, полушепотом костеря «Моля» на чем свет стоит. Андрей, наученный горьким опытом, осторожно приоткрыл глаза и узнал Пашку.- Да, совершенно с тобой единодушен, - тихо сказал он тогда, соглашаясь с последним забористым эпитетом в адрес белобрысого фрица. – Только не Моль он, а Стервятник.- Очнулся, - обрадовался парень. – Воды хочешь? А этот…. Моль, Стервятник, какая разница, все одно – зверь… Кстати, к нам сегодня Иван Иваныч вернулся. Точнее, вернули его…… но хотя бы живой…- Вот как? – заинтересовался Андрей и, морщась, повернул голову.«Собиратель прошлогоднего снега» выглядел крайне неважно. Но хотя бы был забинтован на совесть. Всё его лицо покрывали синяки, ссадины и порезы, причем последние, казалось, были нанесены прицельно, словно кто-то вырезал «узоры» ножом на живой коже, впрочем, с гестаповского выродка сталось бы еще не такое. Иван Иваныч вяло отшучивался от Егора Иваныча, потому что тот, судя по всему, был крайне обеспокоен состоянием не по случаю веселого партизана.

- Ничего, встану еще, - грозился Иван Иваныч, - не возьмут так просто!- Хватит тебе геройствовать, - корил его дед. - Дошутишься. Вздернут – что делать станешь?- Подавятся. Они мне еще за Петьку не ответили…- Ответят. За каждого, - неожиданно для самого себя вмешался в разговор Андрей.- О, новый кто-то? – заинтересовался Иван Иваныч. – Тебя я тут еще не видел….- Лётчик это, - ворчливо отозвался Егор Иваныч. – Андреем звать. Подбили его давеча…- Ааа, Андрюха, значит. Давай знакомиться. Я Иван. Прости, что руки не подаю - отморозил немного, - извинился партизан.

- Да какое там извини, - отмахнулся Андрей. – Понимаю всё… Мне про тебя тут уже рассказывали. Не раскололи, значит? – поинтересовался он с неподдельным уважением. - Правильно, нельзя им сдаваться, пусть знают наших. А как ты руку отморозил? Тоже этот Стервятник придумал что-то?

- Ну все, подобрались герои, - вздохнул дед.…Больше Андрея на допросы не водили. Решили ли, что от него ничего полезного не добиться, выдерживали ли паузу – кто знает. Ожидание, что в любой момент за тобой могут прийти, само по себе было отвратительным – но момент всё не наступал. Можно было подумать, что про летчика вовсе забыли – разве что редкие визиты к нему медсестры опровергали такую версию.

А вот за Иваном приходили часто. И хоть сам он утверждал, что с ним «осторожничают», последнее могло показаться истиной разве что в сравнении с судьбой Анюты. Но, правда, в яму Ивана больше не сажали. Зато делали много другого, от чего он потом подолгу приходил в себя, отлеживаясь в бараке.Андрей поражался стойкости партизана. Он пообещал самому себе, что если до него дойдет очередь, он постарается брать пример с Ивана. А пока он как-то очень быстро сошелся с этим «собирателем прошлогоднего снега», и скучные будни плена разнообразили два противоречащих друг другу состояния. За общение - отчаянное, каждый раз, как в последний, с постоянным ощущением, что очередной увлекательный разговор так никогда и не продолжится - цеплялись они оба: и Андрей, и Иван. Оно было наиболее похоже на настоящую жизнь, которая осталась далеко за стенами их барака.

Каждый раз, когда Ивана уводили, хотелось выть от бессильной злости и невозможности помочь. Когда же Иван все-таки возвращался – пусть избитый и израненный, но живой и не сломавшийся – в мысли закрадывалась шальная надежда на то, что еще не всё кончено.